— Я немного расстроен, — дрожащим голосом сказал Тернер в ответ на выговор. — Сегодня сообщения в газетах очень нехорошие.

— Мы все расстроены. Но отсюда не следует, что железные шпингалеты надо валить в одну кучу с медными.

— Виноват, мистер Бантинг, но мы давно ничего не получали от сына. Он у нас на эсминце.

— А! — сказал мистер Бантинг. Он только что собирался запретить Тернеру бегать за газетами среди дня, но, услышав, что у него сын на эсминце, решил промолчать, по крайней мере на сей раз. Вместо этого он взялся за беспорядочную груду оконной арматуры и с подчеркнуто терпеливым видом начал разбирать ее: вот эти шпингалеты — для рам, открывающихся внутрь, сюда, эти — для рам, открывающихся наружу, туда, а эти, патентованные, и туда и сюда.

— Теперь поняли?

— Понял, мистер Бантинг, — смиренно ответил Тернер.

«Жалкое, немощное создание, — думал мистер Бантинг, — быстро катится под гору. Его и жалеешь и невольно раздражаешься. Такой уж это человек».

И, словно подтверждая мысли мистера Бантинга, Тернер сразу же воспользовался проявленной им мягкостью:

— Хочу поговорить с вами о наших окнах, мистер Бантинг. Не знаю, как вы на это смотрите. Мое место рядом с большим окном. А вдруг бомба...

— Бомба? Пока что их еще не сбрасывают. Боятся, как бы мы тем же самым не ответили.

В глазах Тернера блеснул слабый огонек надежды. Ему так хотелось, чтобы его успокоили. — Нет, вы правда так думаете?

— Можете быть уверены. Да и зачем им бросать бомбы именно сюда? Других мест, что ли, нет?

— Это верно, — охотно согласился Тернер, точно находя в словах мистера Бантинга подтверждение собственным мыслям. — Я, главное, насчет осколков стекла. Иной раз стоишь у окна, ну, знаете, и нервничаешь. — Тернер говорил об этом, как о чем-то совершенно неправдоподобном, чему мистер Бантинг ни за что не поверил бы, если бы не услышал из собственных уст Тернера.

— Вот когда они доберутся сюда, тогда и будете нервничать, — сказал ему мистер Бантинг. — Еще успеете. А пока что займитесь оконной арматурой.

Вот бедняга, думал он, вернувшись в закуток в несколько лучшем расположении духа. Существует два типа людей, глядя на которых приободряешься в военное время: первые — паникеры; стараешься их успокоить и сам успокаиваешься; вторые — твердые, выдержанные люди, вроде мистера Бикертона; от этих сам набираешься мужества. Мистер Бикертон упоминал о войне только в связи с торговлей и даже в этих случаях говорил о ней самым деловым тоном, отводя ей не больше места, чем следовало, и не давая ей заслонять все остальное. Он не выказывал по отношению к ней никаких чувств — ни тревоги, ни благодушия. Мистер Бантинг считал весьма вероятным, что его начальник вообще не способен на какие-либо чувства. Небольшого роста, коренастый, быстрый в движениях, суровый, лысина поблескивает как будто добродушно, а взгляд острый, пронзительный. Властный взгляд — сразу тебя выхватит из самого дальнего уголка. Такого человека, как мистер Бикертон, невозможно представить себе покоренным, побежденным или даже запуганным. Его взгляд, вся его внешность не допускали подобных мыслей.

— Горящим взором нас сковал, — говорил Кордер, который почему-то называл мистера Бикертона старым моряком, что казалось мистеру Бантингу маловероятным предположением. Мистер Бантинг хоть и побаивался директора, но после своих коротких встреч с ним всегда чувствовал себя приободренным.

Последние дни мистер Бантинг то и дело вынимал на работе часы и вздыхал, сетуя на медленную поступь времени. Такого застоя в торговле не было со времен первого послевоенного кризиса. Часто он сидел у себя в закутке и от нечего делать чертил карандашом на полях прейскурантов, прислушиваясь к шагам за перегородкой, и если шаги были мистера Бикертона, быстро перевертывал страницу и углублялся в содержание следующей. Время от времени он выплывал из закутка отдать кое-какие распоряжения, нужные и ненужные, с единственной целью пробудить свой отдел от самой настоящей спячки. Это было все равно, что разбалтывать веткой воду в гниющей луже. Общая вялость оседала здесь, точно легкий слой пыли, весь отдел зевал. И он ничего не мог с этим поделать.

