Рассмотрим пункт за пунктом эти свидетельские показания и эти улики.

Элнора Питс, отвечая на вопросы следователя Комиссии Уоррена, так описала свой телефонный разговор:

Это было после восьми утра, когда я позвонила, а он мне говорит: «Что тебе нужно?» Я говорю: «Это Элнора». А он говорит: «Ну так что — тебе нужны деньги?» А я говорю: «Нет, я собираюсь придти убирать сегодня». — «Убирать?» А я снова: «Это Элнора». — «Ну, так чего тебе?» — «Я собираюсь придти убирать». — «Прямо сейчас?» — «Нет, мне сначала надо сходить в магазин для детей». Он говорит: «Так». Я говорю: «Что-то вы на себя не похожи. Мне приходить сегодня или нет?» — «Ладно, приходи. Но сперва позвони мне». — «А я что делаю? Для того и звоню заранее, чтобы потом не звонить». А он говорит: «Значит ты приходишь убирать сегодня?» И голос у него был такой странный, что я спрашиваю: «С кем я говорю? Это мистер Джек Руби?» — А он говорит: «Да. А что?» А я говорю: «Ничего». А он: «Позвони обязательно прежде чем приходить». А мне что-то страшно стало и я повесила трубку… Он так говорил… Совсем на него непохоже.

Думается, свидетельство говорит само за себя. Звонок уборщицы был абсолютно непредвиденной случайностью, и Джорджу Сенатору пришлось по мере его актерских способностей изображать Руби, который уже давно уехал в город по своим не терпящим отлагательства делам. Адвокат Беллай впоследствии использовал Элнору Питс в качестве свидетельницы на суде, чтобы подчеркнуть нервную взвинченность его подзащитного накануне преступления. (Сам на себя был непохож!) Прокурор не попытался обратить внимание присяжных на странности этого разговора, ибо обвинение тоже не ставило под сомнение факт пребывания Руби в квартире в этот момент.

Несложную роль, сочиненную для нее заговорщиками вечером в субботу, маленькая исполнительница стриптиза играла старательно и впоследствии многократно выступала перед судом, подтверждая время и содержание разговора. Есть, правда, некоторые обстоятельства, показывающие, что все месяцы, пока тянулось это дело, важнейшая свидетельница защиты жила в состоянии необъяснимого и панического страха.

Уже в январе 1964, когда она явилась на одно из первых судебных заседаний (слушалась просьба защиты о выпуске Руби под залог), в сумочке у нее был спрятан пистолет. Помощники шерифа обнаружили оружие и арестовали свидетельницу. Несколько недель спустя она ждала в коридоре суда своей очереди свидетельствовать. В это время пронеслась весть, что какой-то человек с револьвером бежит по лестнице. (Случилось пустяковое, по далласским масштабам, событие — семь человек как раз убегали из тюрьмы, расположенной в здании суда.) Маленькая Линн-Карлин впала в истерику, стала кричать: «Закройте дверь! Закройте дверь! Это меня он хочет убить, меня!»

Впоследствии следователь Комиссии Уоррена, Леон Хуберт, спросил свидетельницу:

ХУБЕРТ: Почему вы подумали, что он собирается убить именно вас?

ЛИНН-КАРЛИН: Потому что я боялась, что меня убьют еще до того, как я попаду в зал суда.

ХУБЕРТ: Кто, по-вашему, собирался убить вас?

ЛИНН-КАРЛИН: Я не знаю, кто и почему. Просто у меня было предчувствие, что меня убьют.

Двадцатилетняя девчонка боялась быть убитой, несмотря на то что она раз за разом послушно повторяла, что утром в воскресенье 24-го ноября разговаривала по телефону ни с кем иным, как с самим мистером Джеком Руби. Интересно, каково было бы ее состояние, если бы она позволила себе проговориться, что голос мистера Руби звучал чуточку необычно?

Сожитель, которого Руби пригласил делить с ним квартиру, оказался очень полезным ему. Немолодой гомосексуалист Джордж Сенатор обладал хорошей памятью и подтверждал присутствие Руби дома, когда это устраивало защиту, или заявлял, что он сам отсутствовал в такой-то момент или спал. Утро 24-го ноября расписано главным образом по его показаниям. Комиссия Уоррена пришла к выводу, что «Сенатор не находился в заговоре с Руби с целью убийства Освальда».

