В этом вагоне все было в порядке, и в следующем тоже, и в вагоне после него. Поезд катился через Джей-стрит и Берген. Она начинала чувствовать себя более чем глупой: мечется, будто сумасшедшая, вооружена до зубов и охотится за созданием, которое может быть в любой точке метрополитена, тянущегося на сотни километров. У нее не было шансов догнать его – с чего она взяла, что он в этом поезде? – и даже если так, криво усмехнулась Коди, станет ли это удачей или несчастьем? И все же именно здесь он совершил свое последнее нападение, и лучшей зацепки у нее не было. Хотя почему она? Это не ее работа, не в ее характере: она ведь не коп и не герой. Просто упрямая.

Ее предплечье начало неметь. «Это приближение, – спросила она себя, – значит ли, что мы близко друг от друга?» На стене было написано «КЭРРОЛЛ-СТРИТ». Она снова выбежала из вагона, как только распахнулись двери, но поскользнулась на мокрой от дождя платформе и из-за сумок не смогла восстановить равновесие. Она с силой упала на одно колено, на мгновение все ее внимание устремилось в эпицентр боли. Услышав звук закрывающейся двери, она попыталась подняться, хриплым криком обращаясь к машинисту, чтобы тот подождал, но он не мог отклоняться от расписания, и двери закрылись прямо у нее перед носом.

– Черт, – бормотала она снова и снова, пока поезд грохотал все дальше от станции, – черт, черт, черт, черт, черт, черт!

Она знала, что не остается ничего, кроме как подождать следующий. Коленка была в крови; осторожно попытавшись наступить на раненую ногу, она почувствовала огненную вспышку боли – и увидела жуткую дыру в и так уже порванных колготках, – но, распрямившись, она поняла, что сможет идти, ничего страшного. Спасибо небесам за небольшую услугу, подумала она. И затем вдохнула запах морского отлива на болотистом побережье.

Вот дерьмо, подумала она, реагируя немедленно, быстрее, чем она могла представить: она бросилась вниз, чтобы немного оторваться и суметь достать пистолет. Этого движения было как раз достаточно, чтобы спастись, – выстрел должен был задеть ее голову, сбить ее с ног и замутнить ее взгляд – но ее приземление было отнюдь не изящным. Она неуклюже упала на живот, растянувшись на скользком бетоне. Она отчаянно перекатилась на бок, пытаясь достать пистолет и выстрелить, но ее пули бездумно отскочили от потолка, а затем гигантское щупальце выбило пистолет у нее из рук, от отдачи выстрела она откатилась к платформе и упала на рельсы. Поднявшись, она услышала резкий грохот – это ее пистолет провалился на рельсы нижнего уровня, где проходила еще одна параллельная линия.

Она угодила в грязь, ее рот был полон мусора из океана – и жуткого зловония туза, такого густого, что она давилась каждым своим вдохом; она знала, что он охотится за ней, и понимала, что будет дальше. Даже если она выживет, ее будущее станет таким жутким, что не стоит об этом думать. Поэтому она побежала.

Ей показалось, что после станции рельсы уходят вверх и недалеко отсюда что-то светится – возможно, выход на открытое пространство. Действительно, туннель выходил на поверхность. Дождь не сбавлял оборотов, и ее будто окатило холодным душем: капли падали с такой силой, что причиняли боль. Ветер тоже не ослабел, он дул со стороны залива, не давая ей выбраться наружу. Едва держась на ногах, она добралась до стены, ограждающей рельсы сбоку, попыталась перелезть через нее, но не смогла крепко зацепиться и завизжала, когда рукой коснулась колючей проволоки, натянутой поверху.

Грохот – вполне ощутимый, а не только слышимый – раздался в Манхэттенском туннеле, на линии F встречных рельсов. В голове у нее был сплошной туман, словно ее чем-то накачали; она не осознавала существования поезда, пока не стало слишком поздно, чтобы попытаться привлечь внимание машиниста. И хотя она махала, кричала, казалось, никто из пассажиров ее не замечал. Она шла вдоль рельсов, изгибающихся по линии виадука, и увидела тусклый свет станции посередине моста – следующая остановка на этой линии. «Не так уж далеко, – подумала она, – у меня получится, это легко». Она сняла оставшуюся туфлю и выбросила ее, стараясь не обращать внимания на боль от камней и других острых предметов, колющих ее ноги.

