К тому времени токийская резидентура «Рамзай» уже была разгромлена, поэтому все надежды на то, чтобы как-то уловить перемену направления в японской военной стратегии, возлагались на шанхайскую сеть информаторов.

— Ну же, мистер Чен, я сгораю от любопытства: где был опубликован доклад Отто Скорцени? А может, у вас личный контакт с Канарисом?

Адмирал Фридрих Канарис был руководителем гитлеровской военной разведки и непосредственным начальником Скорцени. Чен Сюцинь понимал, что щегольнув своей осведомленностью, он сам себя загнал в трясину, из которой нелегко выбраться, и решил подпустить туману:

— Скажете тоже… Канарис! Есть и другие источники, помельче… Я — журналист, искать и находить их — часть моего ремесла, да и… как бы это сказать…

В глазах майора Смедли плясали насмешливые огоньки. Он понимал затруднения своего китайского друга и наслаждался тем чувством дискомфорта, которое тот совершенно явно испытывал. Именно так кошка играет с пойманной ею мышью. Помолчав еще минутку, майор, наконец, милостиво помог ему выкарабкаться:

— Хорошо, хорошо. Никто не обязан выдавать свои источники. Теперь снова моя очередь, только информацию эту я вам дарю при одном условии: вы моментально забудете, откуда она у вас… Итак: нанеся удар по Пёрл-Харбору, японцы неумышленно и даже не понимая всех последствий, спасли Англию, хотя Америке это стоило крупных потерь, особенно в людях.

— Англию? Что-то не улавливаю связи…

— Связь здесь самая прямая, и вы достаточно умны, чтобы ее уловить. Вы ведь следите за американской печатью? Так вот, до катастрофы в Пёрл-Харборе 82 процента американцев были категорически против вступления Америки в войну. Приблизительно такой же процент сенаторов яростно противился линии Рузвельта на участие в антигитлеровской коалиции, а только наше в ней участие могло бы спасти обреченные Британские острова. Ныне же 87 процентов населения к северу от Мексики жаждет отмщения и требует немедленных ответных действий на всех фронтах. Наш атлантический флот уже несет охрану транспортов, доставляющих американскую помощь в Лондон и Мурманск. Морская пехота и военно-воздушные соединения, при горячей единодушной поддержке американской общественности, вступили в прямые военные действия. Конец еще далеко, очень далеко, но старичок Уинстон Черчилль теперь может спокойно соснуть после обеда. Пёрл-Харбор — это цена, которую мы заплатили за его сиесту. Америка к войне на Тихоокеанском театре не была готова, что делало неизбежными и японскую агрессию, и первые крупные победы Токио. Рузвельт, однако, сумел извлечь пользу из первого японского удара: поистине удачный стратегический ход с его стороны. Ну, как, теперь вы улавливаете связь?

И майор снова шумно рассмеялся. Надо же, какой весельчак этот Смедли!

— Вы хотите сказать, что президент Рузвельт знал о надвигавшейся катастрофе в Пёрл-Харборе, но умолчал? Хотя и понимал, каким будет число жертв? С точки зрения Англии и долгосрочных интересов Соединенных Штатов это еще можно оправдать, но с точки зрения матерей погибших…

— Обмен вопросами и ответами закончен. Что касается материнских чувств, то в любой войне происходят такие вещи, которые даже боги не в силах предотвратить и не обсуждают у себя на Олимпе. Ваше здоровье, друг Чен. До дна!

Чен Сюцинь не сразу понял, что американец решил его напоить. Майор Смедли наливал водку рюмку за рюмкой, будто поставил перед собой цель наглядно доказать, что эти желтолицые биологически не приспособлены к крепким напиткам. Сюцинь и майор Смедли пили наравне, но если у Сюциня голова уже шла кругом, то взгляд Смедли оставался таким же ясным и исполненным иронии. Он снова налил:

— До дна, за дружбу и за общую победу. Теперь уже действительно общую!

— В ка…каком… смм…м…мысле?

Будто звездная туманность, ресторан медленно вращался вокруг собственной оси, русские официанты возникали из каких-то космических далей и, раздвоившись, тонули в неясном, деформированном пространстве. Чен дважды не удержал рюмку, пролив водку на белую скатерть. И все же в его помутившемся сознании продолжал вертеться вопрос: в каком смысле общая победа? Что общего у Китая со всем этим англо-американским взаимным ухаживанием? Что хочет сказать Смедли? Какая у него цель?

