Он пошел прямо к Старику.

— Деньги теперь ничего не стоят, — сказал Старик. — Считалось, что с этим районом все в порядке и на людей там можно положиться.

— Все дело в переезде, — сказал Роберт.

Оливер сердито фыркнул:

— На переезде любой дурак заметит, как гружена машина… Я им все эти годы платил, чтобы они ничего не видели. Но теперь всех жадность одолела. Ну ладно, надо выручать ребят.

Роберт знал репутацию Старика. Его подручные оставались в тюрьме недолго, и ни один из них ни разу не был осужден. Иногда он узнавал об аресте так быстро (ему об этом звонили — любезность, которая никогда не пропадала втуне), что в полицейском участке попавшегося шофера встречали адвокат и поручитель. Порой шофер, пожав им руки, тут же отправлялся за новой партией ящиков. Старик всегда умел все уладить.

В это утро, держа в руке телефонную трубку, Старик сказал не то Роберту, не то самому себе:

— Это начинает обходиться очень дорого, и, возможно, я должен буду повысить цены. Но настоящий товар во всем городе по-прежнему можно будет найти только у меня, так что я все равно останусь с прибылью.

Роберт знал, что это была правда. Импортное шотландское виски, джин, ром точно соответствовали этикеткам на бутылках. Но и виски без этикеток, поставлявшееся в основном клубам, тоже было вполне доброкачественным продуктом местных мелких винокурен, разбросанных по всей округе (иногда Роберту казалось, что любая рощица в холмах или среди болота прячет перегонный аппарат). Это были постоянные предприятия, и Старик знал их владельцев. От их самогона не умирали и не слепли. Роберт часто ездил проверять их и всегда строго следил, чтобы самогонщик выпил стаканчик-другой своего товара.

— Ну, надо выручать ребят.

Старик махнул рукой в сторону двери: при этом, телефонном разговоре мог присутствовать только Ламотта, узкая серая тень рядом с ним.

Роберт понимал, что ему надо уйти. Но он хотел продлить свое время, остаться в этой сумрачной коричневой конторе, где в лучах солнца, проникавших сквозь грязные оконные стекла, танцевала пыль, а вдоль стен стояли поржавевшие картотечные ящики. Поэтому он сказал (хотя был уверен, что Старик уже знает):

— У меня еще есть новость. Он не из ваших, но я слышал, что вчера ночью убили Берта Филлипса — где-то под Наполеонвилем.

— Вчера утром, — поправил Старик.

— У Филлипса был дробовик. — Ламотта усмехнулся человеческой глупости. Шоферы Старика никогда не брали с собой оружия. Они полагались на глубокую тайну, которой были окружены операции, на постоянное изменение маршрутов, на свою лихую езду и на взятки, которые щедро раздавал Старик. Если случалась неприятность и их останавливали полицейские или бандиты, они не сопротивлялись, а с улыбкой повторяли то, что и так было хорошо известно всем причастным к делу: Старик готов тут же выкупить их груз.

Этот метод действовал безотказно. За все годы Старик потерял только двух шоферов. Их убили в одну и ту же ночь на одной и той же дороге трое честолюбивых молодых людей из маленького городка Брейтуэйт. Роберт помнил этот случай — он как раз начал работать у Старика. Через несколько дней эти трое были выброшены из машины перед брейтуэйтской почтой. Их располосовали бритвами и аккуратно завернули в простыни, чтобы меньше натекло крови. Ламотта уговаривал Старика послать на похороны цветы. «Это все свяжет и будет хорошо выглядеть». — «Сантименты, — твердо сказал Старик. — Люди и так будут знать».

— Насилие — это лишнее. — Старик снова указал на дверь. — Ведь все можно уладить с помощью денег. А теперь уходи, я занят.

От нечего делать Роберт Кайе постоял у входа под небольшой ветхой маркизой, по краю которой, точно щербатые зубы, торчали перегоревшие лампочки. Он смотрел на зеленую, обсаженную деревьями Эспленейд-авеню, слушал перекличку пароходных гудков на реке, вдыхал кисловатый запах, который приносил оттуда ветер. Он вежливо, как полагалось, кланялся первым редким покупателям. Порой какая-нибудь молодая женщина улыбалась ему. Но он был так взбудоражен, что ничего не видел.

