– Осмелюсь заметить, мой фюрер, – сверкнул моноклем Кейтель, – если отдать приказ об отводе армии Гудериана немедленно, то это будет не бегство, а планомерный отход на заранее подготовленные позиции.

– Действительно, это меняет дело, – саркастически усмехнулся Гитлер. Приступ бешенства прошёл, и тон, которым он теперь говорил, был уже вполне нормальным.

– Передайте Манштейну, что я разрешаю ему отвести войска на линию Гродно-Алитус.

«И чего ему не сидится? Вертится на стуле, как карась на сковородке. Еле уговорил не вскакивать следом за мной. Теперь вот хожу по кабинету, рассуждаю, а он за мной и глазами, и головой, и телом норовит последовать. – Ежов посмотрел на молодого конструктора с живым лицом и острым взглядом, и устыдился собственных мыслей. – Чего ты, Ёрш, в самом деле? Не привык парень к „большим“ кабинетам. Ничего, станет главным конструктором – обвыкнется!» Эти мысли главного куратора оборонной промышленности СССР, председателя КГБ Ежова, относились к руководителю КБ-1 ГИКиРТ (Государственного института Космической и ракетной техники) Сергею Павловичу Королёву.

Меж тем вводная часть беседы, которая происходила тет-а-тет, вступила в завершающую фазу. Оставалось сказать ещё пару фраз и переходить к теме, ради которой Ежов, собственно, и посетил с визитом ГИКиРТ.

– … Так что, дорогой Сергей Павлович, полёты в космос – наше, пусть и вполне достижимое, но всё-таки будущее. Что касается настоящего, – Ежов в упор посмотрел на конструктора, – то оно, как я понимаю, далеко не блестяще. И это при том, что в КБ-2 продвинулись много дальше. Я хочу услышать от вас: в чём причина?

Королёв набрал в грудь воздуха…

**

Через час в том же кабинете, на том же стуле, где недавно сидел Королёв, расположился руководитель КБ-2 того же ГИКиРТ Вернер фон Браун. В отличие от импульсивного Королёва, фон Браун был спокоен, как только что пообедавший удав. Сидел ровно, за начальством глазами не водил. Покончив с вводной частью, Ежов, который в это время находился за спиной фон Брауна, произнёс, глядя в затылок инженера:

– Так что вас всё-таки связывает со шведским журналистом Хансом Улссоном, на поверку оказавшимся агентом германской разведки?

Не поднимаясь со стула, Фон Браун сделал пол-оборота туловищем в сторону Ежова.

– Так вам, Николай Иванович, всё наверняка доложили ваши сотрудники? – лицо его при этом осталось совершенно спокойным.

– Доложили, – кивнул Ежов. – Но мне бы хотелось услышать об этом от вас лично.

– Хорошо, – коротко вздохнул фон Браун. – Мы были с Хансом приятелями, даже выпивали иногда вместе, разумеется, до той поры, пока он не навёл на меня пистолет.

– И всё? – уточнил Ежов.

– Я не очень понимаю суть вашего вопроса, – предпочёл уйти от прямого ответа фон Браун.

– Я имею в виду, не были ли вы осведомлены о том, что Улссон является офицером абвера?

Вот теперь фон Браун слегка дрогнул. Но только слегка. Пожав плечами, он ответил всё так же спокойно:

– Не буду скрывать, о чём-то я, конечно, догадывался…

– А вот Улссон на допросе показал, что представился именно как агент абвера, и как раз в тот день, когда передал вам письмо от Дорнбергера.

Фон Браун брезгливо поморщился, лицо его заметно побледнело, но он хорошо держался.

– Тогда он должен был рассказать и о том, что я не принял приглашения.

– На самом деле он сказал нечто иное, – продолжая буравить фон Брауна взглядом, – сказал Ежов, – но у нас есть сведения и из других источников, на основании которых мы сделали вывод, что вы действительно не были склонны к побегу.

Было заметно, что фон Браун с трудом сдержал вздох облегчения:

– В таком случае какие у вас могут быть ко мне претензии, ведь работой моей вы, кажется, довольны? Или, – фон Браун настороженно взглянул на Ежова, – мне хотят инкриминировать недоносительство?

