—Благодарю, Сергей, — выпустив костыль, сказал тот.

—Она оступилась, преследуя злоумышленника.

—Я так и понял.

Борис Юрьев, по-моему, отвратительно хихикнув, вышел и вернулся с мокрым полотенцем.

—Дайте мне зеркало, — занервничала я.

—Обойдешься, — отрезал Измайлов.

Борис хорошенько вытер мне лицо. На полотенце перекочевали кровь и грязь. Голова у меня гудела, как трансформаторная будка. Как все трансформаторные будки. Если бы еще вспомнить, что они такое и для чего нужны.

—Каким образом тебе удается выживать? — спросил Борис.

—Вот таким: то синяк, то шишка, то ссадина.

—Полина, если человеку суждено расквасить себе что-нибудь в подъезде, его бесполезно выручать. Давешний подонок не успел тебе наподдать, так ты сама о себе позаботилась, — сурово высказался Измайлов.

—Это мои насущные проблемы, а не милиции.

Балков ринулся мне на помощь, что становилось уже традицией.

—Мы с Борей все-таки осмотрим двери, лифт и лестницу.

—Вперед, — вдохновил парней Измайлов.

Когда мы остались одни, он опустился рядом со мной на диван, обнял за плечи и промямлил:

—Я очень за тебя испугался.

—А я купила черный шарф, Измайлов, прости, я завтра уеду к родителям и сыну. Наготовлю тебе впрок.

—Завтра я тебе наготовлю. А показываться ребенку с таким лбом не рекомендуется.

— Что-то кошмарное?

—Что-то разноцветное. И нос стал совсем картошкой.

—Ой.

—Тебе идет этот нос.

Вернулись ребята.

—Все чисто, Виктор Николаевич. Веры нет дома.

—Померещилось тебе, Полина, — заключил полковник.

—Люди, я к галлюцинациям не склонна. И в дверь Верки или Славы кто-то ломился. А Славу сегодня похоронили. А в наказание за недоверие вам предстоит жуть эксгумации трупа.

Наступило молчание.

—Сергей, проводи Полину, — приказал Измайлов.

Балков довел меня до двери, извинившись, прочесал квартиру и, наткнувшись на выбравшегося поразмяться котенка, вынужден был признать:

—Если он и галлюцинация, то моя.

«Завтра я тебе наготовлю…» Как же, дождешься от него. Главное, ведь прекрасно понимает, что не нужна мне его кастрюльная помощь. Но хоть выяснить, не сдохла ли я за ночь, мог бы. И вот я лежу, изуродованная (ложь), всеми брошенная (бессовестное вранье), и плачу (правда). А в виски изнутри молотит моя заумь — бах-бах-бах, бух-бух-бух, выпусти меня, помилосердствуй. Ишь ты, размечталась о свободе. Мне многие говорили: «Была бы ты поглупее, жилось бы тебе легче». Они мне льстили или насмехались надо мной, больной и одинокой. Не заумь это, а, наоборот, дурость. И не выбраться она хочет, а по-дурацки шутит. Опять за свое — бах-бах-бах…

—Наверное, у меня сотрясение мозга. Это замечательно. Думать станет тяжело, будто дышать при насморке. Мне так надоело все время о чем-нибудь или о ком-нибудь думать. Потому что приходится в итоге додумываться до необходимости заняться делом. А я не могу даже пошевелиться. Да здравствует сотрясение мозга и его следствие — неспособность производить мысли, постоянно наращивая производство, неуклонно улучшая качество продукции и стремясь выйти с ней на мировой рынок.

—Грянул момент истины. При нормальной домашней библиотеке ты, оказывается, читаешь газеты. Не ожидала от тебя, Поля.

Подруга Настя сменила приобретший температуру моего невезучего лба компресс на живительно-холодный и спросила:

—Тошнит?

—Нет.

—Это не сотрясение мозга.

