В субботу он поднимался на пятый этаж, матеря мертвый лифт. Предстояло выгребать дерьмо из унитаза сумасшедшей мамаши неуправляемых близнецов, осточертевшей ему предложениями выпить липово-земляничного чая и закусить сырой овсянкой с изюмом и урюком. Коростылев трезвонил в дверь Ивнева. Он обернулся на звук шагов, скользнул рассеянным трезвым взглядом по забулдыге слесарю и продолжил свое занятие. И вдруг ощущение всесильности овладело Муравьевым. Живой может гадить, ломать чью-то судьбу, выигрывать любые турниры. А труп? Все было так элементарно. И почему он Петра, Славу и Виктора еще пять лет назад не порешил? Владел бы безраздельно фирмой, бросил зелье безо всякого кодирования, нет, употреблял бы только самые дорогие сорта виски понемногу. Но ведь не поздно осуществить возмездие. Гаечный ключ в руке. Коля приблизился к Петру и ударил его по голове, будто в детстве кулаком по роже. Коростылев медленно повернулся к нему и недоуменно прошептал:

—Ты чего, мужик?

Потом врезался затылком в Веркину дверь, застонал и сполз на пол. По дверной обивке его преследовал кровавый подтек.

—Я тебе не мужик, а Муравьев Николай Алексеевич, — напутствовал его на тот свет убийца.

Он небрежно вытер гаечный ключ о спецовку, вынул из нагрудного кармана Петра бумажник и глухо сказал:

—Это мое по праву. За тобой последуют еще двое, чтобы не скучал. А я вернусь на свое законное место.

Виктора Артемьева Муравьев навестил по пути ко мне. Мой вызов он счел символичным. Вроде рок в лице ошалевшей от струи кипятка женщины подвел его к нужной двери. Виктор посмотрел в глазок, увидел слесаря и открыл.

—Батарея у вас течет, бабка снизу начальству писать замучилась.

—Так отключили уже отопление.

—Я только проверю, пять минут.

—Не больше, ко мне могут зайти. Впрочем, уже вряд ли.

Артемьев пустил его в комнату, Коля повозился возле батареи. Виктор дососал из узкого, перепачканного губной помадой фужера «Наполеон» и глубокомысленно уставился на картину с обнаженной натурой на стене.

—Я руки сполосну, — уведомил Муравьев.

Виктор не отреагировал. Коля обошел его сзади и ударил молотком. Этот рухнул со стула сразу и молча. Видно, спрашивать было нечего. Падаль. Принижали его так же, как и Колю, а он проглотил, однокомнатной под боком у братца удостоился. У Муравьева точно такая же квартира была. И зад Ивневу вылизывать, чтобы получить, не пришлось. Он сполоснул молоток. Бумажник без особых усилий обнаружил в куртке на вешалке и просиял:

—Минус двое.

Муравьев хотел захлопнуть дверь, оставив ключи внутри, но пожадничал. Его частенько звали взламывать замки, осиротевшие по забывчивости хозяев, или просили выточить дубликат. А у Виктора были такие интересные отмычки. Кроме того, не исключалось, что запоры у братьев были одинаковыми, и ключи могли пригодиться для проникновения в дом Славы. Убийства не опьяняли этого алкоголика, а словно проясняли ум. Он устранял внешние препятствия недрогнувшей рукой, и, казалось, внутренних не существует вовсе.

Ко мне Коля явился вовремя. В ходе слесарных манипуляций он обнаружил, что забыл прокладки. Муравьев не мог оставить у меня чемоданчик. Карманы его были оборваны или опасно дырявы, поэтому бумажник Виктора пришлось зарыть в инструменты. Он собирался заодно занести добычу домой. Но на лестничной площадке соблазн выпить подмял его под себя до удушья и скачкообразного учащения пульса. Бутылка коньяка приятным видением маячила совсем рядом. Он вновь вошел к Артемьеву, удостоверился, что тот мертв, достал чистую посуду, побрезговав моим фужером, расправился со спиртным, вымыл и вытер свой стакан. И тут его посетила озорная мысль. Зачем мотаться к себе, привлекая чье-то случайное внимание? Прокладки можно снять у Артемьева, ему-то они уже ни к чему. В чемодане у него был кусок резиновой трубки, нарезки из которой покойнику в краны сойдут. Коля ловко осуществил подмену и осчастливил меня итальянскими прокладками. Да, уходя от Виктора, он побоялся хлопать дверью и лишь притворил ее, услышав какой-то шумок в подъезде.

