…Ты, должно быть, удивишься, получив чуть ли не подряд второе письмо. Хочу, не дожидаясь твоего ответа, рассказать о последних новостях, а они сенсационны!

Наша сборная команда в Ницце, состоящая из профессора от каратэ, молчаливого адвоката-стажера и нотариуса предпенсионного возраста сумела в тесном сотрудничестве с профессионалом отмычки раздобыть некое компрометирующее г-на Ромелли фото. Однако противник отыграл раунд при следующих обстоятельствах.

Оба наших разумника — Дюран и Дарвин, — сколько они в снимок не вглядывались, не смогли взять в толк, почему он может представлять опасность для Ромелли. Они решили посоветоваться по этому поводу с «головой» группы, мэтром Даргоно (он как раз пригласил пообедать с ним Дюрана, который, по некоторым данным, очень симпатизирует второй — и последней — дочери старого нотариуса).

Итак, в среду вечером Дюран отправляется к мэтру Даргоно, показывает ему фото, но, увы, загадка не проясняется. После визита, вместо того, чтобы взять такси и уехать в гостиницу — и это было бы мудро! — похоже на то, что наш романтик решил развеять пары алкоголя во время длинной и восторженной прогулки — в одиночку — вдоль антибских берегов. Именно там, в каком-то пустынном месте, он был схвачен и избит неизвестными лицами.

Бедолага в беспамятстве был передан в четверг утром на попечение докторов. Дарвин сумел отыскать его, обзвонив морги и больницы, лишь через сутки. Дюран как раз спал, в его одежде снимка не оказалось. Дарвин тотчас телеграфировал мэтру Манигу, позже патрон вызвал его к телефону. Пересказав мне за минутку их пятиминутный разговор, он умчался в аэропорт. С тех пор никаких вестей. По крайней мере, оттуда. Потому что здесь с Жоржем-Антуаном все кончено. Спокойно, без патетики, без ненужного лиризма. Как тебе рассказать об этом! У меня сохранилось воспоминание чуть меланхолическое и с грустинкой, что ли — всего понемногу. Как плохо мы знаем людей!

Я предупредила его в пятницу, что завтра не прихожу больше, и он пригласил меня пообедать с ним в субботу днем. Да, снова, во второй раз. И я согласилась, потому что это был и последний.

Молчаливый уговор позволял нам поначалу рассматривать этот обед как деловой, просто собрались двое коллег спрыснуть конец приятного сотрудничества. Мало-помалу речи приобрели более личный характер.

Жорж-Антуан заставил меня смеяться, рассказав о своих падениях с лошади и об одной шутке, приписываемой моему собственному патрону, да, мэтру Манигу. Кто-то рассказал ему, что Дюбурдибель занимается верховой ездой, и выразил сомнение, получится ли из этого что-нибудь; на это патрон возразил:

— Почему не получится? По крайней мере, от этого можно похудеть. Лошадь уже потеряла 20 килограммов!

Жорж-Антуан, похоже, настроен дружелюбно по отношению к своему родственнику. Вообще, несмотря на свое положение, он сохранил, если можно так сказать, здоровое простодушие.

B конце концов мы перестали говорить о других, чтобы посудачить о нас самих. Чуть большая откровенность, но с недосказанностями, речи подчеркнуто иронические о том, чем мы намеревались стать и чем мы стали. Короче, все больше общие места… Потом, на закуску, под влиянием, наверное, тонкого соломенного вина Дюбурдибель ступил на другую тропу. Он сказал, понизив голос и не без грусти:

— Да, нескладно устроена жизнь. Рождаешься слишком рано, или слишком поздно, или слишком далеко. А когда случай сводит двоих, уже нет места надежде…

Я промолчала. Мы оба знали, что ничего добавлять к сказанному не надо, что банальностями все можно только испортить. Думаю, он, как и я, хотел бы продлить эту последнюю минуту, которая, быть может, останется нежным воспоминанием.

Ты не представляешь себе, как я довольна, что все это кончилось! Однажды он открыл бы правду, он сказал бы себе, что все у меня было рассчитано, что каждое мое слово было выдумкой, и, мне кажется, это причинило бы ему боль. В общем-то он один из немногих людей, с которыми мне было приятно познакомиться, и я хотела бы, чтобы у него сохранилось обо мне хорошее впечатление.

