— Прыгай! — крикнул я штурману, и он тут же выполнил приказ, за штурманом последовал и стрелок-радист. Я в последний раз осмотрел свой самолет: винт левого мотора не вращался, крыло было охвачено пламенем. И еще на мгновение я увидел совсем рядом лица двух гитлеровских летчиков: они равнодушно расстреливали машину, ожидая конца.

«Ну нет, гады! Я умирать не собираюсь! Мы еще встретимся!» — закричал я и погрозил фашистам кулаком.

Парашют раскрылся на высоте около ста метров, сильно встряхнув меня. Опустился в каком-то селе, прямо на огород вблизи небольшой хаты. Ко мне подбежал мальчик лет двенадцати.

— Немцы есть? — спросил я.

— Есть красноармейцы, — ответил парнишка, помогая мне собрать парашют.

Потом, шагая вместе через грядки, мы вышли на площадь. Там я увидел группу красноармейцев и три запряженные повозки. Бойцы молча кивнули в ответ на мое приветствие.

— Это ты опустился на парашюте? — спросил молодой, обвешенный оружием лейтенант-пехотинец.

— Да. А моих товарищей, штурмана и радиста, не видели?

Лейтенант отрицательно покачал головой и предложил:

— Пойдем с нами. Мне удалось собрать двадцать восемь человек. Имеем пятнадцать винтовок, немного патронов и три подводы с ранеными.

Лейтенант, в выгоревшей, просоленной потом гимнастерке, сбитых кирзовых сапогах и лихо сдвинутой на ухо пилотке, производил впечатление бывалого вояки. Я не раздумывая принял его предложение.

В вечерних сумерках группа покинула деревню. Впереди на худых лошадях ехали два разведчика, за ними шагали два бойца с винтовками, а в двухстах метрах позади двигались подводы с ранеными и обессиленными бойцами. Остальные шли следом, с винтовками через плечо. [23]

За околицей к нам подошел крестьянин и спросил, не можем ли взять с собой раненого летчика, при этом он махнул рукой в сторону брички, стоявшей у обочины дороги. Я направился к ней и увидел Николаева.

— Что с тобой?

— Да, кажется, ничего страшного, — закряхтел он, пытаясь приподняться. — Понимаешь, парашют раскрылся не полностью. Ну и ударился о землю на увеличенной скорости. Спасибо, деревья смягчили удар. А сейчас все болит, особенно правое бедро.

Подбежали красноармейцы. Узнав, что пострадавший — штурман моего экипажа, бережно перенесли его на свою подводу.

— Ох и тяжелый ты, старший лейтенант! — смеялись бойцы, укладывая Николаева на сено.

— Какое там тяжелый, — отмахнулся штурман. — Это, ребята, вы отощали...

В середине ночи я вызвался сменить передового дозорного. Обогнав пеших, вскоре поравнялся с двумя конниками. Один из них уступил свою лошадь, а сам остался у дороги, поджидая обоз.

Под утро мы с напарником заметили далеко впереди светящуюся багровую точку. А вскоре оба убедились, что в лесу у дороги горит костер. Оставив товарища продолжать наблюдение, я побежал к основной группе.

В нескольких словах объяснил лейтенанту обстановку. Посоветовавшись между собой и с Николаевым, мы решили выслать разведку, чтобы затем атаковать, если это окажутся фашисты. На месте оставили раненых и человек пять охраны. Остальные двинулись вперед, маскируясь в лесу.

Увидев зарево костра, лейтенант остановил людей и подозвал двух бойцов, которых, очевидно, хорошо знал. Выслушав командира, они бесшумно растворились в темноте ночи. А через несколько минут один из разведчиков внезапно вынырнул из кустов и доложил:

— Товарищ командир, фрицы! Совсем недалеко, метрах в двухстах... На поляне у опушки стоит танк. Костер угасает, видно, спят. Их не больше десяти. Невдалеке — три мотоцикла с колясками и пулеметами.

— Ну, командир, действуй, — шепнул я.

