Между тем Фридрих-Вильгельм II не бездействовал в Польше, стараясь возбудить общественное мнение против союза с Россией. Потемкин чувствовал, что время работает в данном случае против него, и медлительность при заключении русско-польского договора может погубить все дело. В письмах он настойчиво повторял просьбу подтолкнуть Варшаву к вступлению в войну на стороне Петербурга, разрешить ему покупку частных имений в Польше и формирование на их основе казачьих частей в помощь русской армии. «Всемилостивейшая государыня! Решите Польшу предпринять войну с нами, - писал он 3 января 1788 г. - и, хотя я зарекался говорить, но усердие побуждает: ласкайте при том Берлинской двор, тогда без помехи с помощию Божию живо и далеко пойдем. Еще прошу для пользы Вашей прикажите мне по моим представлениям о казаках и покупке партикулярных имений; сим прибавится войска легкого, которым займем везде неприятеля, а ежели Бог даст успех, то погоня будет истребительная для них. Будьте уверены, что сие нужно и полезно» {479}.
Потемкин продолжал в Варшаве тайные консультации с королем и его сторонниками по вопросу о военном союзе. Но вести их было тем более трудно, что Екатерина все еще колебалась, находя любой удобный предлог, чтоб высказать свое неудовольствие идеей сближения с Польшей. 25 января 1788 г. в личных письмах Григорий Александрович старался объяснить императрице свою позицию по поводу страшного для России узла Варшава - Берлин, который уже начал затягиваться на его глазах, пока Петербург колебался, стоит ли вообще связывать свои интересы с польскими. «Ежели мысль моя о ласкании короля прусского не угодна, на сие могу сказать, что тут нейдет дело о перемене союза с императором (австрийским - O. E.), но о том, чтобы, лаская его (прусского короля - O. E.), избавиться препятствий, от него быть могущих… Вы изволите упоминать, что союз в императором есть мое дело, сие произошло от усердия, от оного же проистекал в Киеве и польский союз, в том виде и покупка имения Любомирскаго учинена, дабы сделавшись владельцем, иметь право входить в их дела и в начальство военное. Из приложенного у сего плана Вы изволите усмотреть, каков бы сей союз был. Они бы теперь уже дрались за нас, а это бы было весьма полезно, ибо чем тяжелее наляжем на неприятеля, тем легче до конца достигнем» {480}. «Приложенный план» союза с Польшей, о котором говорит Потемкин, не сохранился. Именно его следует считать первым документом, излагавшим суть возможного договора. Идеи этого плана были развиты Потемкиным в комплексе мартовских документов, о которых речь пойдет ниже.
Первые тяжелые месяцы войны несколько отрезвили императрицу в ее иллюзиях насчет помощи австрийского двора, и, хотя 9 февраля нового 1788 г. Иосиф II, наконец, объявил войну Турции. Именно его нерешительность склонила мнение императрицы в пользу союза с Польшей. Казалось, Потемкин добился, своего. Но светлейший князь уже беспокоился, что выгодное время упущено. Он все время торопил Екатерину. «Не давайте сему делу медлиться, - писал Потемкин 15 февраля, - ибо медленность произведет конфедерации, в которые, не будучи заняты, сунутся многие» {481}. [106] С конца января 1788 г. между Петербургом и Елисаветградом начался обмен документацией, касавшейся будущего русско-польского союза. В тот же день, 15 февраля, князь отправил в столицу собственноручное донесение, которым представлял императрице копии писем крупных турецких чиновников к председателю Постоянного Совета Игнатию Потоцкому и его ответов им. Наиболее видный руководитель магнатской оппозиции королю Станиславу-Августу II продолжал активное противодействие сближению России и Польши и выступал за союз с Пруссией. Его переписка с Турцией не могла не вызвать интереса в русским правительственных кругах как раз в тот момент, когда Екатерина, наконец, согласилась на союз с Польшей.
Из писем Шах-пас-Гирея и Астан-Гирея, родственников последнего крымского хана, нашедших прибежище в Турции, явствовало, что Порта угрожает Речи Посполитой войной, если поляки и далее позволят русским войскам оставаться на зимних квартирах в Польше. «Светлейшая Речь Посполита! Господа генералы! И все вельможи, наши приятели! - писал Шах-пас-Г ирей - Понеже находящиеся в вашем краю российские войски, так близко к нашим границам подступили, что мы немалой от того терпим вред… Тем самым делаете вы неприятелю нашему очевидную помощь… Император наш (султан), видя в таком случае российскую армию в вашим границам, принужден будет выслать против оной свое войско, а что от того край сей придет в разорение, всяк может удостовериться» {482}. Потоцкий сообщал турецким корреспондентам, что он переправил их письма королю, и они будут прочтены в Постоянном Совете {483}. Угроза складывания в Польше антирусской конфедерации, о которой предупреждал Потемкин, становилась вполне реальной.
Единственным способом привлечь Польшу на свою сторону, светлейший князь, как и раньше, считал обещание земельных приобретений. «Им надобно обещать из турецких земель, дабы тем интересовать всю нацию, - уговаривал Потемкин императрицу в письме 5 февраля, - а без того нельзя. Когда изволите опробовать бригады новые их народного войска, то та, которая гетману Браницкому будет, прикажите присоединить к моей армии. Какие прекрасные люди и можно сказать наездники! Напрасно не благоволите мне дать начальства, если не над всей конницею народной, то бы хотя одну бригаду. Я столько же поляк, как и они» {484}. В этих неожиданно прорвавшихся словах Потемкин, видимо, устав от постоянных упреков императрицы в адрес поляков, впервые подчеркивал перед ней свою родственную близость со шляхтой.
Согласно проекту союзного договора, который постепенно начал осуществляться еще до его официального подписания, польская сторона обязывалась сформировать на средства России три бригады т. н. «народовой кавалерии». Одну из этих бригад должен был возглавить гетман Браницкий, женатый на племяннице Потемкина. Светлейший князь имел на Браницкого большое влияние и мог ему доверять. «Я бы много добра сделал, - продолжал Григорий Александрович в том же письме. - Пулавской с пятьюстами шляхетства уже готов на Волыни и, по одному моему слову, будет тотчас здесь. Они, ласкаясь получить государству приобретение, и питаясь духом рыцарства, все бы с нами пошли. При том, прошу, матушка, Вас не препятствуйте нашим ехать волонтерами… тоже и полякам. Сим все в войне интересоваться будут, и тут иногда оказываются люди способностей редких, пусть здесь лучше ломают себе головы, нежели бьют баклуши в резиденциях и делаются ни к чему не годными» {485}.
Среди сторонников участия Польши на стороне России в войне с Турцией на условиях территориальных приобретений для Речи Посполитой был хорошо известный в России Антон Пулавский, брат руководителей Барской конфедерации Ксаверия и Казимежа Пулавских. После разгрома конфедерации войсками Суворова Антон попал в плен и был сослан в Казань. Во время пугачевского восстания бывший конфедерат сражался на стороне русских правительственных войск и заслужил высокую оценку П. С. Потемкина, И. И. Ми-хельсона и П. И. Панина. Желание Пулавского вступить в русскую службу с чином капитана не встретило симпатии Екатерины П. С чином гусарского прапорщика и тысячей червонцев, выданных из казны, он был отправлен обратно в Польшу {486}. Теперь с отрядом в 500 человек Пулавский готов был примкнуть к войскам Потемкина. Терять подобные возможности, по мнению светлейшего князя, не стоило.
