Когда появлялся отец, в доме поднимался шум, начинались споры. Слуги бегали во всю прыть, дом жужжал и гудел. Энтони чувствовал, как внутри у него все дрожит от заразительного возбуждения.

— Эй, Энтони! — кричал по утрам в воскресенье его отец. — Поедешь со мной на яхте?

И они уплывали далеко в озеро, совсем одни. Когда отец решал, что они отошли от берега достаточно далеко, он спускал паруса, и они до вечера тихо покачивались на волнах, почти не двигаясь с места.

Они уходили на яхте каждое воскресенье в любую погоду. Иногда Энтони дрожал от озноба, хотя и был тепло укутан. Иногда он содрогался от страха, потому что вокруг них повсюду в воду били синие молнии и лодка сотрясалась от раскатов грома. Иногда он весь обгорал в белом блеске вокруг.

После одного из таких раскаленных добела воскресений, чинно сидя за ужином, он вдруг почувствовал головокружение, тошноту и не притронулся к еде. Его мать сказала:

— Надеюсь, ты не слишком перегрелся, Энтони?

— Ничего с ним не случилось, — сказал отец.

— Роберт, он такой красный, словно его обварили.

— Ну, так после ужина помажь его каким-нибудь своим кремом. — Отец подмигнул ему между одинаково мерцающими огоньками двух свечей. — Тебе станет легче на душе, а он будет пахнуть лучше.

Неторопливо, рассчитанно, сознавая, что мать смотрит на него, Энтони подмигнул в ответ. Он видел, как лицо отца исчезло и вновь появилось. Он увидел ответную ухмылку, и ему стало хорошо.

Но когда он лег спать, то никак не мог устроиться удобно и все время ворочался — кожа горела, голова разламывалась от боли. Мать принесла ему таблетку аспирина, хотя он ничего не просил. Наверное, она стояла у его двери и прислушивалась к позвякиванию пружин.

— Ты весь горишь.

Она оглядела комнату. Энтони прекрасно знал этот взгляд — взгляд, который пробегал по нему каждое утро перед школой, проверяя, в полном ли порядке его костюм. Он пробегал по каждой комнате в доме, проверяя, как она убрана. Он каждый день пробегал по его отцу, когда тот возвращался домой после работы. Это был ровный, легкий, безличный взгляд.

— Мама… — Он еще не осознал, что скажет, а эти слова уже были произнесены: — Уходя, погаси, пожалуйста, свечу.

Она недоуменно повернулась к нему.

— Вон ту. — Он указал на темный резной мексиканский алтарь, на котором мерцал красный огонек. — Я его больше не хочу.

— Это прелестная старинная вещь.

— Поставь его у себя в спальне, если он тебе нравится. — Отец ни за что этого не потерпит.

— Усни, — сказала мать и вышла.

Он с грохотом протащил стул через комнату и сам задул огонек.

Через неделю он попросил за обедом:

— Мама, сними, пожалуйста, алтарь у меня со стены.

— Снять?

— Это самое мальчик и сказал, — засмеялся отец. — Ему, верно, надоело смотреть на такую безобразную штуку.

На лице матери был только спокойный интерес и ласковое внимание, но Энтони знал, что она очень взволнована и очень рассержена.

— Ты правда этого хочешь, Энтони?

— Да, мама, — сказал он вежливо.

— Анна, — сказал отец, — у мальчика появляется собственная воля.

— Это не так уж остроумно, Роберт.

Энтони с надеждой откинулся на спинку стула. Вдруг вы начнете ругаться? Я ни разу не видел, чтобы вы по-настоящему ругались. Будете говорить всякие слова? Будете орать?

— Анна, рано или поздно мальчик должен был воспротивиться тому, чтобы ты указывала ему, что думать и что делать.

Почти шепотом мать сказала:

— Я пыталась научить ребенка поступать как должно.

Вот! — думал Энтони. Вот сейчас…

Но тон отца был мягким и примирительным:

— И тебе это удалось в совершенстве. Только посмотри на него: первый ученик в классе и безупречный джентльмен.

Значит, подумал Энтони, отец сегодня не хочет спорить. Но может быть…

— Мне не нравится моя школа, — сказал Энтони, слегка насупясь, чтобы подчеркнуть серьезность своих слов. — Одни только монахини. Можно мне на будущий год перейти куда-нибудь еще, папа?

