- Эх, жалко будить! - говорил Водопьянов, - видишь, как сладко спят. - Затем он хмурился, пихал ногой в бок спящего и шел дальше. Тихо мы вошли в комнату, где спал Головин со своим экипажем. Водопьянов долго тряс Головина за плечо.
- Паша, проснись!-кричал он ему. - Лететь пора!
Головин, наконец, приподнялся.
- Эй, банда, вставай!-заорал он неистово и начал кидать в спящих на полу одеждой, сапогами, книгами.
Через пятнадцать минут все были у самолетов. Пурга забила моторы снегом. Его нужно было растопить, ибо никакими ухищрениями нельзя выковырять застывшую снежную массу из тайников двигателей. Группа зимовщиков [69] взяла на себя раскопку лыж самолетов. Снежные сугробы доходили почти до брюха фюзеляжа, приходилось рыть траншеи глубиной около трех метров.
- Марк Иванович, - сказал подошедший к Шевелеву Головин, - я сейчас улетаю, но хочу доложить, что бензина в баках только на семь часов полета. До Рудольфа я доберусь, но если там сесть нельзя, обратно долететь не сумею.
- Понимаю, но лететь надо, - спокойно ответил Шевелев.
В 10 часов 45 минут утра Головин улетел. На машинах тем временем продолжалась подготовка к старту. Вдруг из правого среднего мотора самолета Водопьянова повалил густой черный дым.
- Пожар!
К машине со всех сторон бежали командиры, механики, зимовщики. Старший механик флагманского корабля Бассейн опрометью вбежал в самолет, немедленно перекрыл все краны бензобаков и выскочил наружу с огнетушителем. Механики других самолетов уже сдирали чехлы и обескровливали пламя. Через несколько минут пожар был ликвидирован. Работа продолжалась. А к полудню погода вновь испортилась. Вылет опять пришлось отложить. Шмидт по радио приказал Головину повернуть на мыс Желания и сесть там. В это время Павел находился уже над Баренцовым морем. Он шел на высоте 2000 метров поверх облаков. Зная, что мыс Желания также закрыт облачностью, Головин решил пробиться и пройти до посадки под облаками. Однако едва он сунулся вниз, как самолет обледенел. Плоскости мгновенно покрылись блестящим лаком, начал обледеневать винт, и осколки льда, срываясь с [70] винта, изрешетили фюзеляж как из пулемета. Головин немедленно выскочил обратно к голубому небу. Обледенение прекратилось. Он снова попробовал пробиться и вновь обледенел. Тогда Головин был вынужден заново пересечь Новую Землю и по ее восточному краю итти до мыса Желания.
Лишь 19 апреля нам удалось расстаться с проливом. Взлет был трудным, мела поземка, механики работали героически всю ночь и весь день, не отходя от самолетов, и только поздним вечером мы вырвались из цепкого плена Маточкина Шара.
Над горами висела шапка тумана, освещенная прощальными лучами солнца. Оно склонялось к горизонту и вскоре скрылось. Пурпурный цвет заката сменился нежно-розовым, наступили сумерки. Под нами сплошным одеялом раскинулись облака. Лишь изредка в просветы виднелось чистое море и скалистый черный берег. Вскоре флагманский штурман Спирин повел эскадру напрямик через Новую Землю. Внизу тянулись исполинские горные кряжи. Они лежали в хаотичном беспорядке, будто только что вывороченные из земли. Суровые, полуобнаженные склоны перемежались узкими долинами. Там и сям, пропоров облачное одеяло, торчали скалистые пики горных вершин. Термометр показывал минус 23 градуса. Окна замерзли. Я продул дыханием дырку и смотрел вниз. Совсем, как в московском трамвае! Подошел Орлов.
- Беда! - сказал он. - Вода в термосах замерзла. Нечего пить. - Мы топором раскрыли один термос и пососали лед. Всего два часа тому назад эти коричневые льдинки были вкусным горячим кофе. [71]
Наступила полночь. И вот на северо-западе, чуть в стороне от курса кораблей, взошло солнце. На земном шаре мы были единственными людьми, видевшими такое чудесное явление. Восход солнца на западе! Так бывает только в Арктике. Мы приближались к области полярного дня, где летом солнце никогда не заходит, и как бы нагнали небесное светило.
- Земля! - раздался традиционный возглас всех путешественников.