В этом случае очень трудно объяснить эпизод в Итвел-кафе, случившийся в утро убийства. Официантка вбежала в зал и закричала, что по радио передали — Освальда застрелили. Сенатор немедленно, на глазах у нескольких свидетелей, кинулся к телефону. Давая показания Комиссии Уоррена, он заявил, что звонил адвокату Джиму Мартину, но не застал его дома.

— Вы позвонили будущему адвокату Руби, еще не зная, кто стрелял в Освальда? — спросил изумленный следователь.

— Я позвонил ему просто потому, что это были местные новости, хотел сообщить их, — пытался выкрутиться Сенатор.

Во-первых, с местными новостями звонят знакомым журналистам, а не знакомым адвокатам. Во-вторых, выяснилось, что Сенатор тут же поехал к Мартину и привез его к зданию полицейского управления. (Довольно странно ехать к человеку, чей телефон не отвечает.)

Нет никакого сомнения, что о готовящемся покушении Сенатор был прекрасно осведомлен. Судя по свидетельским показаниям, последующие дни он жил в состоянии непрекращающегося страха и вскоре исчез из Далласа. Есть основания считать, что боялся он не зря. Вечером того дня, когда был убит Освальд, в квартире Руби он встретился с двумя адвокатами — Джимом Мартином и Томом Ховардом — и двумя журналистами. Шесть месяцев спустя один журналист был застрелен в Калифорнии в здании полицейского участка (якобы случайно); второй погиб в своей квартире в Далласе от удара карате по горлу через десять месяцев; Том Ховард умер от сердечного приступа полтора года спустя. По рассказам знакомых, страх не оставлял его последние недели жизни.

Итак, в подтверждение версии Руби о его местонахождении утром 24-го ноября имеются: а) показания уборщицы, которые скорее доказывают, что Руби уже в 8. 30 не было дома; б) показания исполнительницы стриптиза из его кабаре, живущей уже многие месяцы в состоянии непроходящего ужаса; в) показания явного сообщника, тоже испуганного не на шутку.

Остается телеграфист Дойль Лэйн.

Он отвечал на вопросы немногословно, сдержанно. Да, он видел Джека Руби у себя в отделении в этот день. Да, Джек Руби и раньше посылал телеграммы, так что он знает его как клиента. Нет, он не видел, как мистер Руби входил или как заполнял бланк перевода. Он заметил его, лишь когда тот стоял у окошка и протягивал ему заполненный бланк. Расплатившись, он направился к дверям и вышел на улицу.

В конце его показаний, правда, всплывает примечательная деталь: доставка перевода в Форт-Ворт заняла больше времени, чем обычно, потому что в этот день все время забегали журналисты со срочными телеграммами. А в тот момент, когда был мистер Руби? Нет, никто не заходил. Только одна клиентка перед ним.

На суде опытный прокурор мог бы подвергнуть этот рассказ испытанию деталями. Спросить, например, какого цвета был галстук у Руби? Какого цвета рубашка, пиджак, шляпа? Доставал ли он деньги из кошелька, из бумажника или просто из кармана? Куда убрал сдачу? Лэйн указал точную сумму сдачи — 3 дол. 13 центов. Можно было бы свериться с описью найденных у Руби вещей и проверить, была ли у него мелочь и долларовые бумажки. Можно было бы затребовать у телеграфного ведомства другие квитанции, выданные до и после, проверить их штампы. Если бы на следующей квитанции было указано время, скажем, 11.18 или 11.19, несложно было бы найти человека, который стоял в очереди за Руби. Или за мнимым Руби?

Но, повторяю, никто даже не ставил под сомнение факт пребывания Руби в телеграфном отделении в 11.17. Хотя при трезвом взгляде становится ясно, что никакой объяснимой цели у данного визита в данных обстоятельствах не было и быть не могло, факт считался неопровержимо доказанным. Посреди моря неясностей, лжи, дезинформации, пробелов квитанция со штампом 11.17 была единственным твердым островком. Даже такой глубокий знаток всей эпопеи Джека Руби, как Зев Кантор (см. библиографию), признавал ее подлинность.