Затем Герасимов отправился на встречу со своим маклером, обменялись новостями, и только поздно вечером ему удалось заглянуть на личную конспиративку, где жил мифический «присяжный поверенный».
Прочитав письма Петрова он поразился их тону и отправился на квартиру к подполковнику санкт-петербургской охранки Доброскоку.
Раздевшись в тесной прихожей доброскоковской квартиры, Герасимов в зало не вошел (там музицировали жена с дочерью) и просквозил в узенький словно пенал, кабинетик.
— Что слышно о хромом? — сразу же спросил Герасимов, снимая дымчатые очки: по дороге к Доброскоку трижды проверился, два раза поменял извозчика, теперь надо быть аккуратным, — один неверный шаг — и погибель.
— Вернулся, — ответил Доброскок. — Я встречался с ним. Он в ужасном состоянии. Что случилось, не открывает… Ждет встречи с вами.
— Ваши предположения?
— Боюсь, не попал ли он в бурцевский переплет.
— Почему Виссарионов не отправил к нему на связь Долгова?
— Что, не понятно?
— Против меня затеяли игру?
— Именно так.
— Где вы с ним увидались?
— Слух прошел, что он здесь… Ш-ш-ш, полная секретность, но от меня разве утаишь… Словом, я нашел его в «Метрополе», перехватил утром в толпе, утащил от филеров в подворотню, там у меня проходной ход отработан… А за ним, помимо наших, эсеровский Бартольд смотрит… Исхудал хромой еще больше, нервен, как дама в известные дни, пришлось даже прикрикнуть на него, не помогло. «Выдвигаю ультиматум: или Герасимов со мной увидится, или пусть пеняет на себя».
— Что ответили?
— Сказал, что на днях вернетесь… Свяжусь… Доложу…
— Хм… Вот что, Иван Васильевич… Войдите-ка с ним в контакт не сегодня, так завтра… И попросите его написать письмо на мое имя, чтоб я мог с документом обратиться к Курлову… Основание нужно для встречи, иначе рискованно…
— Они вам откажут, Александр Васильевич… И Курлов откажет, и Виссарионов…
— А Карпов? Все-таки я его своим преемником назвал. Неужели и этот лишен чувства благодарности?
— Нет, он человек совестливый, но сейчас крутые времена пошли… Курлов, словно конь, роет копытом… Виссарионов с ним во всем заодно…
— Мне нужно письмо, — упрямо повторил Герасимов. — Пусть Курлов откажет…
Достал из кармана портмоне, отсчитал пятьдесят рублей, — помнил, что Доброскок из осведомителей, зазря не рискует:
— Найдите кого из наших стариков, прикройте спину, пусть они будут с вами постоянно. А это, — он достал тысячефранковую банкноту, — для подарка дражайшей половине, вам ее вкусы известны, вы и поднесите.
Доброскок посмотрел на Герасимова восторженно:
— Что за счастье с вами работать!
— Мы еще не работаем, — ответил Герасимов, посуровев. — Мы готовимся. Работа начнется, когда я получу письмо…
"Милостивый государь, поскольку я был брошен известными вам людьми на произвол судьбы в Париже, необходимость нашей встречи не нуждается в разъяснении. В случае, ежели вы от нее откажетесь, всю ответственность за последующие события вам придется нести перед Богом и вашей совестью, коли она в вас сохранилась.
Южный".
С этим письмом Петрова, позвонив предварительно своему преемнику, полковнику Сергею Георгиевичу Карпову, генерал и отправился в свой бывший кабинет, столь дорогой его сердцу.
Карпов принял его дружески, хотя, как и Виссарионов, старался не смотреть в глаза, был излишне экзальтирован, расспрашивал о здоровье, отдавал ничего не значившие сплетни, — никаких имен, ни одного упоминания о новых, делах, будто с каким бомбистом говорил — перед началом вербовочной беседы.
Герасимов тем не менее ответил на вопрос о здоровье, однако, когда Карпов — сразу же после обязательно-протокольных пробросов — начал извиняться, ссылаясь на то, что вызывает Виссарионов, генерал остановил его достаточно приказно:
— Погодите, полковник. Надо обсудить дело, которое известно Петру Аркадьевичу… Вы, полагаю, помните Петрова?
