В промежутках между этими лекциями мистер Бантинг ходил по дому, жужжа что-то себе под нос, точно пчела, и слегка дивился своему избавлению от гастрита. Вероятно, это чисто нервное. Причины психологического порядка. Он открывал «Домашний лекарь» и листал его страницы, тихо посвистывая.

Эрнесту пришлось однажды целый вечер слушать это посвистывание. Он сидел за столом в гостиной и выписывал своим четким почерком цифры, подсчитывая, во что обойдется прачечной затемнение, в зависимости от того, какой ширины брать материал. Этот непроизводительный расход сердил Эрнеста, но всякая возня с цифрами доставляла ему удовольствие, и он производил подсчеты с обычной своей аккуратностью — до последнего пенни. Позади цифр, в глубине его сознания, бродили обрывки каких-то мыслей, но так бывало с ним и за роялем. На затемнение верхнего света — новинки, введенной в прачечной с целью экономии электричества, — уйдет несколько лишних фунтов. Мистер Игл, с самого начала восставший против верхнего света, не преминул подчеркнуть этот факт, что, по мнению Эрнеста, было неблагородно. Откровенно говоря, в словах мистера Игла слышалась даже ирония, словно ему было смешно наблюдать, как еще одна замечательная идея Эрнеста обернулась против него. До сих пор прачечная обходилась без верхнего света, и нововведение Эрнеста не пошло ей впрок, — доказательство было налицо.

Эти трудности и многие другие были следствием войны. Будь они следствием усилий всей нации, направленных на осуществление тех простых мер, которые улучшают жизнь, Эрнест первый согласился бы ради этого на любую жертву. Но сейчас все уходило в какую-то прорву, хуже, чем в прорву, — вся лихорадочная деятельность, которую он наблюдал вокруг себя, носила разрушительный характер. Каждая бомба обходится, наверное, в сотни фунтов, а нанесенный ею ущерб исчисляется тысячами. Во всей Европе, где так велика нужда в лучших больницах, лучших жилищах и в научно-исследовательских лабораториях, люди заняты производством бомб. Бомбы сбрасывают на больницы и лаборатории. Если патриотизм требует этого, Эрнест не желает иметь с ним ничего общего.

Подобные мысли никогда не тревожили Криса, вечно поглощенного личными делами. В данный момент он изучал по последнему номеру журнала «Полет» хвостовое оперение у бомбардировщика типа «Бленхейм». Бегло проглядев заметку на эту тему, Крис обратился к фото, на котором была изображена внутренность кабины истребителя типа «Харрикейн», и сразу же весь загорелся. «Вот, значит, где ты сидишь!» Когда-то он с восторгом созерцал передний щиток какого-нибудь ролл-ройса, но теперь какие уж там ролл-ройсы. Крис давно перестал читать автомобильные журналы, теперь он таскал домой только литературу по воздухоплаванию. У него в спальне валялись груды журналов «Аэроплан», «Полет» и «Аэронавтика», которые он ни в коем случае не согласился бы сдать в утиль на пользу государству. Авиация поглощала все мысли Криса. Его мать больше всего опасалась, что они с Ролло-младшим соорудят собственными силами аэроплан и пустятся на нем в какую-нибудь смертоубийственную авантюру. Но отец критиковал его более последовательно. Когда Крис служил в банке Барклэй, его интересовали одни автомобили, теперь же, работая в гараже, он интересуется самолетами. Повидимому, отвлечь его от изучения самолетов можно только таким путем: устроить на какой-нибудь завод, где их делают.

Внимание Криса, устремленное на «Харрикейн», отвлекалось лишь непрестанной возней с трубкой. Это была его первая трубка-бульдог, короткая, массивная; курить такую было бы в самый раз человеку лет пятидесяти. Крис пробовал держать ее сначала в правом углу рта, потом передвигал влево, потом на середину. Ему и в голову не приходило, что искусство курения трубки сопряжено с такими трудностями, главную из которых составляло поддержание в ней огня. Несколько раз он был вынужден бросать «Полет» и в течение по крайней мере полминуты энергично пыхтеть трубкой, после чего голова у него слегка кружилась, а в горле появлялось такое ощущение, словно там была содрана вся кожа. Крис уже начинал думать, что выбрал неподходящий сорт табака.