Скучный день разнообразился только завтраком в кафе Мак-Эндрью, где мистер Бантинг встречался с Кордером. Изучение меню, выбор блюд, газета Кордера, монтировавшая последние известия согласно своим собственным понятиям о степени их важности, что придавало им элемент новизны. А беседа с Кордером! Они рисовали на меню свои стратегические планы, и зеленая авторучка Кордера то и дело совалась вперед, уточняя географию мистера Бантинга. Кордер объяснял ему правильную тактику, пользуясь для этого графинчиками с уксусом, перечницами, ножами и вилками, расставленными в боевом порядке вдоль края стола, изображавшего береговую линию, и повелительным взмахом руки отсылал обратно официантку, если та в решающую минуту подходила к их столику за уксусом. Наряду с этими серьезными вопросами речь заходила и о будущем огороде Кордера, и мистер Бантинг наставлял его в планировке участка и уходе за овощами. В этих беседах мистер Бантинг с удовольствием выступал в роли эксперта, ибо Кордер никогда не занимался огородничеством и сейчас начинал это дело, руководствуясь исключительно патриотическими чувствами. Он признавался, что садик у него запущенный — одни лишь плевелы и тернии. Мистер Бантинг рекомендовал дважды перекапывать грядки. — Агротехника! — говорил он. — Серьезная штука.

Они с неохотой уходили из этого оазиса среди унылой пустыни дня и возвращались к скуке магазина. Когда пыль с безупречно чистых полок была стерта, оберточная бумага нарезана и все, что можно сделать, по нескольку раз сделано и переделано близкими к бунту служащими, мистер Бантинг, считая свой отдел вполне подготовленным к любому наплыву покупателей, буде таковые появятся, скрывался в своем закутке. При каждом появлении мистера Бикертона он вскакивал с места с такой поспешностью, которая, — он сам это чувствовал, — должна была казаться подозрительной. Как это ни странно, но мистер Бикертон был попрежнему деятелен и полон всяких планов. Последний его план состоял в расширении оптовой торговли путем поставки местным властям противопожарного оборудования. И он советовался с мистером Бантингом о деталях напорных насосов, о брандспойтах, шлангах, муфтах, наконечниках, а лучше мистера Бантинга никто не мог бы ответить на все эти вопросы. Он наслаждался такими беседами, и они подкрепляли его уверенность в том, что в случае сокращения персонала, расчет получит кто угодно, только не он.

По словам мистера Бикертона, спрос мирного времени исчез, а спрос военного времени еще не появился. Он прекрасно знает, что теперешняя переходная полоса доставляет мистеру Бантингу много неприятных минут. Польщенный заключавшейся в этих словах похвалой его усердию, мистер Бантинг ухитрился ввернуть в монолог директора словечко «фаза», полагая, что подобное доказательство его эрудиции еще больше поднимет его в глазах начальства.

После таких дней он возвращался домой в самом унылом расположении духа. Его беспокоила война, его беспокоили дела фирмы, его одолевали сомнения в политической прозорливости некоторых членов кабинета. Но, какая бы тяжесть ни лежала на его душе, подходя к дому, он старался стряхнуть подавленность. Мистер Бантинг считал это своим долгом. Остановившись в темноте у калитки, он смотрел на неясные контуры дома. Этот дом был олицетворением всего, чем он обладал, всего, что он любил, всего, что подвергалось сейчас опасности. Действительно ли их жизнь находилась под угрозой, в какой степени, мистер Бантинг не знал, по тень этой угрозы падала на него, когда он подходил к единственному месту в мире, которое он мог назвать своим, к месту, где сосредоточивались все скромные надежды, вся его жизнь. Пути мира стали неисповедимыми, и чем все это кончится — неизвестно. Никто сейчас не властен над событиями. Мистер Бантинг слишком хорошо понимал это.