– Правда, – заметил в заключение Горький, – бурлак при мне не демонстрировал своего искусства.

– А что! – воскликнул Глеб Кржижановский. – Не перевелись ведь еще на Руси богатыри!

Вслед за этими словами он схватил зубами за горлышко стоявшую перед ним поллитровку, положил ее на край стола и даже успел сделать несколько глотков, прежде чем бутылка упала на пол. Затем последовали другие попытки (благо, поллитровок на столе было вдоволь!), но ни Воровскому, ни Красину, ни даже самому Льву Давидовичу Бронштейну не удалось достичь сколько-нибудь заметного успеха.

Последним за дело взялся Ульянов. Он спокойно открыл очередную поллитровку, затем заложил руки за спину и зубами оторвал бутылку от стола. Резким движением откинув голову назад, Ульянов придал бутылке вертикальное положение. Когда вся водка перелилась ему в глотку, Ульянов спокойно поставил пустую бутылку на стол и сдавленным голосом произнес:

– Учение Маркса всесильно, потому что оно верно.

Все (особенно Коллонтай) застыли в немом восторге. Остаток вечера Александра усиленно строила Ульянову глазки, но присутствие Крупской мешало нашему герою «разорвать дистанцию» с этой молодой и очень недурной особой.

С тех пор прошло пять лет. За эти годы Ульянов и Коллонтай несколько раз виделись в Женеве, и преданная революции Александра даже выполняла отдельные поручения нашего героя.

Дочь царского генерала и крестница киевского генерал-губернатора Драгомирова, получившая прекрасное воспитание, Александра Михайловна Коллонтай часто и подолгу жила за границей, в совершенстве владела французским и английским языками, свободно объяснялась по немецки. Ее первым мужем был офицер-дворянин, с которым она разошлась по принципиальным (возможно, по политическим) соображениям. Освободившись от тяготивших ее семейных уз, эта бесспорно незаурядная женщина с головой ушла в революцию.

Ульянов знал, что в конце 1904 года Александра Коллонтай возвратилась в Санкт-Петербург. И вот именно сегодня, по случаю приезда Ульянова, она устраивает у себя собантуй. Мужское самолюбие нашептывало нашему герою, что это не случайность.

– Очень красиво, – расхваливал между тем Бени Невский проспект.

– Я же тебе говорил, – отозвался Ульянов. – Это еще не самые красивые места, да и время года сейчас не лучшее. Когда-нибудь мы погуляем с тобой по Питеру в белую ночь!

– И сейчас очень красиво!.. А куда мы идем? – внезапно спохватился Бени.

– Бухать, – коротко ответил Ульянов.

– Бу-хать?.. А это как?

– «Бухать» – это синоним глагола «выпивать»… Не совсем, правда, литературный.

– Бу-хать?

– Да, бухать. Не исключено, что этот глагол образован от имени древнеримского бога Бахуса – покровителя виноделия.

– А-а… А куда мы идем бухать?

– К одной нашей знакомой. Вероятно мы встретим там немало друзей и единомышленников.

– В России ходят в гости и бухают по утрам? – спросил Бени, посмотрев на часы.

– В России иной раз всю ночь стоят на ушах, – ответил Ульянов.

– Разве русские могут стоять на ушах? – удивился Бени.

– Это просто выражение такое – «стоять на ушах», – терпеливо объяснил Ульянов. – Оно означает «весело проводить время, круто бухая».

– Я не понимаю, – признался Бени.

– А помнишь, мы с тобой в Вене шли по Мариенхильферштрассе и пили портвейн, а потом, удирая от полиции, через дворы выбежали к каналу, встретили там какого-то француза и набили ему морду?

– Конечно помню, – оживился Бени.

– Так вот, в тот вечер мы с тобой «стояли на ушах».

– Так-так… А люди к которым мы сейчас идем, всю ночь стояли на ушах? – вполне резонно спросил Бени.

– Вполне возможно, – серьезно ответил Ульянов.

– Да нет, что вы! – вмешался Ник. – Я ведь говорил, что мы собираемся специально по случаю вашего приезда. Александра Михайловна приглашала всех к девяти часам утра. Мы лишь чуть-чуть опаздываем. Без нас, думаю, не начнут.

– Вот видишь, Бени, – шутливо сказал Ульянов. – Похоже на то, что мы с тобой попали в категорию почетных гостей.