— Сколько ты спичек нажег! — сказала Джули, глядя на пепельницу. — Дай-ка я их выкину, пока папа не пришел.

— Это не его спички.

— Ты забываешь, что страна ведет войну, и...

Эта цитата из мистера Бантинга была оборвана на полуслове Эрнестом, который зашуршал газетными листами, напоминая, что он занят серьезной умственной работой.

— Откуда у тебя трубка? — прошептала Джули. — Божественная Моника подарила?

— Да, — сдержанно ответил Крис.

— Божественная хочет, чтобы ее Кристофер был настоящим мужчиной?

— Да. Отстань!

— А, чорт! — не выдержал Эрнест.

Джули удивленно подняла брови: — Что случилось?

— Разве тут можно сосредоточиться, когда вы болтаете, как сороки, и несете всякую чепуху! — и, собрав бумаги, Эрнест стал совать их в холщевую папку весьма делового вида. Эрнест сам удивился своему сварливому тону, уж очень это не соответствовало всему ходу его размышлений. И в голову ему снова пришла мысль, которая всегда заставляла его иронически улыбаться. Все его силы, все время и таланты уходят на прачечную. Сама по себе прачечная не такое уж плохое дело. Эрнест с удовольствием налаживал ее работу, но она была слишком маленькая и с каждым утром казалась ему все меньше и скромнее; там вовсе не требовались, его выдающиеся способности. На то, что есть в жизни интересного, приходилось уделять крохи времени и сил, остававшиеся от прачечной, а за последние дни, с горечью думал он, пробегая глазами свои бумаги, этих крох стало еще меньше.

Иногда жизнь казалась Эрнесту совершенно бесцельной. Война оставила в ней только тяжелый, утомительный труд. Мыслишь, работаешь, строишь какие-то планы, но не для того, чтобы создать что-то лучшее, а на потребу шайке вандалов, сговорившихся уничтожить все самое дорогое сердцу человека.

Блуждая в лабиринте таких размышлений, Эрнест порой одергивал себя, вспоминал прочитанные книги по психологии и думал: «Что это со мной? Просто рассеяние мыслей или это голос подсознательного?» Предаваться пустым мечтаниям, значит терять контроль над своим мыслительным аппаратом, а Эрнест весьма старательно контролировал его и достиг в этом искусстве большого совершенства; во всяком случае все психоупражнения он мог проделать без запинки. На время вопрос о том, что же собственно с ним происходит, заслонил все остальные вопросы, но они не замедлили вернуться, попрежнему неразрешенные и не поддающиеся разрешению. Повидимому, не со всякой жизненной проблемой можно было справиться при помощи четко работающего мыслительного аппарата. Эрнест услышал стук кухонной двери и шаги мистера Бантинга, который проверял затемнение с улицы и, наверное, окидывал критическим оком не только свой дом, но и соседние. Все стало каким-то нереальным в эти дни: улицы темные, пустые, разве только проедет на велосипеде дежурный из штаба противовоздушной обороны в стальном шлеме и с противогазом через плечо — тоже призрак. Лучи прожекторов, таинственно снующие по небу, и радио в домах, вкрадчиво повествующее о злой фантасмагории, разыгравшейся в мире. Люди превратились в беспомощные автоматы, двигающиеся по воле обезумевших хозяев.

Эрнест подошел к роялю и открыл крышку.

В каждой стране есть люди, которые делают бомбы и мины. Но люди, которые пишут музыку, там тоже найдутся. Эрнест часто утешал свое опечаленное сердце этой мыслью.

— Недурненький мотив, — сказал мистер Бантинг, входя в гостиную. — Я еще с улицы услышал. Что это — новенькое?

— Да, это музыка Отто Рейнбергера, немецкого композитора. Ты, наверное, назовешь его гунном.

— Непременно назову, — сказала Джули. — Так и плюнула бы ему в физиономию.

— Довольно, Джули, довольно; — мистер Бантинг хоть и остановил ее, но все же счел замечание Эрнеста излишним, чтобы не сказать больше.

— Если твой Отто сочиняет хорошую музыку, это еще не значит, что Гитлер должен повелевать нами, — сказал Крис. — Ты слишком уж носишься со всеми этими иностранцами. Неужели какой-нибудь человек по фамилии, ну, скажем, Паркинсон, не может сочинять такую же хорошую музыку, как твой Бетховен?