Дивизион П. С. Небоженко зачислили в армейский резерв с подчинением начальнику артиллерии. Для охраны техники выделили стрелковый взвод. Кроме того, по требованию командира дивизиона, имевшего соответствующую инструкцию, в его распоряжение передали группу саперов для уничтожения боевых установок в случае угрозы захвата их противником.

Старший лейтенант ревностно оберегал свои машины от постороннего глаза, не разрешая осматривать их почти никому. Но полковника Рыжи он познакомил с ними обстоятельно, и уже тот просветил оперативных работников штарма.

Посмотреть, как действует новое оружие, выезжали на наблюдательный пункт контр-адмирал Жуков, члены Военного совета ООР. Первый залп произвели в районе Дальника — там противник продолжал атаки. Ночью Небоженко вывел свои машины на огневую позицию (сразу после залпа ее надлежало покинуть). Рыжи выделил дивизиону отдельный участок в полкилометра шириной, по которому не должна была вести огонь обычная артиллерия. Неприятельские траншеи в этом месте хорошо просматривались с нашей стороны.

Вражеская атака началась как по расписанию, через час после рассвета. На соседних участках на пехоту противника, находившуюся еще на исходных позициях, обрушился огонь наших батарей. Иван Ефимович Петров, который также был на НП вместе с Рыжи (дело происходило в полосе его дивизии), торопил Николая Кирьяковича подавать команду гвардейцам-минометчикам…

— Гвардейцам — огонь! — приказал начарт по телефону, когда наступило время.

Взвились клубы дыма, раздались рев и скрежет, и небо прочертили десятки огненнохвостых ракет. Все наблюдавшие этот залп видели такую картину впервые. По совету командира дивизиона бойцов, оборонявшихся на этом участке, специально предупредили, что будет нечто особенное — чтоб не пугались.

А затем ракеты стали с ослепительным блеском и раскатистым грохотом рваться там, где только что поднялась в атаку неприятельская пехота. Когда грохот стих, до нашего наблюдательного пункта донеслись истошные вопли, и было видно, как те солдаты, что уцелели в траншеях, в панике бегут.

По словам Рыжи, у противника началась такая паника, что прекратили огонь находившиеся поблизости, но не задетые залпом батареи. Утренняя атака врага на этом участке была сорвана сразу. Потом, правда, он опомнился. В тот раз "катюши" дали всего одни залп, и шок не мог продолжаться слишком долго.

В дальнейшем дивизион Небоженко использовался при отражении попыток противника прорвать наш фронт в районе Татарки и Болгарских хуторов. Огонь гвардейских минометов неизменно ошеломлял врага. Но присланный нам запас реактивных снарядов был невелик, и мы расходовали их экономно, берегли ракетные залпы для нового контрудара, к которому готовились.

Планируя, где применить эту огневую силу, я был далек от мысли, что ракетное оружие, начинавшее тогда свою боевую историю, может стать в будущем моей военной специальностью, главным делом всей моей жизни… И конечно, невозможно было в то время представить, какой фантастической мощи, какого изумительного технического совершенства достигнут в последующие десятилетия наши советские ракеты — потомки скромных "катюш" сорок первого года.

Перегруппировка, обеспечившая сосредоточение основных сил армии в Южном и Западном секторах, уже была подготовкой к нанесению врагу нового контрудара.

Замысел, который вынашивал командарм, сводился к тому, чтобы ударом в направлении Ленинталь, Петерсталь (совхоз "Авангард", Петродолинское) разгромить неприятельскую группировку, вклинившуюся в нашу оборону на левом фланге, и выйти здесь на прежний рубеж. Тогда стал бы невозможен обстрел Одессы и с этого направления. Фронт отодвинулся бы от города на расстояние, при котором не так уж опасны всякие неожиданности. Важно было также оградить от огневых налетов стационарные береговые батареи, к которым враг за последнее время пристрелялся.

Излагая свою идею, Софронов не скрывал, что она сопряжена с немалым риском, гораздо большим, чем план, который мы осуществили в Восточном секторе.