После непродолжительного молчания Бени задал новый вопрос:

– А когда русские всю ночь стоят на ушах, утром они ложатся спать?

– Всяко бывает, – веско сказал Ульянов. – Но обычно с утра продолжают.

– А когда же спят?

– Спят «по ходу».

– А это как?

– Я тебе потом объясню, – сказал Ульянов. – Мы похоже пришли.

Они вошли в парадную и поднялись на второй этаж. Дверь открыла сама хозяйка.

Александре Коллонтай шел тогда тридцать третий год. Впрочем, время не было властно над этой удивительной женщиной. Она была прекрасна в юности, восхитительна теперь, и будет все еще очень хороша в 1917 году, когда по ее распоряжению произведут первый залп с легендарного крейсера «Аврора» по Зимнему дворцу.

– Здравствуйте, милый господин Ульянов, – сказала она, подставляя для поцелуя румяную щеку. – Очень вас ждали.

– Специально для вас, Аликс, – сувенир из Женевы, – сказал Ульянов, с удовольствием целуя хозяйку и вынимая из внутреннего кармана плаща изящную бутылочку швейцарского спирта. – Если мне не изменяет память, вы любили это добавлять в лимонад… А это мой итальянский друг Бени.

Бени галантно поцеловал хозяйке ручку, не забыв при этом приподнять свой цилиндр.

В тот день у Александры Коллонтай собрался едва ли не весь цвет петербургской интеллигенции. Присутствовали социал-демократы всех направлений, а также «западники» и «просто» интеллектуалы. За длинным овальным столом в большой гостиной собралось человек сорок. Появление Ульянова было встречено аплодисментами, а также отдельными выкриками. Его усадили на самом почетном месте – во главе стола. По левую руку от него сидела хозяйка, а по правую – Бени. Пришедший в хорошее расположение духа Ульянов дружески кивал своим старым добрым знакомым: Глебу Кржижановскому, Вацлаву Воровскому, профессору Бонч-Бруевичу, аполитичному интеллектуалу Я. Расину, «западнику» Рабиновичу, всеми уважаемому Л. А. Каскаду и др.

Стол блистал: севрюжка, осетринка, астраханская селедочка, маринованные боровички. Целиком зажаренный жирненький поросенок словно свидетельствовал об искренности атеистических взглядов собравшихся, добрая четверть которых принадлежала к древнему еврейскому племени.

На стол подавала служанка Александры – на редкость хорошенькая юная девушка, на которую Бени сразу положил глаз. Отметим, читатель: в тот день Бенито Мусолини впервые видел Анжелику Балабанову.

Разлили водку, а «западник» Рабинович, разглядев стоявшую поблизости от хозяйки бутылочку с импортной этикеткой, налил себе швейцарского спирта.

– Как дела, друзья? – спросил Ульянов, поднимая свою рюмку.

– Вы, конечно, в курсе всех основных событий, Владимир Ильич, – сказал Кржижановский. – Сейчас положение очень напряженное: забастовка приняла всероссийский размах.

Как видим, Глеб Кржижановский сразу заговорил о деле. Следует заметить, что большинство собравшихся также всерьез относились к сложившейся в стране ситуации. Даже Расин выглядел встревоженным: он считал, что эта всеобщая суета явно не к добру. Пожалуй, один лишь Лев Абрамович Каскад полностью сохранил безмятежность. Снисходительная улыбка, с которой он встретил слова Глеба, явно свидетельствовала, что по его мнению, все это не так уж важно. Ульянов окинул собрание проницательным взглядом и отметил про себя все оттенки в настроениях этих людей.

– Я все знаю, – очень серьезно сказал он. – Нам предстоит очень большая работа. Мне не хотелось бы сегодня много говорить о политике, но уже с завтрашнего дня я собираюсь начать выступать перед рабочими. Мы обязательно начнем выпускать большевистскую газету…

– Что вы думаете о манифесте 17 октября, Владимир Ильич? – спросил Красин.

– Я думаю, что это наш первый крупный успех, друзья,

– ответил Ульянов. – Это и объективное достижение, и прецедент. Манифест в целом отражает сегодняшнее положение в стране. Силы царизма и революции уравновесились. Царизм уже не в силах подавить революцию. Революция еще не в силах раздавить царизма. Повторяю, друзья, – нам предстоит большая работа, но сегодня дайте мне расслабиться. Будем солдатами революции, а не фанатиками. Поэтому, давайте выпьем!