— Не беспокойся, — ответил лейтенант. — Мы расколошматим их в два счета, если, конечно, к ним не подойдет подкрепление. А ты иди к повозкам. Услышишь выстрелы, гони галопом вперед по дороге. [24]

Пока лейтенант шепотом объяснял задачу бойцам, я напряженно вслушивался в тишину, но не мог уловить ни треска сучьев, ни малейшего звука. Тишина стояла такая, будто на много километров вокруг не было ни единой живой души. Постояв немного, я направился к повозкам. Потом вернулся на прежнее место и, томясь ожиданием, ругал себя за то, что не пошел вместе со всеми. Наконец вдали блеснул огонь разорвавшейся гранаты. Гулкое эхо прокатилось по лесу. Вслед за ним грохнул слитный залп винтовочных выстрелов, прострочил автомат, раздалось еще несколько выстрелов, и все смолкло.

Через несколько минут повозки на рысях промчались мимо небольшой полянки, освещенной ярким пламенем: там только что закончилась короткая, решительная схватка.

— Танки и мотоциклы удалось сжечь, — возбужденно говорил лейтенант. — У них, оказывается, не было горючего. Мы слили все, что осталось, и подожгли машины. Все десять гитлеровцев уничтожены. Кое-какие документы и пять автоматов мы прихватили с собой...

Остальную часть ночи и половину дня группа находилась в пути и наконец прибыла на станцию Ирпень. Оставив бойцов в тени кирпичного здания, мы с командиром группы и со штурманом Николаевым отправились искать коменданта.

На станции было оживленно. На путях разгружались эшелоны. К вагонам подвозили на повозках раненых. Близость фронта ощущалась во всем.

Комендант в звании майора отдавал десятки приказаний, отвечал на вопросы, бегал куда-то сам. Но все же с интересом выслушал нас.

— Так, так, — перебил он доклад лейтенанта. — Вам удалось добить тех, кто пытался вчера вечером захватить станцию. У них было три танка и несколько мотоциклов. После короткого боя мы подбили один танк и уничтожили нескольких мотоциклистов. Остальные ушли в лес, но все-таки умудрились каким-то образом вывести из строя паровоз... Немедленно грузите своих раненых вон в тот эшелон, — уже иным тоном посоветовал майор, указывая на санитарный поезд. — Немецкие автоматы и документы сдать. Группу накормить, я напишу записку. И ждать указаний. Вас и вашего штурмана, лейтенант, — комендант повернулся ко мне, — не задерживаю. Можете ехать до Киева любым поездом. Все. Желаю успехов.

Мы с Николаевым тепло распрощались с бойцами. [25]

Переночевали на Киевском вокзале, а утром, проехав немного трамваем, пошли пешком к Днепру. Николаеву о трудом давался каждый шаг. Передвигался он с помощью большой суковатой палки. Приходилось часто устраивать передышки. Остановились на мосту через Днепр, вдыхая свежий запах воды и подставляя разгоряченные лица под струи влажного ветра.

Насмотревшись на широкое приволье зеленых островов, на утопающее в дымке левобережье, двинулись дальше. Вдруг возле нас остановилась грузовая машина.

— Эй, Ефремов, Николаев! Давайте сюда! — кричали знакомые голоса.

— Ба! Да это же Корочкин со своим экипажем! — обрадованно воскликнул мой штурман.

Удобно устроились в кузове на душистом сене. Долго длились взаимные расспросы. А когда улеглось возбуждение, вызванное столь необычной встречей, принялись анализировать последние события.

— Вас атаковали те же истребители, что сожгли и наш самолет, — высказал предположение Корочкин. — Немцы следят за пролетом бомбардировщиков через линию фронта и обратно. И нападают преимущественно, когда бомбардировщики возвращаются с задания. До тех пор пока мы летаем без прикрытия истребителей, стрелкам-радистам нужно вообще запретить расходовать боеприпасы по наземным целям! — безапелляционно заявил он. — А еще — нам необходимы собранность, дисциплина, внимание экипажей на всем маршруте. Вот когда посадишь самолет, зарулишь на стоянку, ступишь на родную землю — только тогда ты уже не в бою... Послушайте, а где ваш радист? С кем вы летали?

— С нами летел Сирота, — ответил Николаев. — Мы покинули самолет над лесом, стрелок тоже приземлился благополучно, я в этом уверен. Его, видимо, подвела ориентировка...

— Ну это вы, товарищ командир, напрасно так думаете, — басом заговорил стрелок-радист из экипажа Корочкина, широкоплечий сержант Егоров. — Многие радисты ориентируются не хуже летчиков. Даже ночью по звездам.