После этого все пошло прахом, потому что никто не предвидел ситуацию, в которой мы оказались. После больницы я вернулась в Булл-Бэй только затем, чтобы собрать вещи и увезти всех с Ямайки. Когда обнаруживаешь, что кто-то хочет убить тебя, неизбежно начинаешь мыслить по-другому. Все планы пришлось менять. Мы с Бобом и детьми, вместе с Невиллом Гарриком, остановились на некоторое время в Нассау, в одном из домов Криса Блэкуэлла. Я позвонила матери Боба, та приехала из Делавэра помочь нам и прожила с нами несколько дней.
Примерно в то же время Синди Брейкспир победила на конкурсе красоты «Мисс мира 1976». Я даже не знала, что Крис Блэкуэлл был ее спонсором на этом конкурсе, но Боб знал и был лучше подготовлен к известию о ее победе. После выигрыша они планировали снять фильм под названием «Красавица и чудовище». Так что она вскоре тоже приехала в Нассау, но, я полагаю, съемки были отложены, потому что больше я об этом фильме ничего не слышала. Синди не осмелилась, конечно, остановиться прямо там, где мы жили, но она приехала из Лондона и жила в гостинице, а к нам приходила в гости. Синди — и ее мать, как позже выяснилось, — питала надежды, которым не суждено было осуществиться. Думаю, как всякая молодая женщина, она хотела выйти замуж и исходила из того, что это непременно произойдет. Ее мать спросила Седеллу Букер:
— Почему Боб не разводится? Он обещал Синди, что они поженятся, а сам все еще живет с Ритой!
На что матушка просто сказала:
— Ну-ну, дальше можно не продолжать. — Потому что, хоть ей и были интересны отношения Боба и разных девушек, которых он приводил к ней знакомиться, меня она всегда любила и уважала.
Однако, женатый или нет, Боб уехал жить в Англию, к Синди. И я поняла, что рано или поздно это должно было случиться. Что касается меня, я не могла оставаться в Нассау бесконечно, надо было растить детей, они должны были ходить в школу, поэтому мы вернулись на Ямайку, в Булл-Бэй, хотя я уже не ощущала себя там в безопасности.
Трудно описать, что я чувствовала в то время, зная, что мне придется покинуть мой дом и сад, и пытаясь поправиться после ранения (доктора сказали, что мои плотные дреды спасли мне жизнь). И еще одной невидимой раной было мое горе и замешательство по поводу происходящего. В этот раз Боб по-настоящему жил в Англии и там же работал в студии. Это было похоже на изгнание, но он жил там. Я чувствовала, будто меня отбросили за ненадобностью, будто все безвозвратно смешалось. Я просыпалась по утрам, думая, что все неправильно, задаваясь вопросом, как долго это будет продолжаться, и будет ли продолжаться бесконечно или все-таки закончится ко гда-то. Я говорила себе, что нужно самой твердо стоять на ногах, что я готовилась к независимости, и вот пришла пора стать самостоятельной. Быть сильной и бороться.
Я сказала Бобу, что нам придется переехать: мне было необходимо более безопасное место, где мы чувствовали бы себя защищенными. Боб согласился, а Джилли, наш повар в различных турне, проявил к нам сочувствие и помог найти дом в Кингстоне на Вашингтон-Драйв, близко к дому тогдашнего премьер-министра Майкла Мэнли. Сначала я снимала этот дом, а потом Боб его нам купил.
Здание на Вашингтон-Драйв было рассчитано на три семьи — такие на Ямайке называют «три сестры», — поэтому часть дома мы сдавали, и у нас появились жильцы. Один был священник Эфиопской православной церкви по имени Абба Мендефро, другой — учитель Заги, тоже из Эфиопии. Церковь не могла гарантировать ренту, и жизнь у Аббы была непростой, поэтому он согласился помогать тетушке с детьми. Он стал для них почти дедушкой, и я почувствовала себя намного лучше. Я была уверена: когда рядом Абба, дьявол не посмеет подойти к моим детям! Они были в безопасности — Зигги даже стал алтарным служкой, — и я чувствовала, что моя вера тоже восстанавливается. Я снова могла черпать силы в этой энергии, как ее ни назови — Джа, Бог, Аллах, — снова могла опереться на нее.
Мы с Бобом по-прежнему разговаривали каждый день. Он звонил и спрашивал:
— Что поделываешь? Как поживают дети?
