— Я должна отправиться туда. Я поищу в домиках записи, пока остальные будут собирать образцы. И, если я обнаружу останки, мне придется забрать их в Калькутту, чтобы провести надлежащую церемонию.

Прабир ошеломленно посмотрел на нее.

— Надлежащую церемонию? Что, черт возьми, это значит?

— То, что они были не религиозны, — спокойно сказала Мадхузре, — не значит, что мы должны оставить их там лежать, словно животных.

Прабир похолодел. Он сказала это, только чтобы ранить его. Подразумевалось, что если бы он любил родителей достаточно сильно, то сделал бы это сам уже давно, а не прятался бы восемнадцать лет на другой стороне планеты, как испуганный мальчишка. Но сейчас все уже было в порядке: пришли взрослые, у которых были силы сделать то, что должно быть сделано.

Он отвернулся, не в силах смотреть на нее.

— Так будет правильно, — сказала она. — Ты знаешь это. Я хотела поговорить с тобой, но ты просто закрывал мне рот.

Прабир ничего не сказал. Он знал, что, если сейчас откроет рот и заговорит, то выльет на нее столько оскорблений, что им никогда не помириться.

— Ты должен быть счастлив. Мы наконец-то позволим им упокоиться с миром.

Прабир смотрел в землю, отказываясь отвечать, отказываясь признавать ее. Она стояла еще какое-то время, повторяя его имя и умоляя его. Затем она сдалась и ушла прочь.

Прабир обнаружил Грант в третьей по счету палатке; она проснулась сразу же, стоило ему прошептать ее имя и, ни слова не говоря, последовала за ним.

Она, должно быть, почувствовала серьезность его намерений; как только они отошли достаточно далеко, чтобы их не мог услышать кто-то, кому не спалось, она спросила:

— Что случилось?

— Я знаю, где все началось, — сказал Прабир. — Хотите, чтобы я отвел вас туда?

— Ты вообще о чем? — спросила она, но он видел, что Грант уже переосмысливает все их прежние беседы. — Ты хочешь сказать, что видел что-то, когда был ребенком? Когда путешествовал с родителями?

— Не путешествовал. Мои родители знали, куда хотят отправиться, задолго до того, как мы покинули Калькутту. Мы провели здесь три года. Они были биологами, а не экспортерами морепродуктов. Они прибыли сюда, чтобы изучать самого первого мутанта, еще в 2010.

Грант не стала тратить время, затевая дискуссию по поводу возможности того, что он рассказал, а сразу требовательно спросила:

— Что за особи? Где?

Прабир покачал головой.

— Не сейчас. Вот условие: вы размещаете все собранные данные в сети, так, чтобы каждый имел к ним доступ. Так же, как ученые из экспедиции. Если вы на это согласны, я отведу вас туда и расскажу все, что знаю.

— Не глупи, — устало улыбнулась Грант. — Ты же знаешь, я не могу этого сделать.

— Отлично. Это ваш проигрыш.

Он повернулся и пошел прочь.

— Эй, — Грант схватила его за плечи. — Я всегда могу спросить у твоей сестры.

— У моей сестры? — засмеялся Прабир. — Вы для нее совершенно чужой человек, ученый-соперник и могильщик информации. И вы думаете, он предложит вам более выгодные условия?

Грант нахмурилась, скорее будучи сбитой с толку, чем сердитой.

— Ну почему ты такой придурок? Мог бы и дальше держать меня в неведении; по крайней мере, я бы не знала, что теряю. Я не могу сделать, то, что ты просишь. Я подписала контракт: да они мне руки поотрубают.

— Вас могут посадить?

— Я сомневаюсь в этом, но вряд ли…

— Так дело только в деньгах? От них нужно будет просто откупиться?

— Ага. Только в них. Неужели сейчас выяснится, что ты любимый ребенок Билла Гейтса?

— Если это исследование настолько важно, и вы заявите о нем во всеуслышание, — сказал Прабир, — то вы считаете, что нельзя будет заработать деньги, только сделав это? Вдумайтесь: реальные деньги в любом случае вряд ли будут крутиться в применении биотехнологий. Что бы здесь не происходило, не приведет к решению каких-либо проблем в медицине — и, даже если ваша теория верна, это не позволит создать домашних динозавриков способом более простым, чем это позволяет сделать обычная генетика. Но, если вы все правильно провернете, то сможете стать известнейшим ученым с миллиардными контрактами за право опубликовать вашу историю.

