У матери весь свет в окошке был Андрей да еще несмышленыш Семен. Чуть руки на себя не наложила. И наложила бы, не будь сына. Зарубцевалась рана на сердце, подрос Сенька, а тут подвернулся Силантий Онуфриевич. Тщедушный мужичишко с оттопыренными, как лопухи, ушами, только что ими не хлопал. Семен все удивлялся — откуда мать такого выкопала. Не было хозяина в доме, и это не хозяин.

Свою зарплату Бекетов делил на две равные доли. Одну отдавал матери на домашние расходы, а другую брал себе. Собственно, идея эта принадлежала матери, чтоб сын имел карманные деньги. Не хуже же он других.

Однажды Семен обнаружил, что у него исчезла десятка. Стал соображать, куда она могла запропаститься? Точно помнил, что издержать не мог, знал бы на что. Пришел к одному — выронил.

Но после следующей получки недосчитался пятерки. Потом трояка. Семен забеспокоился. Что за наваждение? Или мать берет да забывает сказать об этом? Нет, такого быть не может. С матерью у Семена самые доверительные отношения. И уж если ей понадобились бы деньги, попросила бы в открытую. Неужели отчим? Он в их доме существовал вроде как посторонний.

Обычно, когда Семен ложился спать, пиджак вешал на спинку стула, штаны клал на сиденье. Стул отставлял в сторонку, чтоб не налететь ночью. И вот после очередной получки Семен вознамерился проверить свою догадку. Схватить вора за руку. Сон одолевал, спасенья нет. Порой проваливался Семен в бездну, но все-таки побеждал себя, бодрствовал. Хотя со стороны посмотреть — спит парень сладко и досматривает девятые сны.

Отчим появился, как привидение, — в нательном белье. Уверенно, как-то даже заученно сунул руку во внутренний карман пиджака и удивился, не обнаружив там денег. Торопливо зашарил по другим карманам. Семен рывком выбросил из кровати свое сильное тело и предстал перед Силантием в одних трусиках.

— Ах, ах, — сказал Семен. — Кого я вижу!

Отчим стоял тщедушный, пришибленный неожиданным разоблачением, что-то невнятное бормотал в оправдание. Сенька двинул его кулаком по скуле. Силантий вылетел из комнаты пробкой и хрястнулся на пол уже в прихожей. И гляди какой терпеливый — ни звука! Жену на помощь не позвал. Молча растворился в сумраке, как и подобает привидению. О ночном происшествии Анна Кузьминична ничего не узнала: Силантий молчал. А чего ради Семен об этом звонить будет? Правда, Нюра удивилась, откуда у Силантия на скуле такой здоровенный синячище. А тот ловко соврал: мол, ночью нарвался в сенках на косяк. Семен про себя усмехнулся — да он еще и трус, этот плюгавенький Силантий.

Некоторое время деньги не исчезали. Но, видно, Силантию стало невтерпеж, это ведь, как болезнь. Снова попытался он поживиться за счет пасынка. На этот раз в руки ему попался портсигар. Дело было летом. Поднималось солнышко. Семен сладко посапывал, а Силантий вертел в руках портсигар — любопытство разбирало. Открыл — и глаза на лоб полезли: два перстня с бриллиантами и золотой медальон. Не свое, нет, не иначе где-то стибрил. Сразу подумал: «Фиг теперь увидишь эти камушки, а будешь ерепениться, припугну. За такое мало не дают». Силантий с удовольствием захлопнул крышку, и та щелкнула, будто выстрелила. Семен встрепенулся, открыл глаза. Силантий испуганно отпрянул, инстинктивно загораживая лицо руками. Семена выбросило из кровати, как из рогатки. Схватил отчима за горло и начал душить, такая им ярость овладела. Силантий заверещал, да так тонко и жалобно, будто зайчишка. Выскочила насмерть испуганная Нюра, заколотила Семена кулаками в спину. Но он сам уже охолонул малость. Забрал из рук Силантия портсигар и перстни, наддал ему коленкой под зад. Отчим упал и уполз к себе на карачках.

Мать, придя в себя и увидев у сына драгоценности, потребовала:

— А ну дай!

Подержала на ладони перстни, не любуясь их красотой, страшась ее, а больше — того зла, которое они в себе таили, потому что у сына не могло быть такой роскоши, потому как стоят эти перстеньки большие тысячи.

— Семен, ты меня убиваешь, — сказала тихо, прижимая ладони к горлу. — Где ты взял это?

— Где взял, там и взял.

— Я боюсь, Сема. Сознайся — украл?

