Из всего курса математики я взяла одну фразу, которая стала для меня лозунгом. Наш учитель математики, задавая выучить теорему, часто повторял нам:

– Я поверю, что ты знаешь, если ты тремя способами докажешь этот результат.

Я хорошо поняла, что у всех тупиковых ситуаций может быть три варианта решения.

Мои интересы расходились между хирургией, изучением мозга, философией и живописью. Может, хирургия и потеряла во мне специалиста, не знаю, но выбор был предрешен заранее.

Так получилось, – а я уже привыкла к тому, что не бывает случайностей, – что я выступила на комсомольском собрании против навязанных членами партии решений. В то время я была турсектором школы в комитете комсомола, а партийное руководство осуществлял учитель биологии, он же директор. Так, между моих пятерок по биологии появились двойки. С тройкой по биологии идти в медицинский вуз было кощунством, в результате я подала документы на художественный факультет вуза, который находился напротив медицинского. Не имея опыта рисования с натуры и многого просто не зная, я плыла по потоку событий. Оказалось, что другие поступающие уже закончили художественные школы и имели большой опыт, а у меня было лишь желание научиться рисовать. Только моя настойчивость помогла мне сделать для просмотра достаточное количество работ и пройти собеседование. Я нашла учителя, который дал мне несколько уроков и потом очень удивился тому, что я сдала экзамен по живописи и рисунку. Сданные на собеседование работы были первыми, сделанными с натуры.

Институт дал мне несравнимо больше, чем школа. В нем было иное отношение к студентам, отсутствие деления на отличников и остальных. Школа заставляет терять чувство собственной ценности и уверенности. Отношение учителей, которые требуют подчинения и зубрежки, лишают собственного Я. Здесь я училась с восторгом.

Я поступила на вечернее отделение, и это было прекрасно. Хотя и появлялась возможность перевестись на дневное отделение, я этого не сделала из-за моих сокурсников. Рядом со мной учились люди разных возрастов. Их решение учиться было зрелым, а не инфантильным «продолжением обучения для того, чтобы не работать». Во многих чувствовалась целостность и определенная мудрость.

На этом этапе я опять встретила знакомые условия освоения новых знаний и умений. Многие моменты обучения жизнь повторяет для нас по восходящей спирали, у которой каждый последующий виток имеет основные точки, тесно связанные с точками на предыдущем витке. Каждый последующий момент имеет общие корни, но отличается по степени сложности.

Если в детский сад я пришла совсем маленькой и неопытной и мне ускоренно пришлось догонять четырехлетних детей, то теперь я уже владела своим физическим телом, но была младенцем в творчестве. Рядом со мной оказались люди много опытнее меня. Они закончили художественные школы, где мне не довелось учиться. Все было для меня впервые. Многое пришлось срочно узнавать, изучать и осваивать, для того чтобы быть примерно наравне с сокурсниками. Обилие новых названий, произведений художников и множество специфических для выбранной профессии нюансов необходимо было срочно освоить.

Многое из того, что здесь говорилось, пугало, так как недостаток знаний и определенных навыков чувствовался очень сильно. Специфические термины и знания, на которые опирались преподаватели, считая, что это азы, без которых невозможно было поступить в институт, приходилось осваивать спешно. Я пыталась запоминать названия красок, читать бесчисленное количество специальной литературы, изучая художников и их творения.

Наконец подобные муки закончились, огромное количество литературы о художниках и творчестве, которое я просто проглатывала, сделало свое дело. Изучение химии красок помогло запомнить их названия. Ну, а так как ничего не бывает просто так, моя работа в химической лаборатории помогла мне сродниться с химией. В это время я работала лаборантом на кафедре химии в техникуме, где в маленькой лаборантской, уставленной множеством пузырьков с веществами и посуды для опытов, я постоянно занималась. Предмет, который казался мне непостижимым в школе, стал теперь ясным и интересным. Только здесь я поняла, что такое преподаватель, увлеченный своим предметом. Галина Васильевна, преподаватель химии, обволакивала всех своей восторженной любовью к предмету. Удивительно просто и ясно она дарила свои знания. Не понимать предмет было просто невозможно. Не было ее самой, не было личности, была только химия, и мы все вовлекались в ее мир. За год я прекрасно изучила весь курс средней школы и даже больше.

В школе, которую я окончила, учительница химии нас не учила, она насаждала свою умность и свой незыблемый авторитет. Ее все боялись, и больше ничего. Убежденные в своей никчемности и неполноценности, мы только взирали на ее господство и чудодействия на возвышающейся над классом кафедре. Она порой казалась императрицей, прибывшей из другой страны и не понимавшей чаяний и забот своих подчиненных.

У Галины Васильевны было все по-другому. Мы все были приглашены на праздник, где дарились знания и радость обладания ими. Эти знания помогли мне быстро освоиться с химией красок, растворителей и грунтовок. Ушло чувство неполноценности, которое навязали в школе.

– Я все могу понять и освоить, – звучало во мне.

Институт наполнил мою жизнь горением и смыслом. Хотя обучение в институте давало мне чувство единства и внутреннего света, которое усиливалось во время живописных упражнений и лепки, в остальное время я сталкивалась на работе в основном с серыми людьми.

Обучение химии закончилось, на кафедре черчения освободилось для меня место. Я перешла работать туда, так как это было ближе к моей специальности.

Несколько преподавателей окончили когда-то мой институт, но так сложилась их жизнь, что рисовать им больше не приходилось. Жизнь их превратилась в серые будни. Мое появление на кафедре заставило многих вспомнить студенческую пору и занятия живописью. Они все ожили. Удивительную силу имеет творчество. Мы организовали совместные часы рисования, которые оживили их и внесли незабываемые минуты счастья и единения. Все стали делиться своими успехами, извлекались старые живописные работы, начались разговоры об искусстве, стали вспоминать свою художественную жизнь. Вокруг преподавателей кафедры все оживилось и заиграло разноцветием свечений, один только человек оставался тусклым, хотя и принимал участие в наших беседах и в совместном рисовании.

Мой непосредственный начальник, чье лицо мне казалось странным, был окружен неприятной серо-коричневой тусклой мерцающей пеленой. Такая аура настораживала. Чувствовалось что-то тревожное. Часто в ней появлялись всполохи от грязно-красного до цвета выцветшего хаки. С его трусостью и подлостью мне пришлось познакомиться близко, и я навсегда запомнила, что значит этот цвет вокруг человека.

Совсем иную ауру имел директор. Вокруг него всегда было видно неприятное красное свечение. Оно порой расширялось и охватывало всех присутствующих. Это был очень властный человек. Окружающие боялись его. Ко всем женщинам он относился как к людям низшего сорта. В своей жене, как, впрочем, и во всех окружающих его женщинах, он видел только исполнителей своей воли. Его очень удивляло и возмущало проявление у них собственного суждения. Это был тот тип рабовладельца, который даже не задумывается над тем, что у жены могут быть какие-то другие интересы, кроме как покормить его, постирать ему рубашку и держать в чистоте дом. Его всегда идеальные рубашки, которые он менял, даже заезжая домой обедать, всегда говорили о том страхе, который испытывала перед ним его жена.

На работе у меня появилась первая в жизни подруга. Она училась на филологическом факультете и тоже работала со мной в одной организации, только ниже этажом. Мы часто встречались. Пожалуй, сложно описать ее внешность. Она вся была – сияющие глаза, бездонные, абсолютно голубые и широко открытые.