Так и осталось загадкой, действительно ли его развезло от «Наполеона» или он притворился, чтобы улизнуть. Как бы там ни было, служители Фемиды смогли побеседовать с ним только на следующий день. Он был очень пьян.

Виктор Николаевич Измайлов, чистюля, аккуратист и педант, не заметил ничего странного в квартире Артемьева, пока я сводила на нет свою истерику в его кровати. Он это странное услышал. «Кап-кап-кап» — вольничала вода в кухне. А ведь в Измайлова уже накрепко были вбиты мои впечатления о надежных итальянских кранах соседа. Но, чтобы сделать выводы, понадобилось вникнуть в претензии Анны Ивановны. Он тогда пощадил мою гордость и скрыл обидные мысли. Измайлов был убежден, что регулярно пьяный слесарь всем все чинит примерно одинаково. У мастера не было причин выделять меня из толпы. Одинокая молодая женщина с ребенком и Анна Ивановна не слишком удалены в его иерархии друг от друга: обе могут налить, а могут и взбрыкнуть. Когда Измайлов с Борисом поднялись к Артемьеву еще раз, полковник разрешил свои сомнения. Кран тек пуще прежнего. Разумеется, жидкость и сквозь скалы пробивается, и совпадений причудливых много. Но Измайлов не смущался собственных безумств. Дядя Саша провел такую тщательную экспертизу, что возникла необходимость сполоснуть мои ванну и раковину. В нежилом доме Виктора, правда, убирать не стали.

Кстати, не кто иной, как слесарь Коля Муравьев, подбирал ключи к замку Славы Ивнева в тот вечер, когда я споткнулась на лестнице. Последнего, самого лютого врага, он желал подловить на его территории.

Все было ясно, просто и предельно скучно. И грустно. Я поняла, почему Измайлов отказывался повествовать эту историю. Но угомонить меня трудно даже трагедиями из подъездной жизни.

—Виктор Николаевич, а как вы догадались, что слесарь — Коля Муравьев? Это самое загадочное, — оскорбила я Измайлова.

—Полина, не позорься перед Борисом и Сергеем, — призвал он. — Я позвонил в домоуправление и спросил фамилию, имя и отчество слесаря.

—Гениально. Я бы не сообразила.

Измайлов рассматривал меня с жалостью.

Это была довольно томительная пауза. Впрочем, и она миновала.

—Вообще-то, даже в твоей заторможенности что-то есть. Они ведь для нас все слесари, электрики, дворники; вечные Коли, Васи, Маши…

Люди! Если перевести слово заторможенность с вежливого на обычный, то получится тупость. А если в женской тупости мужчина самостоятельно находит некие философские аспекты, значит, он влюблен. И это наверняка.

Со спокойной душой я оставила мужчин допивать водку и покинула их, сославшись на перегруженность эмоциями. И ссылка эта была честной: не в кино живем.

Кончается май, такой же прохладный, как апрель. Измайлов все-таки вырвался на работу, не сняв гипс. Недавно он избавился от жесткого кокона, но до сих пор немного прихрамывает. Врач уверяет, что это ненадолго. Полковник опять живет на службе, так что Нора может, не страшась разоблачений, прятать у себя кого заблагорассудится. Но она собирается замуж за Славу Ивнева. Они нашли смежные квартиры в нашем же доме. Девушка из трехкомнатной учится в консерватории по классу фортепиано. Поэтому ее соседи из двухкомнатной облобызали будущих молодоженов, едва те успели предложить им свой разноэтажный вариант. А Измайлов достоин сострадания. График собачьего лая — милая безделица по сравнению с графиком музицирования начинающей солистки. Уж она-то превратит его обиталище в юдоль слез без надежды на воздаяние.

Анна Ивановна еще не исчерпала на скамейке детали убийств, расследования и ареста. То ли она каким-то мистическим способом узнает истину, то ли сочиняет детективы с продолжением.

Квартиру Виктора Артемьева безотказный Слава поменял для его матери в другой район. И у меня новый сосед — интеллигентный пенсионер, кандидат биологических наук, отставной доцент. Он развлекает моего сынишку описаниями морских чудовищ и бесконечными примерами кошачьей верности хозяевам. А я ношу старику хлеб, молоко и газеты, когда у него прихватывает сердце.