— Маманя! — воскликнул уязвленный Семен. Он раньше не думал, что появление портсигара придется как-то объяснять. И не собирался объяснять хотя бы потому, что хотел спрятать подальше, чтобы не ведала ни одна душа. А тут сунуло этого воришку.

— Но где ты взял, могу я это знать?

— Это мое дело!

— Нет и мое! Слышишь, и мое! Ты хоть представляешь, что это такое?

— Да плюнь ты на эти безделушки!

— Мальчишка! Эти безделушки на дороге не валяются. И капиталов у тебя нет, чтоб купить. Где взял?

— Украл, украл! — подвыл из другой комнаты Силантий.

— Заткнись, мелкий воришка!

— Ты чего плетешь, сын?

— Он знает, что я плету!

— Украл, украл! А то ограбил. А то безвинных загубил!

— Скажи ему, маманя, чтоб умолк. За себя не ручаюсь.

…А вскоре поползли страшные слухи, будто в лесу обнаружили труп геолога Васильева, который пропал безвестно еще зимой. Злые или знающие люди поговаривали, будто в последний свой поход геолог брал и Митрошку Кудряшова.

Семен потерял покой — на портсигаре инициалы-то сходятся: Борис Матвеевич Васильев. Спеши, братец, спеши избавиться от зловещего дядиного дара. Но сначала следовало припрятать перстни. Семен дважды вкруговую обошел свой дом, ища зацепочку, в которой можно было бы надежно законопатить перстеньки. На сучке почерневшими капельками забурела смола. Семен попробовал сучок на крепость — сидит в гнезде, как пробка. Сбегал за долотцем, расшатал сучок и он на редкость податливо выскочил из гнезда. Долотцем углубил отверстие, вроде дупло соорудил. Перстеньки завернул в суконный лоскут и для верности обмотал изоляцией. Сунул в отверстие и остался доволен. Закрыл сучком, заклинил щепочкой, чтоб по своей-то воле не выскакивал. Отошел шага на три, пригляделся. Чисто, ни царапинки не оставил.

А портсигар с медальоном спрятал на западном склоне Сугомака. Мать, отчим и Семен сгребали сено. Духотища сухой пыльцой шибала в нос. По вискам щекотной струйкой стекал пот, жгучий, как смола. Рубаху и пиджак Семен пристроил на сучке березки и жарил голую спину на солнце. Силантий стыдился своего голого тела, рубаха у него на спине набрякла тяжелым потом, а мокрая лысина излучала сияние. Ну и забавный же он. Забавный-то забавный, но приметил Семен, что отчима опять точит червячок: уж больно откровенно липли его глаза к Семеновому пиджаку.

«Он что, раньше вором был? — мучился догадками Семен. — Прямо подчистую метет. Что плохо лежит — его. Ну и выкопала маманя мозгляка, в навозной куче такие только родятся. Вот тятька был человеком!»

Воспоминания об отце солнечны и светлы. Была у них тогда лошадь Буланка. В жаркий полдень повел отец ее купать на пруд. Семена посадил на спину Буланки, сам взял под уздцы, и они втроем шествовали по улице. Семен уцепился за гриву. У него дух захватило от счастья. На берегу пруда отец ловко вскочил на Буланку и медленно направил ее в воду. Летели брызги, сверкало в них солнце. Буланка профыркала. Семен сидел на куче отцовского белья и во все глаза смотрел, как отец моет Буланку, как гладит ей спину скребком.

И другое всплывает в памяти. Уезжал в какой-то город отец котел на заводе клепать. Неделю пропадал, а то и больше. Светлым, осиянным куржаком и снегом утром вдруг ввалился в дом, как долгожданная радость. Семен услышал отцовский голос и открыл глаза. Скупое солнце продиралось сквозь кружева изморози на окнах, веселеньким зайчиком прыгало на домотканом половике. А на табуретке, прямо возле изголовья, лежал сверток в промасленной бумаге. Семен схватил его, развернул и замер от счастья — снегурки, коньки, у которых головки завивались колечками. У Семена были самодельные, отец сделал — деревяшку оковал снизу толстой проволокой. У всех пацанов на улице самоделки. А тут снегурки…

Отца не стало, а Семену все не верилось, что его нет, что никогда больше не погладит он сильной и ласковой рукой по голове. Думалось, что где-то застрял в командировке, вот-вот нагрянет… И только с годами Семен ощутил по-настоящему тоску обидно-щемящую. А при мелком воришке Силантии она его душила не только по ночам. Даже средь белого дня привалит, хоть плачь.