— Ну как же, слыхал…
— Нет, вы не только слыхали о нем, Сергей Георгиевич. Вы им занимаетесь. И я говорю сейчас не только от своего лица. Что вы намерены сообщить мне для передачи Столыпину?
— Александр Васильевич, — чуть не взмолился Карпов, — не ставьте меня в жуткое положение! Мне запрещено говорить с вами о Петрове!
Герасимов удовлетворенно кивнул, подумав, что на провинциала, только три месяца как переселившегося в столицу, употребление фамилии премьера без обязательных титулов не могло не произвести нужного впечатления.
— Кем запрещено, Сергей Георгиевич?
— Генералом Курловым.
— А Виссарионов?
— Он также рекомендовал мне не вступать с вами в разговоры по поводу Петрова. Мне поручено вести «Южного» совершенно самостоятельно.
Герасимов снова кивнул и, достав письмо Петрова, привезенное Доброскоком, попросил.
— Приобщите к делу, Сергей Георгиевич, пригодится.
Тот пробежал текст и обхватил голову руками:
— Бред какой-то! Ну, отчего мы с вами не можем вести его вдвоем? Кому это мешает?
— А вы как думаете? — спросил Герасимов и, не дожидаясь ответа, поднялся, кивнул и вышел из кабинета.
В два часа ночи, после того как Герасимов доложил Столыпину дело и получил от премьера устную санкцию на работу, Доброскок вывел Петрова из «Метрополя» проходными дворами, посадил на пролетку и отвез на квартиру, снятую им на Пантелеймоновской улице.
Герасимов обнял Петрова, который как-то обмяк в его руках, спина, однако, оставалась напряженной; ощутил легкий запах алкоголя, хотя помнил, что раньше агент никогда ни водки, ни финьшампаню не пил, кивнул на Доброскока: «это друг, верьте ему, как мне, если со мною что-либо случится, он спасет вас», сказал подполковнику, чтоб тот вернулся через три часа, и повел позднего гостя к столу, накрытому наспех, ветчина, сыр, копченая рыба и две бутылки — водка и ликер (отчего-то вспомнил Азефа, попросил привезти «шартрез»).
— Ну, рассказывайте, — сказал он, усадив Петрова напротив себя.
— О чем? — спросил тот каменно.
— О том, как провалились, — ответил Герасимов, вздохнув. — По вине новых начальников имперской полиции… Хоть и я с себя ответственности не снимаю.
— Если знаете, чего ж спрашиваете?
— Чтобы найти единственно верный выход. Помните пословицу: «И волки сыты, и овцы целы»? Вот и будем считать это отправным посылом в нашей задачке. Кого поручили убить?
— Вас.
— Савинков? — сразу же просчитал Герасимов, поэтому и спрашивал-то утверждающе, Бурцев вне террора, значит, Петровым занимались боевики, хоть там и смута, безвластие, но крепче фигуры, чем Борис Викторович, нет.
— Коли известно, зачем спрашивать?
— Спрашиваю для того лишь, Александр Иванович, чтобы спасти ваше честное имя для социалистов-революционеров.
— Это как понять?
— Да так и понимайте. Вы динамитом должны меня поднять?
— И это знаете?
— Если б иначе, могли здесь пристрелить, небось мой браунинг с собою таскаете?
— Отдать?
— Отдайте. Я вас вооружу «бульдогом» понадежнее, американцем, у них калибр шальной, печень вырывает. — И, повернувшись к Петрову спиной, Герасимов неторопливо двинулся к шкафу, куда заранее положил «смит-и-вессон», каждый шаг давался с трудом, Петров истерик, куда его поведет, черт знает, засандалит промеж лопаток, и прощайте, родные и близкие!
Он считал про себя, принуждая не торопиться, на «семь» понял, что Петров стрелять не будет, достал «бульдог» и только после этого, держа в руках оружие, обернулся.
— Это понадежней, а?
— Вы не боялись, что я убью вас, Александр Васильевич? — Петров сидел с мокрым от пота лицом.
Герасимов понял, что любую ложь, даже самую точную, Петров сейчас поймет, поэтому ответил:
— Только когда я досчитал до семи и вы не выстрелили, я понял, что останусь в живых…
— Очень хорошо, что вы мне честно ответили.
Я по вашей спине видел как вы нервничали. Она у вас окаменевшая была, вы только ногами двигали.