Дрогнула тонкая бровь, рука отвела непослушную русую прядь. Почему вдруг расширились ее глаза? И сразу сузились… и даже изменили цвет: серые – стали темнее.

О чем она думает?

Недавно она была счастлива, очень счастлива, и летела домой из университета, смеясь и напевая. Ей хотелось броситься на шею каждому, кто попадался ей на пути. А дома ее ждала еще одна радость – в Москву вернулся папа с Урала. И Аня повисла на шее у огромного, седого, сильного и родного, пропахшего табаком и одеколоном после бритья – значит, ждал дочь! – Ивана Семеновича Седых.

Теперь рассказывать, рассказывать! Его Анку принимают в университет! Она только что была на собеседовании для медалистов. Смешно! С ней говорили о музыке, спрашивали, часто ли она бывает на концертах, кого любит из композиторов и музыкантов, что чувствует, когда слушает музыку… Она отвечала, что не может понять, что именно говорит музыка, но у нее часто подступает комок к горлу; она думает вместе с композитором… и не знает о чем; она становится чище, лучше, светлее, когда слышит музыку, и ей хочется любить. Беседовавший с ней пожилой человек улыбнулся и опустил глаза. Он сказал, что такая девушка им подходит. Теперь Аня счастлива: она – студентка!

Иван Семенович любовался красавицей дочкой и, посмеиваясь, вручил ей в награду письмо от «корабельного дружка».

Аня прочла письмо и разрыдалась. Она плакала, и слезы капали на листок, размазывая ровные строчки. Потом свернулась калачиком на диване, жалко вздрагивая всем телом.

Андрюша, Андрюшка, чудный, замечательный! Как он много перенес! Какое счастье – наконец он на ногах… Приехал к брату… Будет поступать в институт… Как могла она минуту назад смеяться?.. И месяц назад быть счастливой? Бесчувственная, черствая!.. Как смела она оставить Андрюшку в Кургане среди калек!..

И девушка плакала слезами радости и досады, любви и обиды… И, плачущая, была чудесна.

Всего готов был ждать от дочери Иван Семенович, но только не мгновенного ее решения сейчас же ехать в Светлорецк, к Андрюшке Корневу.

Свое решение Аня объявила отцу немедленно, с горящими и еще влажными глазами.

Иван Семенович разбушевался, даже прикрикнул на взбалмошную дочь. В сердцах изорвал в клочья конверт злополучного письма, оставленный Аней на столе в столовой.

Анка, глупая, заперлась в своей комнате и оттуда кричала, что все равно поедет, потому что любит.

«А что она понимает в любви в свои неполных восемнадцать лет! Эх, Анка!..»

Иван Семенович кусал желтоватые усы.

Два дня шла домашняя война, и сильный противник, вооруженный полувековым опытом, грозный на суше и на море, сдался…

Иван Семенович ничего не смог поделать. По его совету Анка взяла из университета справку о том, что ее зачисляют студенткой, а потом забрала оттуда все документы, чтобы сдать их в Светлорецкий институт. Иван Семенович вручил ей деньги на дорогу, адрес его знакомой рабочей семьи в Светлорецке и, горько обиженный, не поехал провожать сумасбродную девчонку на Казанский вокзал… и даже машины не дал. Послал по телефону телеграмму о ее выезде и стал мрачно один пить водку в столовой.

Ане было жалко отца, она проклинала себя за эгоизм, но ведь она же любила Андрюшку – и этим было сказано все! Нет эгоизма большего, чем эгоизм любви.

И вот она уже совсем близко к Андрюшке! Почему только паровозик так медленно взбирается в гору? Сосны едва отодвигаются назад, словно гуляешь по лесу с корзинкой для ягод в руке.

Как жаль, что после веселых уклонов всегда бывают трудные подъемы…

На подъеме стоял человек. Он уже давно заметил дымок паровоза, но паровозику еще предстояло немало покрутить, прежде чем он доберется до этого места.

И наконец он показался из-за поворота, устало пыхтя и еле таща довольно длинный поезд из игрушечных платформ, товарных и пассажирских вагонов.

Собственно, пассажирский вагон в этом поезде был один. И человек, дожидавшийся поезда, пробежав несколько шагов вместе с вагоном, схватился за поручень, подтянулся и вскочил в тамбур вагона.

Чья-то сильная рука помогла в решительный момент.

– Что же ты, брат, так?