Вдруг этого окажется достаточно? Прямо обращайся за помощью и смотри, что получится. Уголком глаза — он из осторожности не повернул головы — он заметил, что мать чуть-чуть переменила позу. Вот сейчас… подумал он с безмолвным смешком. Проняло!

— Нет, — сказала мать. — Это прекрасная школа.

— Мы посмотрим, — сказал отец. — Вероятно, нам удастся найти такую, которая тебе больше понравится.

Мать встала.

— Пожалуйста, доешь все, Энтони. — И она вышла из комнаты.

Ни сердитых слов, ни крика — жалко.

Отец позвонил, чтобы подали еще вина.

— И рюмку для мальчика.

Энтони сосредоточенно наблюдал, как отец до половины наполнил рюмку водой, а затем подлил в нее вина. Густой багрянец разошелся бледно-розовым облачком.

Отец сказал:

— Никогда не допускай, чтобы женщина вывела тебя из равновесия. Твоя мать сейчас взбешена, но до завтра все пройдет. Ну и не надо портить себе вечер из-за того, что она злится.

Энтони осторожно взял рюмку, старательно подражая Рональду Колмену. Он даже попробовал улыбнуться краешком губ, как Колмен, но у него ничего не получилось. Надо будет поупражняться.

— Послушай, — сказал отец. — Я еду к дедушке. Хочешь со мной?

— Мне надо делать уроки.

— Обойдется! Если я тебя тут брошу, твоя мать, пожалуй, съест тебя живьем.

— Я ее не боюсь, — сказал Энтони.

— Мы ей не скажем, что едем к деду. Так будет проще.

Отец сказал:

— Анна нас выгнала, вот мы и приехали.

Ничего смешного тут нет, решил Энтони, и это даже неправда, но вокруг глаз деда собрались насмешливые морщинки.

— Учишь мальчика, что такое женщины, — сказал Старик.

Он выглядел как-то не так, подумал Энтони. Точно у него с лица слинял загар.

Энтони нашел новый экземпляр «Ред бук» — там оказался роман с Неро Вулфом, который ему захотелось прочесть, о контрабандных драгоценностях и гражданской войне в Испании.

Он уже почти добрался до конца, когда отец сказал:

— Хочешь, переночуем в рыбачьем домике?

— Конечно, — сказал Энтони. — Очень хорошо.

Дед проводил их до дверей. Наверное, он очень устал, решил Энтони. Его ноги ступали как-то нетвердо, и при каждом шаге он притопывал, словно не зная точно, где пол. И его руки не двигались в такт с ногами, а свисали по бокам. Точно привязанные на веревочке к плечам.

Вот что значит быть старым — Энтони попытался представить, что это он такой, что это у него висят руки, а каблуки втыкаются в пол. Как это — чувствовать себя старым? Просто навсегда усталым? Или существует какое-то особое чувство, вот как когда плывешь или затаиваешь дыхание? Когда человек становится стариком, он меняется? Ну, как… а младенец чувствует себя другим, потому что он младенец? Это он мог бы и сам знать, но ему ничего не удавалось вспомнить. И как их много — вещей, которые он должен был бы знать, но почему-то забыл.

Дед сказал:

— Ну, мне пора и в постель.

— Мне тоже, — сказал Энтони.

Отец презрительно фыркнул:

— Как же ты будешь ухаживать за девочками, если устаешь еще засветло?

Несколько минут спустя Энтони уселся на заднем сиденье машины. Перед тем как провалиться в тяжелый сон, он вдруг задумался, узнает ли он когда-нибудь все про девочек.

Отец тряс его за плечо, а кругом была смоляная чернота, и только в небе светились точки звезд.

— Приехали.

Он пошел за пятном фонарика в руках отца в дом и, пока отец зажигал лампы и открывал окна, забрался на ближайшую кровать. На рассвете он почувствовал запах кофе и, пошатываясь, вышел на воздух, не в силах разлепить веки.

Отец сидел на крыльце. Было еще очень рано — над протокой курилась беловатая дымка, а кипарисы на другом берегу тонули в серых полосах тумана. Все было неподвижно, только в мглистой дали монотонно кричала рисовка.

— Хорошо спалось?

— Отлично, — сказал Энтони. — Только я в школу опоздаю.