Настя — светлый идейный человек. Обычно люди все силы тратят на то, чтобы, урвав побольше, такими слыть. А Настя на то, чтобы, отдав последнее, такой быть. У Насти всегда есть деньги, она неплохо зарабатывает переводами. Это тоже часть ее философии. Она делится не одними словами сострадания или похвалы и не дает повода думать, что старается ради кого-то в надежде на вознаграждение. Я вот не могу быть к себе придирчиво-требовательной. Пробовала — не получилось. Наверное, у нас с Настей разные комплексы, отвечающие за сферы самоутверждения в мире. Некоторые уверяют, что она родилась доброй и бескорыстной. Чушь. Отговорка склонных преуменьшать чьи-то заслуги и преувеличивать свои. Настя постоянно держит себя в узде порядочности и не скрывает, как это трудно. За сутки до того, как любой из тех, кого она числит в друзьях, попадает в ловушку первобытного охотника-случая, Настя против воли принимается о нем беспокоиться. Вчера она вдруг подумала: «Все ли в порядке у Полины?» И наведалась. Настя предчувствует событие, а радостное оно или горькое, разбирается на месте. Если ее в угоду моде называют экстрасенсом, она возмущается:

— Чокнулись вы все на жажде чудес. Я просто вас люблю.

Просто? Мучительнее и неблагодарнее подвига любви ничего нет. Потому что любимые уверены: они достойны, их невозможно не любить, при чем тут геройство. А любящие надеются, что наконец-то им воздастся взаимностью. Но повторяется старая история с разочарованием. Сколько силы, страсти, боли было вложено, чтобы в итоге получить от вдохновившего тебя человека небрежную копию собственного шедевра. «Я счастлив, я люблю и любим…» Это реально, если не обманываться: любишь сам себя и любим сам собой. Да, быть любимым и любящим — совершенно разные занятия. И преуспеть в обоих еще никому не удавалось. Приходится выбирать что-то одно, и блаженны сделавшие правильный, не противоречащий темпераменту выбор.

—Полина, когда молодая образованная женщина начинает нести этакую ахинею, ее надо быстро знакомить с неженатым сексуальным занудой. Не уверена, что разыщу любителя битых лиц, но ведь ты через недельку будешь в форме.

—Настя, я уже влюбилась.

—Опять в шалопая?

—Нет, он солиден, он личность. Только нога сломана.

—Поля, остановись! Это еще хуже, чем в прошлый раз!

—У него масса проблем, у него работа жутчайшая…

—Хватит. Сколько раз тебе требуется обжечься, чтобы усвоить: влюбленность это ассенизация продуктов жизнедеятельности собственной нравственности. Проще говоря, дерьма. Чтобы не сгнить заживо.

—Анастасия, твой цинизм… Ладно, а что есть ассенизация чужого нравственного дерьма? Искусство?

—Служение. У тебя одна беда — ты вечно пытаешься пролезть в святые, причем без очереди. Естественно, ничего не получается, и ты из-за этого изводишься.

—Только до тех пор, пока не подвернется искушение совершить свеженький грех.

—Не искушение, а возможность. Чтоб тебе их десяток подвернулся и поскорее, пока ты не впала в депрессию.

—Настя, как хорошо, что ты пришла. Мне целую неделю не с кем было поговорить. Разве что о жратве.

—Это с солидной-то мужской личностью?

—Как бы ты на мой счет не проезжалась, а я осознаю разницу между правильностью и праведностью. Не волнуйся, Настя, он наш человек. Он в тысячу раз мудрее нас. Но он меня всерьез не воспринимает.

—Да ты же сама себя серьезно не воспринимаешь, чудачка.

—В сущности, это единственное мое положительное качество. И то я притворяюсь.

—Клоунесса. Привыкла к тому, что свои тебе аплодируют, кричат: «Браво, Поленька, бис». И сердишься на пришлого равнодушного зрителя, которого тебе не удалось задеть за живое. Если, конечно, оно в нем вообще есть.

—Откуда ты все знаешь?

—Оттуда же, откуда все знаешь ты. Боже, когда на нее подействует димедрол? Я ей лишний кубик вкатила, и хоть бы хны. Когда она угомонится? — постаралась Настя, которой, возможно, надо было домой или по делам, подключить к нашему разговору молчаливые созерцающие небеса.

И старание ее было учтено, заслужила. Я уснула. До следующего утра, когда нашла на подушке записку подруги. «Поля! Во-первых, у тебя кот, а не кошка. В твоем возрасте безопасней для жизни было бы разбираться в половых вопросах. Во-вторых, три раза звонил некий мудрец по фамилии Измайлов и показался мне обыкновенным влюбленным в тебя дураком. На случай, если ты переборщила с влагой искренности, я говорила с ним весьма сухо. Не пропадай, хоть телепатируй, коли лень поднять трубку». Много ли надо раненной в голову женщине, чтобы повеселеть? Кому сколько. Мне хватило послания Насти. Ровно до того момента, как я увидела Измайлова воочию, а не во сне. Эх, Анастасия, и ты можешь ошибаться.