– Да ноги у меня, как новые, – ответил вскочивший.

Он прошел в вагон, где сидела девушка у окна.

Некоторое время он наблюдал, как вздрагивают ее брови, как переводит она глаза, равнодушно-далекие… И вдруг округляются они…

– Андрюша!

Он берет ее руки в свои и сжимает ее тонкие пальцы. И улыбаются, улыбаются оба…

– Вот ведь куда вышел встречать! – говорит одна женщина другой, и в голосе ее – хорошая зависть.

– Да, прошло наше время, – вздыхает другая.

Молодые люди уходят в тамбур, открывают дверь и садятся на ступеньки. Они говорят, говорят, говорят…

– Как же ты надумала?

– Потому что к тебе…

– Значит, помнишь?

– Глупый, люблю!..

– Правда?

Она прижимается щекой к его плечу:

– А вот испугаю!

Он смеется:

– Нечем.

– Сказать? – И, не дождавшись ответа, шепчет ему в самое ухо: – Я решила… я решила, что мы теперь всегда будем вместе…

– Как вместе?

– Ну, я с тобой буду… Конечно, мы поженимся.

– Поженимся? – Он обнимает ее за худенькие плечи, и рука его дрожит.

– Испугался? – лукаво говорит она.

– Я? Нет… только почему же я первый не сообразил?..

– Потому что глупый, у тебя только Арктический мост в голове.

– Надо было предупредить Степана! Мы сейчас же с вокзала поедем в загс… подадим заявление.

Аня смеется и гладит Андрюшину руку, пересчитывает его пальцы. Вот теперь она знает, что такса счастье!

Андрею хочется поцеловать девушку. Он робко оглядывается. Но в тамбуре никого не осталось, чуткие пассажиры все ушли в душный вагон. И Андрей целует Аню… У обоих кружится голова… И они целуются снова и снова до тех пор, пока не раздается покашливание сзади.

Это вошел в тамбур старичок кондуктор с флажками.

– Светлорецк, детишки. Подъезжаем! – говорит он, пряча улыбку.

Приходится вставать. А так можно было ехать сто лет! Нет гор красивее, нет реки прекраснее, нет времени счастливее!

Наступил вечер, и, конечно, ехать в загс с вокзала было уже поздно. К тому же Аню неожиданно встретил Андрюшин дружок, Денис Денисюк, отец которого, рабочий завода, знакомый Ивана Семеновича по Кривому Рогу, прислал за Аней, чтобы привезти ее к ним в семью. Андрей настаивал было, чтобы Аня ехала не к Денисюкам, а к нему, но Аня решила, что до загса неудобно.

Когда Андрей, придя домой от Денисюков, сказал Степану о своем решении жениться, брат пришел в неописуемую ярость.

– У тебя есть голова или нет? – едва сдерживая себя, говорил он. – Ромео и Джульетта! Одному девятнадцать, а другой семнадцать лет!

– Скоро будет восемнадцать.

– Так вас, сопляков, и в загс-то не пустят.

– Пустят. Аня узнавала. Для женщин бывают исключения… даже в шестнадцать лет.

– Глава семьи! – издевался Степан, глядя на побледневшего брата. – Ну что мне с тобой делать? Проекты, женитьбы! Ну, на – занимай всю квартиру, а я пойду учиться к профессору Гвоздеву.

Раздраженный, он вызвал на ночь глядя машину и поехал в цеха. Вернулся только под утро.

Андрей тоже не спал. Он твердо решил, что они с Аней не будут жить у брата. В институтском общежитии им, конечно, предоставят комнату для семейных. Все должно выясниться завтра, когда Аня отнесет свои документы в институт.

Действительно, назавтра все выяснилось.

Аня, счастливая, поражаясь всему, что видела, – заводу, городу, пруду, – отнесла в институт, куда держал экзамены Андрей, документы и справку из Московского университета о том, что ее зачисляли студенткой.

Но нет света без тени: Андрея приняли, а ее нет.

У директора института профессора Гвоздева был свой взгляд на «девиц, помышляющих об инженерстве». Он считал, что в большинстве случаев они идут учиться зря. Выйдут замуж, народят детей, бросят работу, и пропали все государственные средства, затраченные на их обучение. Есть для женщин и другие специальности, кроме строителей, механиков и горных инженеров. И ко всем девицам «с косичками и без оных» профессор Гвоздев относился сурово.