Грант удивилась.

— Это чистая фантазия. Ты поэтому решил все рассказать? Надеешься заполучить миллионный контракт, как соавтор?

Прабир не удостоил ее ответом.

— Возможно, права и не принесут таких денег. Но я не верю, что вы не найдете способа заработать на этом деньги, если приложите усилия.

— Я никогда не подозревала, что ты обо мне такого высокого мнения.

— Я всегда могу отвести туда экспедицию. Мадхузре решила ничего им не рассказывать: он не хочет беспокоить покой наших родителей. Единственная причина, по которой я вообще прошу вас — это избежать ее возвращения туда.

Грант колебалась, заново переоценивая имеющуюся информацию.

— Ваши родители погибли там? Во время войны? И вы остались совсем одни вдвоем?

— Да.

Прабир не хотел раскрывать так много подробностей; он видел, как сочувствие разъедает врожденный цинизм Грант и от этого он чувствовал себя намного хуже, чем тогда, когда просто лгал ей.

— Спонсоры заткнули их, так же, как и вас. Вот почему ничто из того, что они сделали, никогда не было опубликовано. Я хочу, чтобы то, что они начали, было закончено, как следует, с информацией, доступной всем. Так, как должно было бы быть всегда.

Грант с сожалением покачала головой.

— Я не могу рисковать. Это может сделать меня банкротом.

— Так что, ваш спонсор похоронит вас в безвестности, как «Силк Рэйнбоу» похоронила моих родителей? Во-первых, у вас есть лучшая теория. Вы работали так же много, как и все эти люди, — Прабир жестом показал на палатки вокруг. — Если я отведу их к источнику, и какой-то идиот из Гарварда наткнется на ответ, вам не достанется даже сноски.

Прабир тревожно смотрел на Грант, раздумывая, не слишком ли прямолинейно он все изложил. Но, если она не смогла приспособиться к стриктурам академического сообщества, то ее должно возмущать каждое ограничение свободы, к которому принуждал ее спонсор. И, если существует способ обвести и тех и других вокруг пальца, не пострадав при этом, да еще и с возможностью выйти из этого покрытой славой, то она должна поддаться искушению.

— Я не могу решить прямо сейчас, — прошептала Грант. — Я должна подумать об этом, должна поговорить с Майклом…

— Я даю вам время до рассвета. Буду ждать вас на берегу.

Грант в ужасе глянула на часы.

— Три часа?

— Это в три раза больше, чем вы дали мне Амбоне.

— Но я же тебе дала время на сборы! Речь шла не об азартных играх с собственной жизнью.

— Не шла. Но вы тогда ничего не сказали о том, что бросите меня на съедение змее.

Грант открыла рот, собираясь протестовать.

— Шучу я, шучу! — сказал Прабир. — Это был длинный день.

Прабир лежал без сна на одолженной ему кровати. Он сказал часам разбудить его без четверти шесть, но уже к пяти его беспокойство не позволило оставаться в палатке. Он надел собственную одежду — выстиранную в пресной воде и высушенную снаружи — и направился вниз к берегу.

Он сидел и смотрел, как гаснут звезды, слушая первые трели птиц. Прерванный сон остался неприятным вкусом во рту, а восприятие было каким-то болезненно-острым, будто все чувства облили растворителем и даже набухающее яркостью, но все еще бледное небо, раздражало глаза. Во всем теле поселилась боль от чего-то большего, чем просто физические усилия; так же болели икры, после похода через болото, но сейчас казалось, такую боль испытывает каждый мускул. Он уже испытывал такие же ощущения на рассвете на островах Танимбар после долгого путешествия на лодке. Когда умирающий солдат позволил ему приобщиться к большой тайне.

Где-то, дальше по пляжу раздались звуки. Один из мужчин с рыболовного судна совершал salat al-fajr — утреннюю молитву мусульман. Мурашки пробежали по коже Прабира, но ощущение, что за ним охотятся, продлилось лишь долю секунды — рыбак оказался молодым меланезийцом, и близко не похожим на солдата.