Продолжаю прерванное письмо. Я тебе писала вначале, что жду известий, так сказать, с передовой. И вот они! Только что мы говорили по телефону с патроном, вызвавшим меня из Ниццы. Это его третий звонок (он уже звонил вчера вечером и сегодня утром, но меня не было дома). Мэтр Манигу безбожно сипит: его поразил сильнейший грипп, уложивший в постель (если здесь уместен черный юмор, не очередное ли это покушение его погубителя — с помощью вируса?..) Кроме этой, новости таковы: Дюран спас фото! Он им рассказал свою одиссею. Увидев, уже протрезвевший, — пока еще далеко — темные силуэты, он заподозрил неладное. Помочь ему смог (счастливый случай!) почтовый ящик, висевший несколько на отшибе. Снимок у Дюрана лежал в чистом конверте, он в потемках надписал адрес нашего бюро и поручил послание заботам Министерства почт и телеграфа. Дюрана нагнали, хоть и не сразу. Его били в четыре руки, требуя сказать, где фото. Он держался, как мог, долго, притворяясь, что не знает, о чем идет речь. Его затащили в совсем глухое место и там вытряхивали душу до тех пор, пока он не признался в своей уловке. Тогда негодяи бросили свою жертву и повернули назад за конвертом, но уже светало и к тому ж, наверное, их спугнул полицейский патруль — ящик, во всяком случае, оказался нетронутым.

Дарвин сплоховал с подстраховкой Дюрана, зато рано утром раздобыл ценную информацию: сегодня на рассвете Ромелли в своем спортивном автомобиле уехал по дороге на Париж. Мэтр Манигу обеспокоен. Он считает, что Ромелли мог рассуждать примерно так: письмо, даже не оплаченное маркой, должно прибыть в Париж в пятницу днем и храниться в бюро до приезда мэтра Манигу. Юбер через своих клевретов знал, что адвокат сейчас в Ницце.

Сомнительное прошлое Ромелли питает самые пессимистические гипотезы относительно его обращения с чужими замками, поэтому надо забрать конверт еще до наступления темноты.

Отсюда-то второй, неудачный звонок сегодня утром (я ходила за булочками) и третий, только что. Я рассказала мэтру Манигу, что в пятницу, сразу после его отъезда, мне действительно принесли конверт без марки; я заплатила пошлину, выбранив без стеснения неведомого отправителя. Откуда мне было узнать руку Дюрана в этом торопливом скачущем почерке!

Конечно, я спросила мэтра Манигу, что изображено на этом злополучном фото. По тому, что ему рассказал Дарвин, оно не имеет никакой связи с нашим делом. Это снимок из тех, что делают на улице, на ходу. На нем запечатлен Юбер Ромелли, гуляющий с Людовиком (да, тем самым, что покончил с собой). Не больше, чем все остальные, патрон понимает, что опасного в этом фото для Ромелли. Людовик и он знали хорошо друг друга, отношения у них были вполне нормальные.

Как бы там ни было, патрон советует мне поспешить и, если возможно, взять провожатого. Он очень досадует, что из-за болезни не смог вернуться сам, при малейшем улучшении он будет здесь.

Напоследок изложу тебе собственную интерпретацию событий с учетом того, что рассказывал мне в свое время мэтр Манигу о письмах Дарвина.

1. Этот снимок чем-то опасен, поэтому Ромелли не мог позволить безнаказанно им себя шантажировать. Впрочем, все позволяет думать, что Брешан держался если не таксы, согласованной с профсоюзами, то приличий, чтобы не толкнуть своего клиента на крайности.

2. Ромелли замечает, что за ним следят. Возможно, он подумал, что Брешан вошел во вкус и пытается собрать о нем дополнительные сведения, это позволило бы ему запросить большую цену.

3. Озлобленный, он идет к мастеру шантажа или звонит ему, чтобы высказать все, что он думает о его манере «работать».

4. Брешан энергично отрицает свою виновность и сам начинает охоту, чтобы установить, кто это столь вероломно осмеливается с ним конкурировать.

5. В свою очередь выслеженный Дюраном и лишившись своего козыря, Брешан посчитал, что все это «штуки» Ромелли. Он угрожает ему ответными мерами.