Кот частыми вычесываниями и вылизываниями культивирует неотразимую внешность. Но он еще маленький, толстый и забавный.

Сегодня в четверть шестого утра я увидела Верку. Она жмурилась на крыльце, как актриса-дебютантка на освещенной сцене. Но это не повод, чтобы не сказать ей: «Привет».

—О, Поля, доброе утро. Все бегаешь? А я вот в круиз уезжаю. Нервы совсем обнаглели после этих кошмаров, постоянно о себе напоминают, требуют отдыха.

—И куда тебя несет?

—По Средиземноморью.

—Чудесно, Вер.

—У меня роман, — разоткровенничалась польщенная Верка. — Теперь серьезно, на всю жизнь. Смотри, вон мой герой рулит.

Из довольно свежей, что правда, то правда, иномарки выглядывал пожилой, лысый и жирный дядя. Это бы ничего. Кто полагает, что только юные, красивые, стройные и богатые имеют право на любовь и счастье, тот неизбежно кончит в сумасшедшем доме или в тюрьме. Но дядя не соизволил даже выйти из машины. Верка подхватила два тяжеленных чемодана и сама поволокла их. Я уже было собралась ей помочь, когда она грохнула ношу оземь якобы для того, чтобы со мной попрощаться.

—Счастливо оставаться, Поля. И обязательно передай привет полковнику, наикласснейший он мужик.

Я остолбенела. Не может быть, врет, зараза. Ладно, с Измайловым разберусь, а пока… Верка, открыв заднюю дверь, запихивала свою поклажу. Принцесса! Похоже, багажник был переполнен тряпьем принца. Я улыбнулась самой чарующей своей улыбкой и подмигнула ему. Он чуть стекло лбом не вышиб, так расчувствовался от нежданного кокетства спортивной штучки. И послал мне трогательный воздушный поцелуй, сердито косясь на пыхтящую попутчицу и сокруизницу. Я засмеялась и неотвратимо отправилась к полковнику выяснять насчет привета.

Профессор Иванцов возвращался домой с работы. Он обожал широкие, пустые в летнюю пору коридоры старинного институтского здания, их истертый паркет и особую тишину, плененную вековыми стенами, пропускающую сквозь себя физические тела, но поглощающую тоску и раздражение. Стоит ли удивляться, что в своем подъезде ученого мужа мало-помалу покидало возникшее в месте службы благодушие. Дважды мимо него промчались расхристанные парни, перезвякиваясь бутылками в объемистых сумках, а яростный вой какой-то англоязычной певички, нараставший с каждой преодоленной профессорскими ногами ступенькой, способен был испугать и менее солидного и респектабельного господина, чем Иванцов.

Наконец сомнений не осталось. Эпицентром бедлама была соседняя с иванцовской квартира. Хозяйничала в ней хорошенькая шебутная девица Галя, оставленная путешествующими родителями на попечение случая. Студентка Иванцова, кстати. Профессор сердито подумал, что от такой доченьки спасался бы в круизах целую жизнь. Нет, училась Галя неплохо, но в свободное от занятий и присутствия мамы и папы время творила такое… Например, собирала в своем доме всяких проходимцев и проходимок, которым железное здоровье внушало гадкую привычку пить, курить и скакать под магнитофон до скоропостижного летнего утра. Более того, в ее окружении попадались злостные троечники, чего профессор Иванцов простить не мог. Люди выбрали высшее образование, напряжением ума одолели каверзы школьных выпускных и вузовских вступительных экзаменов, были за это предпочтены другим претендентам на студенческие билеты. И вдруг они теряют чувство ответственности, стыд, совесть и начинают лодырничать, прогуливать, недоучивать. Разве можно таких субъектов заподозрить в порядочности? Разве можно знаться с ними старательной и умной девушке?

Гневное недоумение профессора Иванцова достигло апогея, а рука дотянулась до податливого пупырышка звонка и нервно его вдавила. Дверь отворилась, и смеющаяся Галя уставилась на Иванцова светло-зелеными подведенными глазами.

—Семен Иванович, — сказала она просто, — мы как раз собираемся отмечать окончание семестра.

—Вы его, по-моему, пятый раз отмечаете, — сухо пробормотал Иванцов.

—Ну, сдать половину вашего сумасшедшего предмета того стоит, — не растерялась Галя.

—Вот что, Савельева, — лекторским бубнящим голосом произнес Иванцов, — я вынужден напомнить вам о существовании правил общежития, одиннадцатичасовом рубеже, о пристойности, в конце концов. Я обращаюсь к вам и вашим гостям с личной просьбой: не шумите, не хлопайте дверью, не носитесь, вопя, по лестнице. Мне надо подготовиться к серьезному-ректорскому совещанию.