Майор, похоже, угадал, какой вопрос мучает китайца, и с улыбкой объяснил:

— Разве мы с вами теперь не союзники против общего врага? Я имею виду вас лично. Вот посмотрите, что пишут газеты.

И, достав из кармана пиджака сложенный номер русской «Красной звезды», он поднес передовицу к лицу Чена, не сводя с него испытующего взгляда.

Сюцинь взял газету, провел по тексту непослушными пальцами, прищурился, а потом поднял на американца удивленный взгляд и шепеляво выдавил:

— Это… н-на… чужом языке.

— Как так на чужом? Это на русском! Вы меня удивляете, дорогой Чен! Разве вы не владеете русским?

«Ах, скотина! — ругнулся про себя Сюцинь. — Вот уж скотина, так скотина!»

Но вслух он виновато пробормотал:

— Увы, н-н-нет… А что там написано?

Американец посмотрел на него с восхищением:

— Вы выиграли, Чен Сюцинь! Один — ноль в вашу пользу. В таком случае, счет оплачиваю я.

Сюцинь не притворялся, он был и вправду порядочно пьян. Но вместе с тем гордился собой, что выдержал испытание. Плюхнувшись в коляску рикши, он улыбнулся:

— Янки, конечно, пить мастаки, спору нет. Но и я — тертый калач, не ударил в грязь лицом. А коленце с «Красной звездой», которое он выкинул, было классное, надо запомнить.

Он сладко потянулся и тут же уснул с довольной полуулыбкой на устах, а кули, ритмично шлепая босыми ступнями, помчал его домой, в Парк-отель.

Доехав до моста через реку Сучоу, служившего преддверием Южного Хонкю, Хильда расплатилась с рикшей и дальше пошла пешком. Огромный огненно-красный диск солнца садился за низкие, тяжелые облака, и такой же диск, только значительно меньших размеров, красовался на флаге, который развевался над деревянной вышкой в конце железного моста. Японские солдаты проводили высокую, русоволосую красавицу любопытными взглядами: она явно принадлежала к совершенно иному миру, мало чем напоминавшему тот, в который ей сейчас предстояло войти.

Минутой позже Хильду поглотило шумное столпотворение Хонкю, этот невообразимый людской муравейник, смешение азиатов и европейцев. Воздух был насыщен влагой, которую пронизывающий холодный ветер с моря превращал в пляшущие снежные кристаллы. По ту сторону реки, в Концессии, вчерашний снег образовывал на тщательно подстриженных парковых газонах редкие белые островки — на радость шанхайским детям, которым не часто доводилось видеть белое, сыплющееся с неба чудо. Но белое чудо — это там. Здесь, в Хонкю, снежинки, едва коснувшись земли, моментально поглощались черной жижей. Здесь не знали ни белого снега, ни прозрачного дождя, ни свежего ветерка. Здесь кончалась чистота. Начинался Хонкю.

Крепко прижимая к себе сумочку, заранее освобожденную от всех ценностей, — она хорошо усвоила урок, полученный во время антияпонской демонстрации, — Хильда с трудом пробивала себе путь в густой толпе, наводнившей улицу. Проезжая часть и тротуары были забиты двуколками зеленщиков, бесчисленными, то и дело сигналящими велосипедистами и продавцами всего на свете, которые расстилали свои циновки прямо на проезжей части. С пугающей агрессивностью они пытались навязать ей свой товар: предметы из дерева, кости и глины, о чьем предназначении она не имела ни малейшего представления. Нищие калеки умоляюще тянули к ней руки, пытаясь схватить за край платья. Она не забыла наставления баронессы фон Дамбах: «Никогда, милое дитя, никогда не подавайте милостыню нищим. Дадите одному — моментально попадете в окружение целой толпы, которая словно из-под земли выскакивает. Сотни, сотни оборванцев — и все орут, дергают за полы, толкаются, а то и нож могут вытащить! Нам приходилось выручать своих слишком сентиментальных и жалостливых гостей с помощью полиции и бамбуковых палок. Не забывайте этого, милая!»