Где-то западнее Шепетовки посадил в поле свою поврежденную машину лейтенант Панченко. Штурмана Кравчука сильно бросило вперед, от удара он получил травму позвоночника.

— Я был беспомощен, — морщась от боли, рассказывал позже Павел Кравчук товарищам, — а гитлеровцы по очереди пикировали, стреляли из пушек. Но лейтенанту Панченко все-таки удалось вытащить меня из кабины. А стрелка пришлось похоронить там же, у маленького хуторка.

На попутных машинах Панченко доставил друга в полк. Теперь он выздоравливает, но передвигается пока плохо. И все же не теряет надежды, что снова будет летать...

Прошло совсем немного времени с начала войны, а как [11] изменились люди: стали инициативными, находчивыми, бесстрашными в бою. Хозин, Корочкин, Панченко, Бочин, Рассказов, Козявин, Хардин, Скляров... Каждый из них вносил в тактику боя что-то новое, необходимое для успешной борьбы с врагом.

За последние дни произошли некоторые изменения в экипажах нашей 3-й эскадрильи. Командир звена старший лейтенант Еремин перешел во 2-ю эскадрилью, я принял его звено. Здесь были самые молодые летчики Василий Панченко и Петр Бочин, штурманы лейтенант Дмитрий Чудненко и старший лейтенант Иван Зимогляд. Вместо стрелка-радиста Швеца со мной стал летать старший сержант Петр Трифонов, старожил полка, опытный воздушный боец.

Командование полка рассредоточило эскадрильи по разным площадкам. Наша перебазировалась на поле, к которому полукругом подступал лес. Место оказалось удобным для работы. А километрах в пяти от нашего нового аэродрома в мареве летнего дня угадывались контуры Белой Церкви, что стала родной нам за время службы, ведь там находились наши близкие.

Я подошел к группе летчиков и техников. Хозин, Орлов, Николаев, Сумской, Бочин, Шаповалов обсуждали события последних дней. В связи с приближением фронта всех волновал и другой вопрос: как быть с семьями?

— Смотрите! — вдруг пронзительно крикнул кто-то.

В ясном небе четко обозначились силуэты тяжелых самолетов. Они шли в направлении городка растянутым клином.

— Ю-88! — уверенно произнес Бочин.

На северо-западной окраине Белой Церкви взметнулись клубы черного дыма.

— Эх, будь я истребителем! — вздохнул Бочин. — Не один фашистский стервятник сгорел бы здесь!

Последние слова лейтенанта покрыл оглушительный грохот. В направлении городка пронесся бомбардировщик Пе-2. Распластавшись над землей, он в стремительном полете гнался за «юнкерсами».

— Один против восемнадцати, — произнес кто-то.

Пе-2 между тем сближался с группой вражеских самолетов. Вот он нагнал их и одного обстрелял снизу.

Фашистский летчик резко отвернул, стараясь выйти из-под удара. Но Пе-2 всем своим корпусом врезался в Ю-88. Вверх рвануло огненное облако. На землю полетели пылающие обломки. Немецкие самолеты, шарахнувшись в разные стороны, продолжали уходить на запад. [12]

— Вот как нужно биться с фашистами, — уважительно сказал Бочин.

— Вечная память герою! — склонил голову Шаповалов и снял пилотку. Остальные тоже обнажили головы, отдавая дань бесстрашному соколу...

Над нами внезапно пронесся самолет. Спустя десять минут на поляну вышли трое в синих комбинезонах, с кожаными планшетами, висевшими на длинных ремнях. Двое сняли шлемы и, как видно, не особенно внимательно слушали третьего, который, размахивая руками, что-то им доказывал. Несмотря на жару, он был в шлеме и летных выпуклых очках, сдвинутых на лоб.

Все обменялись приветствиями с экипажем Игоря Сидоркина, который летал на разведку и, очевидно, сейчас докладывал командиру полка что-то важное о передвижениях врага. Раскрасневшийся от возбуждения, Сидоркин сообщил, что в районе Броды, Берестечко, Дубно идут сильные наземные бои. Вокруг все горит. Переднего края нет. На дорогах немецкие танки, бронемашины, самоходная артиллерия, мотопехота. Противник повсюду встречал наш самолет зенитным огнем.

— Мы им тоже хорошо всыпали, — сказал стрелок-радист Иван Вишневский. — Я использовал все патроны двух пулеметов.

