– Абсолютно верно. – В разговор вступил его приятель, чей акцент был таким странным, что она едва разобрала его слова. – Приличной леди нечего там делать, – продолжил водитель, при этом активно жестикулируя. Он отпил кофе, продолжая говорить, затянулся своими «Мальборо», ни на секунду не сбивая темпа речи. – Черт, людям там вообще делать нечего. Если только… – Его окутало сомнение, и он осторожно взглянул на нее. – Может, вы одна из них.
То, как он задавал вопросы, его напускная легкомысленность, попытка скрыть внезапный приступ страха и легко улавливаемая враждебность – все это привлекло внимание Коди, и она наклонила голову, чтобы получше разглядеть его своим единственным глазом.
– Одна из кого? – спросила она, искренне недоумевая.
– Из них, – как будто это был очень понятный намек. – Из джокеров, тузов, всей этой чертовой толпы.
– Я врач.
– У копов теперь есть название для их территории – «Форт Фрик»[8]. Чертовски подходящее, ну вы понимаете. Разве мало среди нас больных и нуждающихся людей, о которых вам стоит заботиться? Простите меня за мои слова, леди, но вы не похожи на Мать Терезу, понимаете?
– Абсолютно верно, – снова вступил его приятель.
– Послушайте… – Она вздохнула, но усталость после перелета не помешала ей добавить в голос холодных ноток, от которых таксист слегка напрягся и интуитивно сделал полшага назад. – Мне лишь нужно добраться до города. Если никто из вас не согласится довезти меня, то хотя бы подскажите, как еще туда можно добраться.
– Конечно, – отозвался другой таксист, тоже решив проявить свое чувство юмора, – пешком.
Никто не засмеялся, и когда Коди посмотрела на него своим глазом, тем взглядом, которому она научилась в течение сорока восьми часов после высадки во Вьетнаме и который она довела до совершенства в течение двадцати лет работы хирургом, он сразу же пожалел, что вообще решил пошутить.
– Ну, жизнь – настоящая сука. Единственный другой вариант – это междугородный автобус Q до авеню Рузвельта и Джексон Хайтс, а оттуда по линии F и прямо до Джокертауна.
– Что за F? – спросила она.
– Это значит «иди ты»…[9] – пробормотал шутник, но она не обратила на это внимания.
– Это метро, – ответил первый водитель. – Линия Шестой авеню, вот что обозначает эта буква, поезжайте по направлению в центр.
– Спасибо, – поблагодарила она, поднимая сумку и чемодан и направляясь по тротуару к указанной автобусной остановке.
– Смотрите под ноги, Док, – крикнул он вслед, – они там просто звери, вы даже не представляете. («А ты представляешь», – подумала она.) Увидят красотку вроде вас, эти сукины дети вас просто сожрут!
Его друг вовремя невозмутимо подметил:
– Абсолютно верно!
Коди не стала спорить. Откуда ей знать, может, он и был прав.
На станции она села в предпоследний вагон, который, к ее удивлению, был переполнен. «Откуда едут все эти люди?» – удивлялась она. Водитель автобуса сказал, что эта станция – одна из основных, и вряд ли там будет больше пяти-шести пассажиров. Она пожала плечами. «Это не мой город, вдруг это вообще единственный поезд здесь в такое позднее время?» Дело в том, что, когда он прогрохотал мимо нее, остальные вагоны не показались такими забитыми.
В вагоне можно было лишь стоять – но не двигаться; пассажиры были настолько огромными и дикими, насколько можно себе представить, ночные жители, которые любили хвастаться всему миру, что этот город никогда не спит; все были заперты в своих маленьких несчастных мирках, ничуть не беспокоясь о том, что происходит снаружи, и молясь всем сердцем, чтобы их оставили в покое. Никто не смотрел в ее сторону. Никто не знал, что она существует, или никому не было до этого дела. Отлично. Сейчас анонимность была самым ценным другом.