Он работал в студии в Лондоне и однажды сказал:
— Знаешь, мне нужны «I-Three», мы бы хотели, чтобы вы приехали записать кое-какие бэк-вокалы для того, над чем я сейчас работаю.
Я согласилась, потому что дети были под присмотром тетушки и Аббы, и я чувствовала, что могу вернуться к работе. Я позвонила Марсии и Джуди, и мы полетели в Лондон. А когда я вернулась домой, то обнаружила новое письмо от компании Франка Липсика, «Hansa Music», насчет соло-альбома, который они предлагали мне записать. Похоже, наступали благоприятные времена.
Когда Эрик Клэптон записал песню Боба «I Shot the Sheriff» и сделал ее всемирно известной, Боб получил широкое признание как борец за свободу. Это принесло ему немалое удовлетворение; он был рад известности в качестве «музыкального революционера», сражающегося с помощью музыки. Его песни проникали через национальные границы без потери смысла и находили отклик в жизни самых разных людей. Большинство заметных американских певцов того времени слушали Боба Марли. И очень внимательно.
Стиви Уандер, в частности, любил музыку Боба и проникся симпатией к нему самому как к человеку. Он говорил:
— Боб, я хочу устроить совместный тур с тобой. Выступи у меня на разогреве.
Этот тур уже планировался, когда Боб заболел. Стиви сочинил «Master Blaster» с расчетом на Боба. Когда Стиви приехал на Ямайку и мы провели совместный концерт, Стиви и Боб настолько хорошо спелись, будто знали друг друга годами. Стиви слепой, но можно сказать, что он видел Боба таким, каким тот был и каким стремился быть. Роберта Флэк тоже приезжала на Ямайку, привлеченная талантом Боба. Я находилась рядом с ней некоторое время и помню, какая она сильная женщина. Стиви, Роберта, Барбра Стрейзанд — многие люди интересовались музыкой Боба.
Но содержание этой музыки не всем приходилось по нраву. В Штатах в то время каждый, кто проповедовал «революцию» или «мир», хотя бы и музыкальными средствами, автоматически становился объектом пристального наблюдения. Теперь, когда Боб стал широко известен за пределами Ямайки, его влияние на политическую ситуацию в других странах тщательно отслеживалось. Было нелегко находиться в таком положении. У меня есть доказательства, что передвижения Боба контролировались американскими разведывательными агентствами. И поскольку он понимал, что находится под их наблюдением, он стал очень осторожен. Хотя в то время было трудно доказать, что подобные вещи действительно происходят, позже удалось получить документы о слежке с помощью закона о свободе информации.
Через шесть месяцев после покушения Боб решил вернуться домой. Думаю, ему стало скучно в Лондоне, или просто приближалась зима (там он написал песню «Misty Morning, I See No Sun» — «Туманное утро, солнца не видно»). Но на него повлияли и ямайские друзья, потому что в стране по-прежнему были беспорядки и война банд. Люди — особенно в гетто — все еще нуждались в нем, говорили, что, если Боб Марли не вернется, мир не наступит. Политические тяжеловесы тоже были заинтересованы в его возвращении: «Едва люди тебя увидят…» К тому времени нашли одного из участников покушения. Так что Боб вернулся с триумфом.
И приехал жить с нами на Вашингтон-Драйв. Но жизнь поменялась слишком радикально: иногда Боб проводил время в компании весьма опасных людей («для безопасности», как он утверждал). А я думала: ничего себе, бандиты спят на моей кровати! Боб приходил домой и говорил:
— Рита, надо пустить этого человека переночевать сегодня у нас, — и нам самим приходилось спать в гостиной.
Вот такая петрушка: только постелю себе постель, и тут же убираю ее, стелю и убираю. Выглядело так, что наша жизнь зависит от них, а не от моего мужа, что Боб отдал себя им. Я ему говорила:
— Ты как Иисус Христос, отдаешь жизнь за людей.
Иногда я по-прежнему так думаю — да, он махнул на себя рукой и отдал свою жизнь другим. Но заметно было, что он чувствует себя на Ямайке неуютно. Он не мог больше этого выносить, стал раздражительным и подозрительным. Мы думали уехать в Эфиопию, но Боб сказал, что «Двенадцать колен» не отпускают его, потому что еще не настала его очередь — они посылали своих членов за границу строго по очереди, я до сих пор не понимаю, почему существовал такой порядок.