Сначала все было нормально, не хуже, чем утренняя пробежка вверх по горной тропе; она не тратила времени на то, чтобы обернуться – туз либо был там, либо его не было, так что лучше довериться тому мнению, что подтверждает другое. Дождь оказался на удивление сладким на вкус, несмотря на все свое первобытное неистовство, но именно это ощущение он в ней и зародил. Она не чувствовала, как он ранит ее кожу, словно ее обернули какой-то непроницаемой мембраной, а разум вдруг отделился от тела.

Дикий крик – яростный и напрасно протестующий, зверь внутри ее, попавшийся в нерушимую западню, – вырвался из нее одновременно с этой жуткой дрожью, заплясавшей под кожей; она не забыла это ощущение. Кожа теперь не была загорелой: серебристый оттенок сделался серым и маслянистым, руки («Это иллюзия, – молчаливо убеждала себя она, – Господи, пусть это будет всего лишь мое воображение») уже не были такими плотными, как раньше, – казалось, теперь они изгибались с отвратительным бескостным изяществом. Зубы едва умещались во рту, а каждая часть ее тела, казалось, вот-вот взорвется, кожа натянется, лопнет – слишком туго ею обернуты кости, которые превратились в острые лезвия. Каждый шаг давался с трудом. С ее ногами ничего не случилось, они лишь приобрели тот самый переливчатый оттенок, как и ее руки, но ей казалось, что они онемели. Суставы не сгибались, ни в коленях, ни в бедрах, и ей приходилось изворачиваться всем телом, чтобы сдвинуться с места. Она была почти на середине виадука, на высоте шестиэтажного дома, где вокруг ни одного здания, чтобы попробовать спрыгнуть на крышу – если она вообще могла бы на такое пойти. Ее единственной надеждой было добраться до станции.

Он поймал ее.

С небрежной грубостью существа, полностью уверенного в своих силах, он обвил своим щупальцем ее шею и, дернув, сбил ее с ног; от удара она едва могла дышать, едва могла пошевелиться. Всей своей тяжестью он повалился на нее, придавливая обе руки своими основными щупальцами, пока мелкие отростки зацепились за ее блузку, срывая пуговицы, разрывая ткань и стаскивая бюстгальтер. Между рельсами было широкое бетонное полотно, именно на него они и упали – их сразу же увидели бы со станции, но только не в такую бурю. Его пенис коснулся ее живота, когда он пытался поменять положение, высвободив одну руку, чтобы задрать ей юбку и стянуть трусики. Она ударила его изо всех сил, но лишь почувствовала боль в руке. Она попыталась дотянуться пальцами до его глаз, но туз уже был начеку – схватил ее руку и прижал к земле.

Среди резких яростных криков чей-то голос послышался в ее голове, он звал ее по имени.

– Тахион! – выкрикнула она, не зная, кричала ли она мысленно или вслух, а может, и то, и другое.

Где вы? Это были действительно его слова или игра ее воображения, протягивающая ей последнюю воображаемую тростинку, за которую можно зацепиться?

Уже поздно, был ее ответ. Она закипала изнутри, все ее тело бурлило, пузырилось, разъединялось. Он поймал ее, и трансформация уже приближалась к критической массе; она понимала, что всего через несколько минут все будет кончено.

Тогда помоги мне, сказал ей Тахион. Открой свой разум, Коди, скажи – я могу все, я должен увидеть его!

Войди, подумала она. Но ничего не произошло. Никакого ощущения проникновения или чужого присутствия.

Никаких образов, о которых она читала в тысячах книг и комиксов.

Но взгляд туза остекленел, а его тело замерло.

Я остановил его, Коди, сказал Тахион, но я не знаю, как долго смогу удерживать его.

Она высвободила руки из щупалец туза, подобрала ноги, отказываясь реагировать на протесты своего тела, заставляя его двигаться, и направила все силы на то, чтобы подняться. Он сдвинулся, слегка зашевелился – теперь ей не нужен был неистовый мысленный крик Тахиона, чтобы понять, что это значит, – он заревел, как тяжелоатлет перед последним выпадом: вытянул руки вперед, перенес весь свой вес на ноги и начал переступать с одной на другую. Он покачивался из стороны в сторону, будто Шалтай-Болтай, пытаясь восстановить равновесие своего тяжелого тела, пока наконец не остановился.