Профессор Иванцов хотел выдержать марку понимающего молодежь мэтра, но сплоховал, язвительно добавив:

—По итогам семестра, сами изволили упомянуть.

Галя насупилась, Иванцов повернулся к ней спиной и оказался нос к носу с загорелым юношей, словно обросшим многочисленными свертками, которые торчали у него из карманов.

—Добрый день, — бойко приветствовал он Иванцова. Потом взглянул через его плечо на Галю и благовоспитанно предложил: — Угощайтесь мороженым, Семен Иванович, такое пекло.

Он ухитрился перегруппировать в руках свои покупки так, чтобы протянуть профессору самый набитый пакет, в котором обреченно потели блестящие, источающие холод пачки. Иванцов, похоже, собирался отпихнуть парня, но только возмущенно возопил:

—Малеев, вы-то что делаете в компании дебоширов? Учтите, вам, как отличнику и участнику научно-практических конференций, можно многое позволить. Но вы, вы… пьяны сейчас!

—Семен Иванович, — громко возмутилась Галя, — Игорь спиртного в рот не берет.

—Я даже не курю, — дружелюбно довел до сведения профессора Малеев.

Иванцов слышал, что сзади собирается раздосадованный затянувшейся беседой студенческий люд. Он повернулся нарочито бесстрастным лицом к действительно толпящимся в прихожей ребятам и внимательно их оглядел. Ни один не смутился, не струсил, наконец, а ведь не последний экзамен ему сдали. Так, пятеро его питомцев, двое чужих и еще сколько-то нелюбопытных или втихаря пьющих копошатся в недрах жилища. Да, эта банда в силах разнести тихий приличный квартал за несколько часов. Иванцов, привыкший к скоплению юных физиономий, усмехнулся почти ласково, но заговорил повелительным тоном:

—Ладно, храбрецы, веселитесь. Но если ваше мероприятие выплеснется на площадку хоть единым лишним звуком…

—Вы нас с наслаждением завалите в следующую сессию, — нагло не дал ему выдержать многозначительную паузу Игорь.

—Нет, я не опущусь до подобного. Только ваше извращенное воображение, Малеев, способно рисовать такие пошлые перспективы.

Студент и преподаватель вновь смотрели друг на друга в упор. «Я бы тебя, гордость института, закидал тройками и лишил красного диплома, — думал Иванцов. — Но ведь твой дядюшка — не шишка на ровном месте, а пик в горной цепи. С тобой ректор за руку здоровается, поэтому ты и хамишь профессору, доктору наук напропалую». «Какое свинство в соседских отношениях пользоваться служебным положением, — внутренне кипел Игорь. — Еще и угрожает! Мне-то плевать, а остальным может не поздоровиться. Впору заканчивать этот фарс».

—Извините, Семен Иванович, — показушно, рекламно оскалился Игорь.

—Впредь выбирайте выражения, не оскорбляющие достоинства интеллигентного собеседника, — пробурчал Иванцов. — А вы, Савельева, не забывайте о скором возвращении родителей.

Иванцов заметил, как поскучнели молодые люди. Ему самому была неприятна вынужденная выволочка. Но должен же хоть кто-нибудь воспитывать этих нахалов.

—До свидания, — с издевательской учтивостью победителя бросил профессор и направил стопы сорок второго размера к своей двери.

Ответом ему был протестующе-скорый щелчок савельевского замка. Минут десять в квартиру профессора не проникало звуков извне. Иванцов уже примерял на губы довольную улыбку, когда услышал гром беспокойной музыки. Он тяжело вздохнул, достал из ящика стола папку с докладом и принялся мастерить ватные тампоны для затыкания многострадальных своих ушей.

Полковник Измайлов смотрел на лейтенанта Юрьева с сомнением в хитроватом взгляде. Парень просился на пять дней в пригород — помочь матери по хозяйству. Он всегда брал отгулы в счет отпуска весной, летом и осенью. Измайлов никогда не отказывал; знал, каково пожилой женщине грустить у окошка, когда сын близко, но из-за своей суматошной работы месяцами не может к матери вырваться. Кроме того, полковник помнил свой деревенский дом, окруженный благодарно плодоносящим садом. Там он за час-другой сбрасывал с плеч заботы и печали, понавесившиеся на них в суетном, непривычном тогда еще городе. Наверное, потому и не сутулился в свои сорок пять.