Уотсон. Доказательства, Холмс, доказательства!

Холмс. Потерпите, Уотсон. И вдумайтесь. Ведь и досто­почтенный Савельич, и куда менее привлекательная Еремеевна – люди той эпохи, когда узаконенное рабство, крепостное право еще в расцвете и силе. Когда даже многие лучшие люди России не могут представить себе своей страны, идущей иным путем. А помещик Обломов и его крепостной человек Захар живут на пределе крепостного права, перед самым концом его, – ведь роман «Обломов» был закончен в 1858 году. И в эти годы уже многим и многим ясна противоестественность и противозакон­ность рабства. Это общее настроение. Оно сказалось не только в характере Штольца, активного и деятельного героя романа. Не только в самом Обломове, который не мыслит себя без прежней, крепостной Обломовки и умирает вместе с нею. Нет, даже та самая странность Захара, то, что он и предан барину, и обманывает его, любит и ругает, – тоже свидетельствует о близ­ком конце такого чудовищного явления, как крепостное право. Даже «рыцарь лакейской», как иронически выражается Гончаров, даже раб, обожающий господина, и тот по-своему, по-лакейски выражает свое отношение к рабству. Попросту тем, что скверно делает свое стародавнее дело... Уф! Признаюсь, этот монолог дался мне с не меньшим, если не большим, трудом, чем разгадка тайны человека со шрамом или пестрой ленты. И поэтому я позволю себе наконец замолчать. Сэм. Эй, любезные! Красавцы!

И Дилижанс уезжает – до новой встречи.

Сегодня Гена пришел к Архипу Архиповичу совсем уж не в деловом, а в очень веселом настроении: тот заметил это в пер­вую же секунду.

Профессор. Что это ты нынче сияешь, как медный грош? Может быть, опять что-нибудь смешное перечитывал?

Гена. Почему? Что ж я, дальше книжек ничего не вижу?.. (Торопится рассказать.) Ой, Архип Архипыч, у нас сегодня на уроке физики такое было! Такое!.. Ну, просто готовый юмори­стический рассказ!

Профессор. Так уж и готовый?

Гена. Ну да! А то даже целая повесть! Сядь только, за­пиши как есть, – и все дела! Эх, жалко, нам уроков много зада­ли, а то я прямо сейчас бы записал – вот бы все читатели со смеху поумирали... Да вы послушайте все по порядку. Приходит, значит, сегодня в школу Игорек наш Малашкин, а в руках у него...

Профессор(мягко). Погоди! Я тебя с охотой выслу­шаю, только давай не теперь. Ты же знаешь, слушатели уже ждут, когда и куда мы направимся.

Гена. А, может, им тоже будет интересно?

Профессор. Очень возможно, но ждут-то они от нас все-таки другого. Так что отложим твой рассказ про Игорька Малашкина и...

Гена (обиженно). Ну вот, всегда так! Только соберешься вам про свои дела рассказать, а вы – ноль внимания!

Профессор. Наоборот! Я весь внимание. Настолько, что успел заметить очень интересную фразу, которую ты сам, может быть, произнес всего только походя.

Гена. Это какую?

Профессор. Да в которой ты выразил мысль, будто бы то, что произошло у вас на уроке физики, уже совершенно готовый рассказ. И даже повесть.

Гена. Вот вы про что... А что ж тут такого? Если хотите знать, я, Архип Архипыч, вообще давно заметил, что писатели очень любят школу описывать. И все почему? Ну, во-первых, каждый в школе учился, так что тут и изучать специально ниче­го не надо: весь материал – вот он, под рукой. Готовенький! А во-вторых, про школу ведь что ни напиши, все увлекательно получается. В ней всегда столько интересного и смешного про­исходит, что и выдумывать и даже особенно думать незачем.

Профессор. Ах, вот как! Даже и думать?

Гена(его понесло, с ним, как мы знаем, это бывает). А чего мудрить? Пиши себе как есть, – и печатай на здоровье! Что, не так, скажете? Чего молчите?

Профессор. Да тут не говорить, тут ехать надо!

Гена. Куда?

