— Ну, что ты, Крис, — запротестовала Джули, — лучше офицером.

— Нет, простым стрелком на самолете. Так уж я решил.

— У тебя будут петлички с крылышками? Вот замечательно!

Стараясь, чтобы никто не заметил его ухода, мистер Бантинг отправился на кухню. Жена стояла у раковины; их взгляды встретились, и он обнял ее за плечи. Судорожно глотнув, он прошептал: — Нельзя его удерживать, раз он считает, что это его долг.

— Да, — тихо сказала она, и хотя в ее голосе слышались слезы, мистер Бантинг почувствовал облегчение. Больше сказать было нечего.

— Не надо, чтобы он видел, как мы расстроены.

— Да, Джорджи. Если другие родители могут, то и мы можем.

— Да... верно. — Мистер Бантинг засуетился, собирая посуду к ужину. За кухонной дверью висел макинтош Криса с почти вывернутыми наизнанку рукавами. Он аккуратно расправил их и повесил макинтош на вешалку. Вид у макинтоша был беспечный и добродушный, словно он перенял у своего хозяина самые его милые черты. Мистер Бантинг разыскал башмаки Криса, они были заляпаны грязью, от которой портятся подошвы, если их не очищать скребком. Дети не следят за своей одеждой, им и в голову не придет надеть башмаки на колодки! Всеми этими делами приходилось заниматься мистеру Бантингу, но он не жаловался.

Ему казалось, что Крис не годится для службы в авиации, туда требуются отчаянные. А он мальчик спокойный, даже машину и то водит осторожно.

Вернувшись в столовую, мистер Бантинг сел за стол и не спеша набил и закурил трубку, прежде чем возобновить прерванный разговор.

— Я только не советую тебе торопиться, Кристофер. Сначала надо уладить все с мистером Ролло.

— Папа, да я уже подал заявление. И медицинскую комиссию прошел.

Мистер Бантинг предчувствовал это, хорошо зная характер Криса. И все же сознание совершившегося факта принесло ему только облегчение. Когда решение принято бесповоротно, легче примириться с ним.

— Воображаю, с каким гордым видом будет шествовать божественная Моника рядом со своим летчиком! — задумчиво сказала Джули, которая могла разделять славу Криса только в качестве сестры.

— А ну, перестань, — огрызнулся Крис и, снова завалившись с ногами на кушетку, открыл «Аэроплан», а отец, сидевший у камина, смотрел на него, полный тревоги и гордости.

Позже вечером мистер Бантинг остался у камина один. Он сделал обход дома, проверяя, не просвечивают ли окна в спальнях, и теперь ждал Эрнеста. Его трубка была набита табаком «Маяк», который он теперь курил. Цена всего-навсего шиллинг четыре пенса. («Всего-навсего! — подумал он. — Господи боже!») «Райской смеси», конечно, и в подметки не годится, но если привыкнуть, то курить можно. Мало-помалу его небо притерпится, как-нибудь привыкнет и нос миссис Бантинг. Женщина, за тридцать лет совместной жизни привыкшая связывать присутствие мужа с ароматом табака определенной марки, не сразу примиряется с переменами.

Эрнест проводил вечер с Эви; теперь они встречались не часто. Как ассистентка доктора Эрла, Эви была завербована мистером Ролло на пункт первой помощи. Ее дежурства там, работа в приемной, долгие часы, которые Эрнест просиживал в прачечной, — все приводило к тому, что времени на встречи оставалось мало. Отец раздражался на Эрнеста гораздо больше, чем на Криса и Джули, и вместе с тем больше жалел его. Жизнь давалась Эрнесту нелегко, он слишком много думал, слишком много спорил с самим собой, слишком носился со своей совестью, слишком много копался в психологических тонкостях. «Жить легче, — думал мистер Бантинг, — если не задаваться высокими идеями и не устраивать трагедий по каждому так называемому принципиальному вопросу». Но Эрнест упрям; кто бы мог подумать, что молодой человек с такими нежными чертами лица и отнюдь не атлетического сложения способен так цепко держаться за свой идеи! Спорить с ним — лишняя трата времени, даже если только пытаешься убедить его, чтобы он больше щадил себя. Бесполезно, все равно Эрнест выберет самый тернистый путь.

