«Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния, без сомнения. Я не могу свидетельствовать обо всех; но думаю, что не ошибусь, сказав, что тогда, в ту минуту, если не всякий, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестье отречься от своих убеждений. ». 

Это дело давнопрошедшее, а потому, может быть, и возможен будет вопрос: неужели это упорство и нераскаяние было только делом дурной натуры, делом недоразвитков и буянов?    

Нет, мы не были буянами, даже, может быть, не были дурными молодыми людьми… То дело, за которое нас осудили, те мысли, те понятия, которые владели нашим духом, представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мученичеством, за которое многое  нам простится! И так продолжалось долго

Третьи предполагают, что радикальному преображению Достоевского способствовали тяготы и муки  во время каторги и ссылки. Эту версию ответа неуверенно выдвинул выше упомянутый итальянский исследователь Ф.М.Достоевского Стефано Капилупи. Вероятность правильности такой причины велика, но… По этому поводу Лев Толстой любил цитировать Николая Гоголя:    

«Стоит только хорошенько выстрадаться самому, как уже все страдающие становятся тебе понятны. Этого мало — сам ум проясняется: дотоле скрытые положения и поприща людей становятся тебе известны, и делается видно, что кому потребно. Велик Бог, нас умудряющий». Из личных страданий неким закономерным образом выходит любовь к другим  страдающим, как со-чувствие, со-страдание, со-переживание, со-понимание. 

Ф.М.Достоевский понял и обратил внимание на один феномен: «К числу таких сокрытых в русском народе идей - идей русского народа - и принадлежит название преступления несчастием, преступников - несчастными. Идея эта чисто русская. Ни в одном европейском народе ее не замечалось. На Западе провозглашают ее теперь лишь философы и толковники. Народ же наш провозгласил ее еще задолго до своих философов и толковников». 

«Страдания жизни неразумной приводят к сознанию необходимости  разумной жизни» - заметил Лев Николаевич Толстой. Так произошло и у Достоевского. Но этот ответ: что страдания явились причиной основательного преображения Ф.Достоевского - не является верным, хотя страдания Достоевского явно поспособствовали главной причине этого преображения, Ф.М.Достоевский: «Не годы ссылки, не страдания сломили нас. Напротив, ничто не сломило нас, и наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием исполненного долга. Нет, нечто Другое изменило взгляд наш, наши  убеждения и сердца наши…». 

Что это - сверхважное Другое, которое так преобразило Фёдора Достоевского?...

На каторге в Сибири Достоевский впервые встретился и познакомился с простым народом, отличным от неистового Виссариона Белинского и от благополучной мещанской среды в которой он вырос. Он наконец-то хорошо познакомился с народом, который в молодости намеривался спасать и улучшать его жизнь Причём на каторге он познакомился с не самой лучшей его частью, с различными преступниками. В письме брату Достоевский объяснял: «…В каторге между разбойниками я, в четыре года, отличил наконец людей. Поверишь ли: есть характеры глубокие, сильные, прекрасные… Я сжился с ними и потому, кажется знаю их порядочно... Что за чудный народ. Вообще время для меня не потеряно. Если я узнал не Россию, так народ русский хорошо, как, может быть, не многие знают его…». 

И в «Дневнике писателя» Ф.М.Достоевский прямо объясняет ответ на главный вопрос: «…Нечто Другое изменило взгляд наш, наши  убеждения и сердца наши. Это нечто другое было непосредственное соприкосновение с народом, братское соединение с ним в общем несчастии, понятие, что сам стал таким же, как он, с ним сравнен и даже приравнен к самой низшей ступени его. Повторяю, это не так скоро произошло, а постепенно и после очень-очень долгого времени. Не гордость, не самолюбие мешали сознаться» - вот единственно верный ответ: слияние со своим народом, его понимание, любовь к нему, привели к переоценке ситуации и основательному  изменению мировоззренческой позиции Достоевского. 

Соответственно – те группы русской молодёжи из средних и высших слоёв общества и интеллигенции, которые не были тесно связаны со своим народом, не знали его – были наиболее  подвержены  агитации либералов, становились русскими либералами, западниками. 

Основную группу либералов составляли чиновники, связанные с масонством и оторванные от своего  народа баре типа А.Герцена и Н.Огарева. Ф. М. Достоевский объяснял: 

«Герцен… был продукт нашего барства, тип, явившийся  только в России и который нигде, кроме России, не мог явиться. Герцен  не эмигрировал, не полагал начало русской эмиграции; нет, он так уж и родился эмигрантом. Они все, ему подобные, так прямо и рождались у нас эмигрантами,  хотя большинство их не выезжало из России. В полтораста лет предыдущей жизни русского барства за весьма малыми исключениями истлели последние корни, расшатались последние связи его с русской почвой и с русской правдой. Герцену как будто сама история предназначила выразить собою в самом ярком типе этот разрыв с народом огромного большинства образованного  нашего сословия.

В этом смысле это тип исторический. Отделясь от народа, они естественно потеряли и Бога. Беспокойные  из них стали атеистами; вялые и спокойные - индифферентными.

К русскому народу они питали лишь одно презрение, воображая и веруя в то же время, что любят его и желают ему всего лучшего. Они любили его отрицательно, воображая вместо него какой-то идеальный народ, - каким бы должен быть, по их понятиям, русский народ…

"Рабство, без сомнения, ужасное зло, - соглашались они интимно между собой, - но если уже всё взять, то наш народ - разве это народ? Ну, похож он на парижский народ девяносто третьего года (1793г.)? Да он уж свыкся с рабством, его лицо, его фигура уже изображает собою раба, и, если хотите, розга, например, конечно, ужасная мерзость, говоря вообще,  но для русского человека, ей-богу, розочка еще необходима: "Русского мужичка надо посечь, русский мужичок стоскуется, если его не посечь, уж такая-де нация"", - вот что я слыхивал в свое время, клянусь, от  весьма даже просвещенных людей…

Это был хоть и русский, но уже и "европейский" русский, только начавший свой европеизм не с просвещения, а с разврата, как и многие, чрезвычайно многие начинали. Да-с, этот разврат не раз принимался у нас за самый верный способ переделать русских людей в европейцев». 

Вот это последнее меткое замечание Ф.М.Достоевского нам особо знакомо. Ещё одну актуальную сегодня группу русских западников из обеспеченных баринов, потерявших связь со своим народом  выделил Ф.М.Достоевский – «скитальцы», которые оставили Россию и уехали жить в различные европейские страны, тогда они были рьяными критиками России якобы по причине крепостного права. Ф.Достоевский: 

«Русские европейские"скитальцы" ненавидели крепостное право "по-своему, по-европейски", в том-то и вся суть. То-то вот и есть, что  ненавидели они крепостное право не ради русского мужика, на них  работавшего, их питавшего, а стало быть, ими же в числе других и  угнетенного.  Кто мешал им, если уж до того их одолевала гражданская скорбь, им просто-запросто освободить хоть своих крестьян с землей и снять таким образам гражданскую скорбь, по крайней мере, хотя со своей-то личной ответственности? Но о таких освобождениях что-то мало у нас было слышно, а гражданских воплей раздавалось довольно. "Среда, дескать, заедала, и как же де ему своего капиталу лишиться?"».