Старик первый заметил, что Роберт Кайе начал расти.

— Наверное, ешь как следует, мальчик. Даже кэджен вроде тебя будет расти, если его подкормить…

Роберт сутулился, стыдясь своих добавочных дюймов. Он даже пробовал не есть, но через несколько дней у него появилась странная легкость в голове и он без всякой причины принимался визгливо хихикать. Отчаявшись, он снова начал есть. Никогда еще он не испытывал такого голода. Но ведь у его дяди и за неделю не набралось бы столько вкусной еды, сколько он поглощал теперь за один день.

Странно, думал он. Все время, пока он был ребенком, люди ели, как он теперь, но ему-то это было неизвестно. А потому он просто не поверил бы, что нечто подобное возможно.

Еще он заметил, что начал думать. Размышлять о том и об этом. Прежде за ним такого не водилось, но ведь размышлять тогда было не о чем…

Словно он и не жил вовсе, пока не начал работать у Старика. Он просто шнырял в поисках пищи, как собака… или даже, как курица, рылся в пыли, клевал что мог. Тогда он еще не начинал жить. Нигде не был, ничего не видел.

Старик развлекался тем, что водил Роберта обедать в рестораны, а оттуда вез к портному.

— Рукав надо бы сделать на дюйм длиннее. Как это выйдет?

Старик смеялся, а Роберт утешал себя мыслью, что мог бы съесть вдвое больше, чем съел.

Если Роберт вечером не работал, он шел к своей девушке. Ее звали Нелла Бошардре. Они познакомились полгода назад, когда она пришла с матерью в магазин. Хотя Роберт просиживал у них дома почти все свое свободное время, они редко оставались одни. Ей шел двадцатый год. Она была благовоспитанной дочерью чрезвычайно респектабельных родителей. Иногда они ходили кино — в сопровождении ее сестры, матери и одной-двух подруг, иногда ездили на пикники, но чаще всего сидели на веранде или во дворе, в увитой виноградом беседке, и играли в карты. Мать то и дело заглядывала туда или же следила за ними с заднего крыльца. Время от времени являлся и отец, низенький, лысый человек с пучками черных волос над ушами, в белом крахмальном халате, который трещал при ходьбе. Он был зубным врачом и по вечерам тоже принимал больных. Некоторые пациенты, говорил он, предпочитают лечить зубы после работы, а ему все равно нечего делать. Затянувшись раз-другой сигарой, он возвращался к своим дуплам и пломбам.

Роберт всегда скучал. Нелла была не особенно хорошенькой — каштановые волосы, карие глаза, худенькая фигурка. Он не любил кино и терпеть не мог карт. Ее мать он считал дурой, а сестру — идиоткой. Он не понимал, почему он все ходит и ходит к ним.

В этот вечер Нелла спросила:

— Вам нравится, как я уложила волосы?

— Да, — сказал он, — нравится. Они теперь короче или длиннее?

— Намного короче. Я так и знала, что вы не заметите.

— Нет, я вижу, что они причесаны красиво.

Она улыбнулась и постучала колодой по ладони (он вспомнил, как Старик стучал телефонной трубкой по ладони, досадуя на человеческую глупость).

— Роберт, вы никогда не думали о своем будущем?

— Нет, — сказал он. — Кажется, нет.

— Не могли бы вы найти работу получше?

Он уставился на зеленые гроздья под потолком беседки.

— Старик… то есть мистер Оливер, не захочет, чтобы я ушел от него.

— Вы его родственник? — Ее взгляд сказал ему, что Старик слывет в городе богачом.

— Нет, — твердо ответил он. — Не родственник. Но он хорошо ко мне относится.

— А виноград можно рвать прямо с качелей, — сказала Нелла. — Конечно, осенью, когда он поспеет.

— Очень удобно, — вежливо сказал он.

— Серьезно, Роберт, вам было бы лучше приобрести какую-нибудь профессию.

— Но мне и так хорошо.

— Вот как мой двоюродный брат Ноэль Делашез. Он окулист. Или как папа.

— Ну, — сказал он. — Ну…

В этот вечер он ушел раньше обычного — его одолевала дремота.

— Поедем в субботу в Милнеберг.

Она надула губы.