Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Мы оттащили Мики в барак. На пороге я оглянулся. Из разбитого бруствера торчал стабилизатор бомбы, нос ее зарылся в песок. Сброшенная с высоты в тридцать футов, она не смогла уйти глубоко. Мурашки побежали у меня по спине, когда я подумал, что было бы с нами, окажись взрыватель этой бомбы ударным, а не замедленного действия. Господи, ну и повезло же нам!

— Придется оттаскивать ее оттуда, — сказал Лэнгдон. — Пушка должна быть готова к бою как можно скорее.

— В складском ангаре есть трос, — вспомнил я. — Можно взять твой велик?

— Разумеется.

Я вскочил на велосипед и покатил по дороге, петляя воронок. Я был слишком потрясен, хотелось хоть какого-то дела. Сильно пахло кордитом, особенно возле воронок, а когда я приблизился к ангарам, в ноздри мне шибанул едкий дымный дух. Я проехал мимо развалин офицерской столовой и повернул к плацу. В это время одинокий громкоговоритель объявил, что всем, кто не занят обслуживанием самолетов, надлежит явиться на плац для борьбы с огнем.

Царивший на плацу погром не поддается описанию. С трех сторон площадь окружали пылающие здания; немцы бросали не только разрывные бомбы, но и фугаски. Для борьбы с таким огнем наше противопожарное оборудование не годилось. Дым слепил глаза, у меня выступили слезы. Повсюду носились солдаты и девушки, громко кричали. Все вокруг было пропитано болью изнемогавших от нервного напряжения людей. Я миновал блиндаж, в который угодила бомба. Наверх вытаскивали убитых и раненых. Мне казалось, что я чувствую запах крови, меня подташнивало. Повсюду валялось битое стекло, и вскоре я проколол заднюю шину. Начали прибывать кареты скорой помощи и пожарные машины со всей округи. Мне повезло — я добрался до учебного центра, а меня даже ни разу не сшибли. От здания не осталось ничего, не стало и госпиталя, который превратился в груду битого кирпича. Девушка в изодранной форме ЖВС, шатаясь, тащилась по развалинам. Она прошла сквозь помпезную дверь в единственной уцелевшей стене и тщательно прикрыла ее за собой. Лицо и волосы девушки были укутаны в плотный кокон из кирпичной пыли, с рук текла кровь.

Внезапно я с тошнотворным страхом подумал о Марион. Где она была во время налета? Успела ли укрыться? Должна была успеть, как же иначе? А может, она была как раз в том убежище, которое разбомбило? Вопросы мелькали в голове, не находя ответов. Я понимал, что Марион мне небезразлична, но какое место она занимала в моей жизни — этого мой смятенный разум еще не постиг. Я вспомнил ее лицо — ясные глаза, вздернутый нос, прямые белокурые волосы, и воспоминание это причинило мне боль, боль оттого, что лицо ее было лишь крохотным островком красоты среди моря мерзости — красоты, без которой просто нельзя жить и к которой мы тщетно простираем руки. Марион для меня была символом надежды на лучшее, символом, который так нужен человеку, волею судеб прикованному к ужасам рукотворной катастрофы, ставшей реальностью его сиюминутного бытия.

Я свернул на дорожку, которая вела к самому дальнему ангару, и почти тут же был вынужден спрыгнуть с велосипеда: путь преграждал разбросанный вокруг битый кирпич. Здесь упал сбитый нами бомбардировщик, и ангар развалился как карточный домик. Хвост самолета с намалеванной на нем свастикой торчал из развалин рухнувшей деревянной крыши, которая каким-то чудом не загорелась.

Нужный мне ангар примыкал к разбитому с противоположной стороны, дорога впереди была перерезана грудой обломков от палатки ВТС, и я, бросив велосипед, полез через развалины. Северная стена осталась стоять, и я довольно легко прошел под ней. В дальнем конце, там, где она примыкала к следующему ангару, еще оставался уцелевший кусок крыши. Я торопился в складской ангар, где хранился нужный нам трос. Кроме того, меня душили пыль и дым, поэтому Вейла я заметил лишь тогда, когда чуть не налетел на него.

Я вздрогнул и поднял глаза. Вейл был не похож на себя: одежда изодрана и покрыта пылью, обычно тщательно прилизанные волосы взлохмачены. Что-то в его лице испугало меня. Рот был искажен гримасой боли и горя, глаза утратили свою холодную настороженность и лихорадочно блестели. Вейл смотрел на меня, не узнавая.