— Ну это для них, что слону дробина, — свертывая козью ножку, заметил Сидоркин.

К нам подбежал боец, обратился к комэску капитану Константину Ивановичу Рассказову:

— Из штаба передали: быть в готовности к полету. Бомбы оставить те же, только заменить взрыватели.

— На какие?

— Не запомнил.

— Надо запоминать! — укоризненно заметил Рассказов. — Птичкин!

— Есть Птичкин! — протиснулся к командиру эскадрильи старший техник-лейтенант.

— Уточнить в штабе, какое требуется замедление, и установить нужное время на всех взрывателях, — строго предупредил Рассказов.

Мы вылетели двумя девятками. Группу вел капитан Рассказов со штурманом капитаном Мауричевым и начальником связи полка младшим лейтенантом Лазуренко. Я шел замыкающим во второй девятке справа и потому чувствовал себя свободнее, чем другие летчики, стесненные плотным строем. За переплетами кабин видел лица товарищей, уже побывавших [13] в горячих схватках с врагом: Хардина, Барышникова, Сидоркина, Шабашева, Матвеева, Баталова, Бочина, Склярова, Панченко... Это были лучшие экипажи полка. Девятки, построившись клином, безукоризненно выдерживали интервалы и дистанции. Невольно подумалось: «Если бы нас, вот таких, было раз в десять больше». А мы несли потери. Не стало моего друга Николая Хозина и его штурмана Орлова. Будучи в разведке, они передали по радио важные сведения о передвижении вражеских войск, но до аэродрома не долетели. Израсходовав все боеприпасы в воздушном бою, ребята таранили фашистский самолет... Нет уже экипажа старшего лейтенанта Храпая. Под Бродами он направил свой подбитый, загоревшийся самолет на мост через речку Шора, возле которого скопилось много фашистских машин. Вместе с летчиком погибли его боевые друзья штурман лейтенант Филиппов и стрелок-радист Тихомиров...

Замысел капитана Рассказова мы поняли немного позже. Солнце уже клонилось к горизонту, когда мы, углубившись в тыл врага, развернулись на восток и стали снижаться. Впереди темнел большой лесной массив, невдалеке от которого тянулась ровная, как стрела, дорога. Вражеская колонна растянулась километров на тридцать. Мы снизились до четырехсот метров. Проходя точно над колонной, сбросили бомбы короткими сериями. Промахов не было: внизу бушевал огонь, горели танки, бронемашины, самоходки.

Мой самолет, вздрагивая от взрывных волн, пронесся над врагом. Колонна, разорванная во многих местах бомбовым шквалом, остановилась. Огромная масса солдат в панике ринулась прочь от дороги.

Сбросив бомбы, наша группа принялась обстреливать пехоту. Гитлеровцы, очевидно, приняли наши самолеты за свои бомбардировщики и кое-где выбросили в стороне от дороги сигнальные полотнища. А пламя завершало начатое дело и на обочинах, и на дороге...

В этом бою лишь две наши машины получили незначительные повреждения. Оказывается, враг не так страшен, если действовать умело и продуманно, если больше проявлять инициативы и смелости в бою.

* * *

Наскоро поужинав, летчики разошлись по своим палаткам. Тяжелые дождевые тучи плотно закрыли небо. Тревожно, как осенью, шумел лес.

Ворочаясь с боку на бок, я долго не мог заснуть. Перед глазами проносились вершины деревьев, автомашины, застывшие [14] на дороге, искореженные орудия, сигнальные полотнища, падающие немецкие солдаты...

Утром следующего дня я получил задание вылететь со своим звеном в район Сквиры, чтобы соединиться там с группой самолетов и вместе с ними лететь в Броды на по» давление артиллерийских позиций врага.

Ведомые Вочин и Панченко сразу пристроились к моему самолету крыло в крыло. Готовые к бою стрелки-радисты полоснули в небо пробными очередями. Это взбодрило.

— Вот и Сквира. Впереди два звена, к которым будем пристраиваться, — доложил штурман Николаев.

Я слегка качнул крыльями и увеличил обороты моторов. Бочин и Панченко следовали за мной. Все шло нормально, но идущие впереди растянулись на километр. Дистанция между нами не сокращалась. Я выжимал из моторов все, на что они были способны, однако приблизиться к группе не удавалось.