Профессор. Разумеется, в школу. Куда же еще?

Многоголосый и отдаленный ребячий гомон. А ближе к нам – два грубоватых юношеских голоса, которые ведут свой таинственный разговор на манер завзятых заговор­щиков.

Первый голос. Эй, Ипсе!

Второй. Чего тебе?

Первый. Давай, друже, скакая играше веселыми ногами в Зеленецкий!

Второй. В кабачару?

Первый. Туда! Дерганем столбуху, яже паче всякого гла­големого бога или чтилища!

Второй. Добро! Только ведь учитель прознает, так на воздусях отчехвостит!

Первый. Объегорим! Да и всего-то одну штофенди!

Второй. Ну, была не была! Наяривай!

Гена. Архип Архипыч, куда ж это вы меня завезли? Они не по-русски, что ли, говорят?

Профессор. Да, пожалуй, что не по-русски. По-бурсац­ки... Молодые люди! Можно вас на минутку?

Первый. Ши-че ши-го ши-те ши-бе ши-на ши-до?

Второй. Ши-про ши-ва ши-ли ши-вай!

Гена. Глядите, совсем на иностранный язык перешли!

Профессор. Ну, этим-то иностранным и я владею. Ши­на ши-пра ши-сно ши-вы ши-при ши-ни ши-ма ши-е ши-те ши-ме ши-ня ши-за ши-ду ши-ра ши-ка!

Первый (в восторге). Слышь, Ипсе? По-нашему чешет!

Второй(с уважением). Из наших, стало быть, будешь, отче? Из бурсы?

Профессор. Не важно, откуда я буду, но уж язык-то ваш я понимаю. Да и подумаешь, хитрость: перед каждым слогом прибавлять «ши»!

Первый. Хитрость не хитрость, а кто ее тебе выдал?

Профессор. Кто? Николай Герасимович Помяловский.

Второй. Это что же, Карась? Облапошить хочешь? Что­бы Карась да нафискалил? Не из таковских!

Профессор. Успокойтесь, не нафискалил. Он всего-навсего написал знаменитые «Очерки бурсы», где прославил и вас и ваши обычаи... Хотя что это я? Ведь вы-то этой книги читать еще не могли. Скажите лучше, как нам пройти в класс? Нам, види­те ли, хотелось бы присутствовать при полном сборе бурсаков.

Первый. Так наяривайте вон туда. Сейчас как раз Крас­нов в класс пришел. Пал Федорыч. А он у нас – лафа!

Второй. Точно! Персона грата! Гуманус эст! Драть де­рет, но уж больше десяти розог нипочем не даст.

Профессор. Благодарю, вы меня убедили. Значит, туда?

Первый. Туда, туда! Двигайте от всех скорбей. Фаля! Бар да дым!

Класс. Голос учителя.

Краснов. Ну-с, благословясь приступим! Кто у нас се­годня желает отвечать? (Про себя.) Ага! У Иванова в нотате нуль. Отлично-с... Иванов! Возглашай!

Иванов (всем своим голосом выражая необоримую ту­пость). Я... Я... Я, Пал Федорыч...

Краснов. Прочитай же нам урок!.. Что ж ты?.. (Обора­чивается на скрип двери.) Вам что угодно, господа?

Профессор. Простите, ради бога, но не позволите ли нам присутствовать на уроке?

Краснов. С какой стати? А, вы, видно, привезли внука определить в бурсу?

Гена. Меня? В бурсу? Еще чего!

Профессор. Ннет, не в этом дело... Я, видите ли, в не­котором роде ваш коллега и...

Краснов(с семинарской приветливостью). А! Свой своя не познаша! Садитесь, коллега, и любуйтесь! Я вам весь товар лицом представлю. Взгляните хоть на этого. Иванов! Не можешь, что ли, отвечать?.. Ну? (Видит, что тот молчит, и, изощренно издеваясь, меняет тон и начинает говорить ласково, почти неж­но.) Да ты здоров ли, душа моя?

Иванов(полушепотом). Зздоров...

Краснов(еще нежнее). И ничего с тобой не случилось?