Эрнест бесшумно вошел в комнату, улыбнувшись своей мимолетной улыбкой. Вид у него был усталый. Пока сын снимал башмаки, мистер Бантинг успел принести из кухни ужин на подносе и разогрел какао. Не надо говорить ему про Криса, решил он, а то опять начнет раздумывать. Мальчику нужно притти в себя, отдохнуть.

— Говорят, что ожидается вторжение немцев в Голландию, — вдруг сказал Эрнест.

Он впервые допускал такую возможность. Обычно от него можно было услышать, что у Германии с Голландией пакт о ненападении, что Гитлер недавно подтвердил это. Для Эрнеста этим было сказано все, дальнейшие домыслы казались ему неуместными. На Гитлера возводят тяжкие обвинения, но Эрнест считал, что за его действиями стоят факты, которые многое объяснили бы, если бы их от нас не скрывали. Будучи человеком, поднявшимся из безвестности, Гитлер вызывал к себе уважение Эрнеста. Но сегодня «Горизонт» писал о вторжении в Голландию как о чем-то вполне вероятном. То, что об этом заговорил «Горизонт», произвело на Эрнеста сильное впечатление. Прочтя такую статью в «Сирене», он отнесся бы к ней по-другому. «Горизонт» был его любимый еженедельник и вполне передовой. Если Гитлер нарушит свое слово, последствия будут гибельны. Уверенность Эрнеста в том, что на фюрера постоянно клевещут, была несколько поколеблена.

— Папа, мы с Эви ходили смотреть квартиры.

Он помешал какао и взглянул на отца, боясь, что тот не сразу его поймет.

— Скоро опять будет призыв.

— Тебя не возьмут, Эрнест. Ты забронирован. Зачем торопиться?

Он понял, что его слова затронули в Эрнесте чувствительную струну — его принципиальность. — Другие пойдут, почему я должен увиливать? Конечно, мне бы хотелось в нестроевые, санитаром или кем-нибудь в этом роде. Убивать я не способен.

Наступило молчание. Потом Эрнест оказал: — Мы с Эви решили пожениться.

— Так, — сказал мистер Бантинг, получая второй удар за этот вечер.

— Мы будем жить совсем рядом, по соседству, — продолжал Эрнест развивать свои планы. — Сдается квартирка — две комнаты и кухня. — Он вытащил записную книжку и подробно рассказал все: какая плата и сколько придется доплачивать за пользование плитой и счетчиком: его приверженный деталям ум ничего не упустил из виду, и теперь все это было представлено отцу на одобрение. Но мистер Бантинг плохо слушал его.

Он часто подшучивал над идеальным домом Эрнеста, но сейчас во всем этом было что-то очень грустное и трогательное. Прекрасные, юные мечты Эрнеста сжались до таких карликовых размеров, что вряд ли удовлетворили бы даже его отца.

— Ну, что ж, мы все желаем тебе счастья, сынок, — сказал он, кладя Эрнесту руку на плечо. — И тебе, и Эви. Она хорошая девушка, мы ее очень любим. А теперь ложись спать, забудь все свои заботы.

Мистер Бантинг сидел у камина, придвинув кресло к самой решетке, за которой тлели угасающие угли. Было поздно, но ему не хотелось спать. О многом надо было подумать, а мысли как-то разбегались. Он был скорее во власти чувств, чем мыслей. Он сидел, поставив ноги поближе к огню, слабые блики играли на его полных, чуть рыжеватых щеках, на потухшей трубке, которую держали короткие толстые пальцы. Семья разбредется. Он дожил до той минуты, которая была неизбежна с самого начала. Сыновья уходят из дома, скоро за ними последует и Джули, и он со своей Мэри останутся одни... старички у камина. Еще один этап жизненного пути пройден.

И все-таки как мало ему осталось от этих долгих лет семейной жизни: несколько ярких воспоминаний, выхваченных из груды утраченного, забытого.

Твои самые горячие надежды, как молодые деревца. Ты сажаешь такое деревцо в землю, заботливо поливаешь его, охаживаешь, оберегаешь от стужи. С волнением ждешь первых цветов и как радуешься их прелести — точно это зацвел миндаль весной. А на следующий день проходишь мимо и видишь, что лепестки уже, усыпают землю.

Мистер Бантинг встал и выключил свет; последний уголек в камине мигнул и погас. Тяжело ступая по лестнице, он поднялся наверх, спать.