Впереди показались острова архипелага Франца-Иосифа: плоские, обрывистые, скалистые. В проливах между ними виднелись стада айсбергов, напоминающие с высоты сахарные крупинки, рассыпанные на белой скатерти. Холодно. Холодное солнце, холодный воздух. Мы все с головы до ног одеты в меха. Тяжелые шубы на лисьем меху несколько стесняют движения, но в меховых сапогах чувствуешь себя бесподобно. Поступь становится мягкой. Ногам тепло, как в печке.
- Прилетели, - доложил Ритсланд Молокову, указывая рукой вниз.
Самолеты парили над белым островом. Видны игрушечные мачты радиостанции, малюсенькие домики зимовки. Один за другим корабли пошли на посадку. Нас восторженно встретило все население (24 человека!) самой северной в мире полярной станции на острове Рудольфа. А спустя сутки прилетел и Головин с мыса Желания.
На линии огня
Все последующие дни были заняты лихорадочной и кропотливой подготовкой к старту на полюс. Работа началась немедленно по прилете. [72]
Едва самолеты успели приземлиться, как к нам медленно подползли тракторы и оттащили на заранее размеченные места. Участники экспедиции высыпали на поле и с любопытством осматривали долгожданный аэродром 82-й параллели. Стоял чудесный безоблачный день. Ветер почти стих, ярко светило солнце, рыхлый снег шурша рассыпался под ногами. Термометр отмечал двадцатитрехградусный мороз. Готовясь к прилету гостей, зимовщики сколотили из бревен и досок просторный домик, поставили его на гигантские сани и тракторами отбуксировали к аэродрому. Это был первый опыт передвижки зданий в Арктике. Над домиком развеваются красный флаг и конус, указывающий направление ветра. В домике - мастерские, нары, спальные мешки и телефон, связывающий аэродром с зимовкой, расположенной в четырех километрах к западу на берегу бухты Теплитц. У домика - гусеничные тракторы, вездеходы и два водомаслозаправщика. Далеко на юге недвижно стынут скалистые мысы острова Карла Александра, блестят остроконечные айсберги и синеет почти свободное ото льдов море королевы Виктории.
- Хороший остров, - одобрительно заметил Шмидт и скомандовал: - по машинам! Немедленно начать разгрузку всех самолетов!
Начинался аврал, бесконечный по счету. Стояла глубокая ночь. На Большой Земле лишь недавно опустели театры, но здесь нестерпимо светило солнце, и люди работали, забыв о сне и отдыхе. Последний раз они спали тридцать шесть часов тому назад, последний раз торопливо ели накануне в полдень, но никто не ушел с аэродрома даже в маленький штабной домик. Лихорадочно мы выгружали из машин [73] продовольствие, инвентарь, запасные части, снаряжение. Недра наших гигантских кораблей были неисчерпаемы. На снежном поле вырастали горы продуктов, инструментов, оружия, лыж, палаток, всевозможных ящиков, мешков и металлических банок. Сосредоточенно и быстро работала группа Папанина. Еще в воздухе, распознав знакомые контуры острова Рудольфа, Папанин начал волноваться. Как только лыжи самолетов коснулись аэродрома, он выпрыгнул из машины и, проваливаясь в глубоком снегу, побежал к встречающим.
- Где брезенты? - кричал он. - Куда сгружать вещи? Мы очень торопимся.
Наскоро расцеловавшись с друзьями-зимовщиками, которых он сам привез сюда в прошлом году, Папанин ринулся в атаку на грузы. За ним неслись его верные товарищи. Самолеты привезли с собой около трех тонн вещей дрейфующей зимовки (остальное было заброшено сюда ледоколом еще в прошлом году). Ученые никому не доверяли разгрузку своего имущества. Они ходили от самолета к самолету, бережно принимая банки провианта, трубы палаток, аварийные детали, точные приборы, аккумуляторы, запасы меховой одежды, перевезли все это на тракторах к домику штаба, аккуратно рассортировали и укрыли брезентом.
К восьми часам утра аврал был закончен. Вездеходы и тракторы доставили нас на зимовку. Она открылась издали, со склона купола, своими небольшими приземистыми зданиями, напоминающими дома степной заимки, и стрелами радиомачт. У входа в главный дом, согнувшись в низком приветственном поклоне, [74] стоял белый медведь, убитый накануне и целиком замороженный. Он держал в своих лапах обрамленный вышитым полотенцем поднос с хлебом и солью. С могучей шеи медведя свисала толстая железная цепь, заканчивающаяся здоровенным «ключом от полюса». Шмидт подошел, взвесил этот ключ на руке и задумчиво произнес:
