– Тем более. Тут вертишься, стараешься, всё для неё делаешь…

– Это от незнания элементарных основ.

– Чего?

– Основ. Вселенная основана на вращениях, и ты либо в центре, либо нет.

– Это как-то и без соплей…

– Без соплей, – передразнил меня Дима, – я стараюсь быть центром.

– Все стараются быть центрами.

– Чушь. Все стараются вертеться, я же, наоборот, стремлюсь к полной неподвижности.

– Под лежачий камень…

– Это такая же чушь, как уборка листьев в саду. У нас сосед по даче во время субботников, наоборот, загонял к себе на дачу несколько машин с листьями. Так у него груши были… Одной хватало, чтобы наесться. Так вот. Стоит тебе обрести неподвижность, как вокруг тебя тут же начинается движение. Ты становишься центром маленькой вселенной. Ты как паук сидишь в центре паутины, а вокруг происходит жизнь. Мир начинает вращаться вокруг тебя.

Я представил себе Диму в центре патины, держащего лапки на пульсе событий и чешущего свой лохматый, обильно сдобренный макаронами и пивом живот, и мне стало совсем спокойно. Захотелось даже новых приключений.

– Пойдём, может, правда, куда-нибудь посидим? – предложил я.

– Куда пойдём?

– К Лысому.

– К Лысому так к Лысому.

Едва мы устроились за столом кафе, как перед нами появилась Светлана собственной персоной.

– Привет, – сказала она.

– Здравствуйте. Вы Светлана? – Дима посмотрел на неё так, что только двойного лорнета ему не хватало. – Мне Игорь о вас много рассказывал.

– Садись, – я пододвинул стул, – что будешь?

– Кофе. Кофе и мороженое.

– Может…

– Нет, – отрезала она. Светлана была злой.

Над столом повисла пауза.

– Ладно, пойду, – засобирался Дима.

– Кто я, по-твоему? – спросила Света, и этот её вопрос не предвещал ничего хорошего.

– Что?

– По-твоему, со мной можно вот так?

– Как?

– Ты знаешь как. Если не хочешь меня видеть, так и скажи, но зачем прятаться по углам?

– Ты не так поняла…

– Не зли меня.

– Нет, правда. После истории твоего сумасшедшего друга…

– Он не сумасшедший!

– Хорошо… Мне надо было побыть наедине. Слишком уж как-то было муторно.

– Наедине. Ну и торчи наедине! Надумаешь – звони. Только не опоздай. – Она бросила на стол бумажку с номером и быстро вышла из кафе.

Постепенно моя жизнь начала обустраиваться на новом квантовом уровне. Похоже, не только элементарные частицы имеют двойственную природу. Частица-волна или человек-квант. Мы тоже, подобно электронам, существуем на своего рода стационарных орбитах. Любое изменение орбиты вызывает у нас чувство дискомфорта, независимо от того, повышается квантовое число, а следовательно, социально-личностный статус, или наоборот, понижается. И только заново утвердившись на новой стационарной орбите, мы говорим себе «фух», переводим дыхание и начинаем новую жизнь.

Дима по-своему прав. Перестав вертеться, уйдя с квантовых орбит, можно стать ядром или центром вселенной, вокруг которого будут плясать новые электроны. Надо только обладать массой покоя, что, увы, дано далеко не каждому. У меня, судя по всему, массы покоя не было, и мне, словно мотыльку, чья лампочка перегорела, необходимо было лететь во тьме в поисках новой пустой орбиты соответствующей мне величины, чтобы вновь обрести себя или хотя бы иллюзию себя, что меня вполне устраивало.

Таким центром был Дюльсендорф. Светланка не была, да и не могла стать центром в силу своей природной слабости или отсутствия массы покоя. Она была транспортом или той силой, что, придав правильное ускорение, вывела меня на новую орбиту вокруг Дюльсендорфа.

Наталья для меня тоже никогда не была центром, да и вращались мы в несколько иных плоскостях, которые, не спорю, пересекались, после чего расходились вновь.

Настоящим центром стала для меня Мага, моя милая Мага, поэтому её потеря и явилась потерей всего. Я потерял свой центр, своё вращение, своё квантовое число. Я готов был вращаться вокруг чего угодно, даже вокруг Светланы, для которой при других обстоятельствах сам мог бы стать иллюзией центра.

Что же касательно Дюльсендорфа, то он был не просто центром, а центрищем, некоей чёрной дырой, пожирающей всё, что приближалось к нему достаточно близко. Я был слишком слаб, слишком инертен, слишком поглощён своими проблемами, чтобы не то что попытаться вырваться из-под его влияния, а даже заметить, что несусь с бешеным ускорением по уменьшающейся спирали.

Мы бежали к нему со всех ног, стоило калитке между мирами образовать достаточную щель, чтобы можно было протиснуться. Это была паранаркотическая зависимость, которая, тем не менее, мною совершенно не осознавалась. Я просыпался утром, выпивал кофе, после чего сразу же звонил Светланке. Она назначала мне встречу у Лысого, и мы шли к Дюльсендорфу, или приглашала к себе в однокомнатную квартиру, слишком нежилую для настоящего дома. Скорее всего, квартира появилась специально для наших встреч, и будь я хоть чуть-чуть повнимательней… но, кроме постели, меня тогда мало что волновало. Я спешил слиться с ней в любовных объятиях, иногда не удосужившись даже как следует раздеться. Стоило ей оказаться в пределе досягаемости, я буквально взрывался страстью, хотя на расстоянии мог о ней даже и не вспомнить ни разу за весь день. О Маге я почти что не думал, за исключением приступов сожаления, когда в очередной раз остро осознавал, что ничего подобного в моей жизни больше не будет, а будет лишь стихающая боль утраты. Зато дама с вуалью вновь заняла первое место в моём сознании. Я буквально осязал связь между Дюльсендорфом, экспериментом и ей.

Я прочно осваивал свою новую орбиту. Наталья меня покинула окончательно и бесповоротно. Она съехала к родителям, оставив мне старую квартиру, кстати, мою. Себе же она купила новую, улучшенной планировки, которую теперь приводила в божеский вид бригада строителей. Она сама занималась разводом, который был нужен ей, чтобы выйти замуж за своего принца на белом «Мерседесе». Я был за неё искренне рад. На работе меня отправили в отпуск за свой счёт, что тоже не могло не радовать. Работал я исключительно ради стажа: на то, что они называли зарплатой, можно было скромно существовать дней пять, если не платить за коммуналку. Шабашек у меня хватало, к тому же они отнимали не так много времени. В общем, я был совершенно свободен.

Я начал привыкать к Дюльсендорфу, к его квартирке, к манере поведения, манере говорить. Он больше не вызывал во мне брезгливого отвращения, перестал быть неким запредельным тараканом в супе. Он стал для меня пришельцем из других миров. Он рассказывал удивительную, невероятную, страшную историю, в реальность которой я не мог поверить. Слишком уж была она невероятна для нашей реальности, хотя в нашей реальности, а особенно в той её части, что носила название СССР, возможна любая мерзость со стороны правительства, включая всевозможные эксперименты над своим народом. Хотя, с другой стороны, в плане правительства наша страна в принципе ничуть не хуже, да и не лучше других.

«Тогда я вёл свободный образ жизни или попросту бродяжничал, – рассказывал Дюльсендорф. – Иногда устраивался на работу, иногда занимался шабашками, не без того, но большей частью старался не утруждать себя заботой о хлебе насущном. Я был бродягой-романтиком, таким, какими в своё время были Горький, Шаляпин и многие другие. Я упивался свободой духа, предпочитая её благополучию тела. Выглядел я всегда прилично, более того, всегда имел чистую рубашку в запасе и новые носки. Пить я почти не пил, вернее, пил, но как любой нормальный человек.

Не помню, куда мы тогда шли. Нас было человек пять весёлых парней. Шли мы, скорее всего, на юг, туда, где светит солнце, где плещется море и где можно было иногда закосить под отдыхающих в столовой одного из бесчисленных санаториев или домов отдыха.

Застряли мы в каком-то зачуханном городишке с незапоминающимся названием. С электрички нас сняли, пообещав отправить в милицию, на автобус денег не было, автостопом ехать в ночь было гиблым делом. Решили переночевать в городе, утром провести операцию «Пушнина» – собрать и сдать бутылки, если ничего иного не подвернется под руку, и разделиться. Место следующей встречи решили обсудить утром. Немного поблукав, мы обнаружили весьма подходящий дом под снос, куда было не так уж и трудно проникнуть.