Я торопливо двинулся дальше, но тут увидел то, что лежало у его ног, — скрюченное тело девушки. Ее мертвенно-бледное лицо и одежда были покрыты коркой из запекшейся крови и пыли. Я в нерешительности остановился. До меня дошло, что эта девушка — Элейн Стюарт. Я поспешил уйти. Воспоминание о сухих, дико блестевших глазах Вейла не оставляло меня, когда я входил в складской ангар.

Элейн мертва, это несомненно, как несомненно и то, что она была очень дорога ему. Этот безумный блеск сухих глаз! Я вспомнил фотографию. Что побуждало Вейла хранить ее все эти годы? А если Элейн была его женой? — вдруг подумал я, и тут же меня словно озарило. Налетчики бомбили личный состав, не трогая ангаров. Вейл заранее знал, что будет именно так, поэтому они с Элейн укрылись в ангарах, а не в убежище. Присущие женщинам дурные предчувствия вселили в Элейн страх, и она плакала во сне, не желая идти туда, но наутро Вейл успокоил ее, и вот теперь она лежит мертвая у его ног только потому, что мы сделали удачный выстрел и сбили самолет…

Я взял большой моток троса, лежавший рядом с грудой сигнальных ракет. Сам того не желая, я сочувствовал Вейлу. Он-то полагал, что ангары будут самым безопасным местом на аэродроме… Я мог представить себе его состояние!

Возвращаться пришлось тем же путем: я знал, что другие дороги завалило. Огибая груду обломков рухнувшей крыши, я был вынужден пройти мимо Вейла.

Он посмотрел на меня. В его ошалелом взгляде мелькнуло какое-то непонятное изумление, когда он меня узнал. Похоже, он поразился, увидев меня здесь. Я подумал, что Вейл хочет заговорить со мной, и быстро обошел его. Что я мог ему сказать? Когда Вейл узнал меня, его лицо изменилось, но выражение глубокого потрясения по-прежнему оставалось. По крайней мере в эти минуты Элейн значила для него больше, чем все его честолюбивые замыслы.

Подобрав велосипед и закинув на плечо моток троса, я покатил обратно на плац.

Даже за те считанные минуты, пока я ездил за тросом, на плацу произошли изменения. Тут и там под выкрики команд бегали солдаты; прибыли новые кареты скорой помощи и водометы армейской пожарной бригады. Были и гражданские автомобили, принадлежавшие главным образом врачам. Убитых и раненых укладывали на газон возле плаца; раскатали пожарные рукава, и мощные струи воды били внутрь пылающих зданий.

Чуть поодаль от плаца я приметил армейскую машину с включенным мотором. В кабине никого не было. Я подумал: ведь нам понадобится буксир, чтобы оттащить бомбу подальше. Я бросил велосипед и сел за руль автомобиля. Вернуться на позицию было делом нескольких секунд. Я ехал по тряскому газону летного поля: дорога была сильно изрыта воронками. Не успел я затормозить, как Лэнгдон уже схватил трос и решительно бросился прямо к бомбе, разматывая его на бегу. Мы следили за ним и со страхом ждали, что бомба взорвется прежде, чем Лэнгдон привяжет конец троса к стабилизатору. Проделал он это быстро, но без малейшей нервозности. О таких вещах лучше не думать загодя, а между тем, когда я доставал трос, Лэнгдон уже знал, что иметь дело с бомбой предстоит именно ему как командиру расчета.

Он побежал обратно, а я уже привязал второй конец троса к заднему бамперу машины. Трос был длинный, ярдов пятьдесят, но тем не менее я залез на водительское сиденье без особой радости. Слабину я выбирал медленно, на самой низкой передаче, потом дал полные обороты. Машина поползла вперед, и я почувствовал, как бомба скользит и болтается на конце троса. Ощущение было такое, как будто меня преследует исчадие ада. Но это продолжалось недолго. Я оттащил бомбу подальше на летное поле, отвязал трос и поехал назад к орудию.

— Замечательно, Барри! — сказал Лэнгдон, когда я выбрался из машины.

Я почувствовал, что краснею. В юности это свойство мгновенно заливаться краской доставляло мне немало огорчений. А я-то думал, что уже перерос его.

28
{"b":"243874","o":1}