Она немного повертелась, чтобы встать поудобнее, и увидела часть своего отражения в стекле двери, которое превратилось в темноту, как только они въехали в мрачный туннель. Высокая, слишком высокая для женщины; ее рост и сила ее стройного тела совсем не подходили к ее одежде, единственной вещи в ее гардеробе, которую можно было принять за приличный костюм. Она надела нечто подобное впервые за несколько лет. Господи, подумала она, окунаясь в воспоминания, неужели это было, когда умер Бен, неужели так давно? У себя она привыкла к рабочей одежде и футболкам, привыкла одеваться удобно, а не модно – ведь если одежду не портил пот, то точно пачкала кровь, – и в жителях Вайоминга ей как раз, помимо прочего, нравилась их простота.
Они забрали ее внезапно – по крайней мере, думала она теперь с неожиданной грустью, она даже не успела привести себя в порядок. И вот она здесь, меняет свою жизнь на обитание там, где упаковка намного важнее того, что внутри. Что за черт, пожала она плечами, а уголок ее губ растянулся в легкой улыбке, когда она подумала, как легко сдалась в беседе с таксистом. «Может, перемена пойдет мне на пользу». Ну, наверное, кроме этих мерзких каблуков. Она слишком долго носила ботинки и кроссовки; к туфлям еще предстояло привыкнуть. Она высвободила стопу, чтобы помассировать ее о другую ногу.
Невольно она продолжила размышлять о своем внешнем виде, надеясь, что спешное посещение дамской комнаты в аэропорту помогло хоть немного поправить ситуацию после, казалось, бесконечного перелета. Ее волосы были черными, если не считать серебристого локона, выбившегося над ее правым глазом, несмотря на все ее усилия и применение расчески и лака для волос. Годы почти сгладили ее шрамы, но они по-прежнему сильно выделялись на ее загорелой коже; один из них проходил через правую скулу и скрывался под глазной повязкой, откуда разделялся уже на три рубца, идущих вверх до самой линии волос. Снаряд мог оторвать ей голову, но, сама не зная почему, она уклонилась от него за долю секунды до взрыва. Перестрелка была хаотичной, патроны и шрапнель разрывали ночь на куски во всех направлениях, происходившее казалось настолько безумным, что она не знала, куда деться. Так что она потеряла не жизнь, а всего лишь один глаз. Повезло, сказали ей в Дананге[10] и потом в большой Тихоокеанской больнице в Перл[11], чертовски повезло. Тогда она так не думала, сейчас тоже в это не верила.
С той стороны в голове пульсировала жуткая боль – это всегда случалось, когда она нервничала, независимо от причины, видимо, что-то психосоматическое – массирование не помогало, но все же было лучше, чем ничего. Она сжала пальцы почти в кулак и осторожно прижала руку к повязке и пустой глазнице. Она никогда не была красива и из-за этой раны никогда не получит шанс стать такой.
Поезд слишком резко затормозил на Куинс Плаза – кто-то закричал от боли, кто-то ругался, потому что на него наступили, – она слышала множество извинений, видела еще больше печальных лиц: людей не удивляло страдание, сопутствующее поездке. Затем двери широко раскрылись, и Коди постаралась отойти от прохода, чтобы выпустить пассажиров. Краем глаза она заметила, что люди, ждавшие у последнего вагона, вдруг бросились к передним. Те, кто успел зайти, тут же вышли, их лица искривились от смущения и отвращения. Когда волна пассажиров хлынула внутрь, прорываясь вперед, Коди извернулась и наконец пробралась к дверце в соседний вагон. К ее изумлению, этот вагон был пустым, если не считать серую бесформенную массу, расположившуюся на сиденье справа. Сначала она подумала, что это какой-то изгой.
Когда поезд тронулся со станции, оно дернулось при повороте, закачалось из стороны в сторону, и потом из-под лохмотьев показалось щупальце.
Не раздумывая, Коди распахнула дверь и ступила на крохотную платформу в последний вагон. Запах стоял стеной, перекрывая ей дорогу. Она вспомнила, как в то последнее утро в Шайло она ждала вертолеты в самом эпицентре сражений, воздух был полон крови и гниения, бензина и обгоревшей плоти. В компании одного из раненых и двенадцатого калибра она обыскала весь лагерь в надежде найти кого-то из выживших. С ней все было в порядке, пока они не добрались до штаба дивизиона. Целый месяц она провела в склепе, но только добравшись до столовой и почувствовав запах свежей еды, она наконец поняла, как невыразимо ужасно все это было. Два шага, полный вдох, и она сложилась пополам, ее рвало кровью.