— По науке, как тебе известно, полагается иметь для успеха наступления в три раза больше сил, чем имеет противник, — говорил Георгий Павлович. — У нас же тут получится почти наоборот. Если, допустим, введем в наступление три дивизии, считая и кавалерийскую, то у противника их в этой полосе наберется до пяти. А под боком есть и еще… В артиллерии и авиации соотношение сил еще хуже для нас. Выходит, авантюра? А по-моему, все-таки не авантюра, и решиться можно.

Командарм верил в высокий боевой дух наших красноармейцев и командиров, которые, окрыленные сейчас успехом в Восточном секторе, почувствовали свою силу. А моральное состояние войск противника было таково, что, несмотря на численный перевес, они вряд ли способны проявить особую стойкость при нашей решительной атаке, поддержанной хорошим огнем.

На столе у Софронова лежала очередная пачка переведенных в отделе майора Потапова писем и дневников убитых неприятельских солдат и офицеров. Георгий Павлович находил особенно показательными офицерские дневники: в них появилось столько откровенного нытья и жалоб на судьбу, что это говорило о многом.

Уже несколько раз наблюдались такие случаи: происходит на каком-нибудь участке огневой налет, похожий по всем признакам на артподготовку, но атака за ним не следует… Наши командиры, докладывавшие об этом, делали вывод, что офицеры противника, очевидно, не смогли поднять своих солдат из окопов.

— Пусть у них здесь пять дивизий, а у нас в лучшем случае наберется три, развивал свою мысль командарм. — Но это неприятель, уже основательно нами потрепанный…

Мне казалось, что Георгий Павлович прав — наносить новый контрудар можно и нужно. Раз появилась у нас свежая дивизия и вновь пополняются остальные, следует держать противника в напряжении, навязывать ему свою волю. Если же будем только отбиваться от его атак, он в конце концов нас сомнет. В таком духе я и ответил Софронову. Он был заметно обрадован, что наши мнения совпали.

Прежде чем вносить предложение о новом контрударе на рассмотрение Военного совета ООР, Георгий Павлович поделился своими соображениями и с другими товарищами. Генерал Шишенин отнесся к его идее осторожно, высказав некоторые сомнения в успехе задуманного. Но контр-адмирал Жуков полностью поддержал Софронова. Решение наступать в Южном секторе было принято, и я засел за разработку плана.

Возникло, однако, непредвиденное осложнение: не поступила вовремя ожидавшаяся с Большой земли партия снарядов. Как затем выяснилось, задержка имела серьезные причины. 27 сентября командующий флотом прислал Военному совету ООР телеграмму, где предлагалось экономить боеприпасы, так как на регулярность снабжения Одессы может повлиять тяжелое положение, создавшееся на подступах к Крыму.

В наличии у нас имелось лишь около половины боекомплекта для основных калибров полевой артиллерии. Дивизионный комиссар Воронин стоял за то, чтобы наносить удар с этими снарядами, поскольку артиллерию частично заменят гвардейские минометы. Но тут уж и Софронов считал, что это было бы слишком большим риском.

Приходилось ждать снарядов, и ориентировочный срок второго контрудара стал отодвигаться со дня на день.

Не следует думать, что, пока шла перегруппировка армии, на фронте под Одессой ничего не происходило и противник не проявлял никакой активности.

Выдался, правда, один-единственный день — 27 сентября, о котором в отчетных документах армии сказано: "Боевых действий не было". Во все остальные дни шли бои, отбивались атаки и на некоторых участках положение бывало весьма напряженным.

Готовясь к наступлению в Южном секторе, приходилось уделять неослабное внимание и Восточному. В результате сентябрьского контрудара полоса дивизии Коченова расширилась до 23 километров. А плотность артиллерии оставалась здесь самой низкой на всем плацдарме: меньше четырех стволов на километр, считая и противотанковую. К тому же 421-я дивизия вновь переживала организационный период в связи с заменой Разинского полка 3-м морским.