– Могли бы, – подтвердил Ежов, – сложись обстоятельства несколько иначе. А так ценность вашей работы превышает ущерб от того, что вы сами назвали «недоносительством».

– То есть, у спецслужб ко мне претензий нет? – уточнил фон Браун.

– Будем считать, что нет, – подтвердил Ежов.

– Тогда к чему все эти вопросы?

– А вот к чему…

Ежов выхватил ближайший стул и уселся на нём верхом, лицом к инженеру.

– В Германию вы бежать не хотели – это правда. Но насколько охотно вы работаете на СССР? Подумайте. От правдивости ответа будет зависеть ваша дальнейшая судьба!

Фон Браун послушался совета и с ответом не спешил. То ли от раздумий, то ли от страха, на его лбу выступила испарина. Инженер достал чистый платок и промокнул лоб.

– Чёрт с вами! – решился он, наконец, на ответ. – Да, я не стремлюсь попасть в нынешнюю Германию, это вы верно подметили: не люблю, знаете ли, господина Гитлера, и всё, что с ним связано. Но и господина Тельмана я, уж извините, люблю немногим больше. И что получается? Мне, немцу, нет места на немецкой земле! Остаётся жить и работать в качестве иммигранта. Мне неплохо живётся в Петрограде. Я занимаюсь любимым делом и стараюсь делать его хорошо – иначе не приучен! Но есть вещи, которые меня беспокоят и не дают работать в полную силу…

Фон Браун замолк. Ежов подождал немного, потом решил прийти инженеру на помощь:

– Вас тревожит то, что ваши ракеты будут использоваться против немцев, так?

Фон Браун кивнул.

– Ну, что ж, – сказал Ежов. – Ваши откровения совпали с теми выводами в отношении вашей персоны, к которым пришли наши аналитики.

– И что это может означать? – вскинул голову фон Браун.

– Только то, что мы можем вам доверять, – улыбнулся Ежов. – Что касается вашей дальнейшей работы, у нас есть к вам предложение. Только сначала ответьте вот на какой вопрос: как вы относитесь к японцам?

– К кому? – удивился фон Браун. – К японцам? Какое мне до них дело?

– Вот и хорошо, что никакого, – продолжил улыбаться Ежов. – В ближайшее время во Владивостоке открывается филиал вашего института, где будут создаваться крылатые ракеты для Тихоокеанского флота. Как вы смотрите на то, чтобы возглавить этот филиал?

Москва

– … И он согласился? – взмахнув трубкой, которая в последнее время всё чаще была пуста, спросил Сталин.

– Не только согласился, а, по-моему, ещё и обрадовался, – ответил Ежов.

– То есть вопрос с трудоустройством товарища фон Брауна решён? – спрятал в усах усмешку Сталин.

– На ближайшее время, да, – подтвердил Ежов.

– Как на ближайшее? Не понял… – насторожился Сталин.

– Есть у меня предчувствие, что через некоторое время мы, может быть, обменяем Брауна у американцев на один очень важный секрет…

– Ты опять про ядерную бомбу? – спросил Сталин. – Скажи, это действительно такое мощное оружие?

– Настолько мощное, – подтвердил Ежов, – что его и оружием-то назвать нельзя. Скорее это одна из ипостасей смерти для всего человечества, выпускать которую на волю никак невозможно.

– Ну да, помню, – кивнул Сталин, – оружие сдерживания, гарант от всех последующих мировых войн, и тому подобное.

– Ты ещё сомневаешься? – спросил Ежов.

– Да как тебе сказать? – опять взмахнул трубкой Сталин. – Не верить тебе, как ты понимаешь, я не могу, но поверить до конца мне тоже сложно. Я же, в отличие от вас, ничего подобного не видел.

В кабинете председателя ГКО на время установилось молчание. Сталин посасывал пустую трубку, а Ежов рисовал на листе бумаги чёртиков. Сталин зашёл ему за спину, посмотрел на рисунки и констатировал:

– Не Репин!

– Согласен, – Ежов отложил карандаш.

– Скажи мне, Николай, – перешёл Сталин от оценки художественных способностей Ежова к продолжению прерванного разговора, – Ты действительно считаешь, что можно предложить американцам обменять ракетные секреты на атомные?