В трапезной Анну и Евпраксию поджидал князь Вартеслав. Стол был закрыт. Жбан с сытой, принесенный из погреба, отпотел.

– Уж не почивала ли до сей поры, сестрица? – спросил Вартеслав.

– Так и было, – весело ответила Евпраксия, – потому как ночью звезды с небушка ловила.

– Эка забота! Поди, длани обожгла? Нет бы меня позвала.

Князь и княжна были словоохотливы, и завязалась между ними веселая беседа.

– И ты поймал бы мне звезду?

– Да уж словил бы. Однако скажи, когда батюшкин наказ приступим исполнять.

– Я уж и забыла какой.

– Ой, лухтишь, Евпракса, ленью одержимая. А кто будет немецкую мову учить?

Анна подумала, что лучше бы после трапезы ею заняться. Тоже не статочное дело. Сказала о том:

– Ты уж, родимая, уважь братика, пока у него душа горит.

– Перечить не буду, матушка, – согласилась Евпраксия. – Не спать же снова до вечерней зари.

И началась для юной княжны другая нелегкая справа. И занималась она с Вартеславом просторечием, пока солнце к заходу не потянулось. Тут Евпраксия сама позвала Анну в светлицу.

– Матушка, раз уж затеяли потеху, доведем ее до конца.

Анна ждала сей миг. А как поднялись наверх, первым делом руки у дочери осмотрела. Она еще утром подумала ногти немного остричь, пальцам урону меньше будет. А как привела все в порядок, так вновь наступили часы танца.

– Все повторяй за мной: силу удара, движение ног. Ошибок не замечай, сами уйдут.

– Запомнила, матушка, – ответила Евпраксия. А упорства ей было не занимать. Она подумала, что чему научится, то за плечами не носить. И ежели придет беда на чужбине, что ж, она обнажит свой «меч».

И потекли дни. Они мелькали, словно последние льдины на Днепре в половодье – пролетела, и нет. И с каждым днем княжна становилась увереннее в себе, искуснее, сильнее, стремительней. Нет, не прошло даром то, что она ловко лазила по деревьям, что быстро бегала, что дальше сверстников бросала в реку камни. Однажды, уже через две недели со дня приезда в Предславино, когда присели отдохнуть, Анна как-то торжественно сказала:

– Вот ты и научилась оберегать древо девственности. Никто не сорвет с него ранний плод, ежели ты не позволишь.

А занимались они до этого часу несколько дней тем, что Анна учила Евпраксию, как связывать крылья птице похоти, а если к тому будет нужда, и убивать ее в посягателе. Эта наука далась Евпраксии с трудом. Ее угнетало смущение от обнаженности того, чему учила мать. Княжна пыталась отбояриться от занятий, но Анна сумела-таки убедить дочь, что сие есть самое главное в том, чем они занимались. Когда же Анна сочла, что дочь способна защитить себя от насилия и надругательства, сказала, как завет:

– Да упаси тебя Всевышний от действ в угоду злому умыслу. Не унижай себя, носи голову гордо и оставайся сама собой.

– Спасибо, матушка. Твоей науки и милости никогда не забуду.

Покончив с уроками иранской магии, Анна попросила Вартеслава:

– Теперь, княже, возьмись с усердием за Евпраксу и за меня немецкой речи учить.

– Да тебе-то, матушка княгиня, зачем чужое слово?

– А для кумовства, – пошутила Анна.

– Ладно уж, научу вас обиходному говору, а познать больше и года не хватит.

Однако Анна сказала о себе для красного словца и не мешала Вартеславу и Евпраксии полными днями ворковать по-чужому. Княжна и тут оказалась прилежной ученицей. Она легко открывала для себя смысл сказанного Вартеславом и повторяла вопросы, ответы. С каждым днем ей было интереснее и даже забавнее заглядывать за глухой забор чужой речи.

И прошел месяц пребывания киевлян в Предславине. Все, что было задумано Анной, что наказано Всеволодом, было исполнено и обретено. Вартеслав уложил в две переметные сумы достояние своего отца, князя Святослава, добытое им в сечах с половцами. И можно было возвращаться в Киев. Как раз к намеченному дню из стольного града примчал гонец с повелением великого князя возвращаться домой.

– И сказал князь-батюшка еще о том, что завтра в Предславино явится князь Владимир с малой дружиной. Сказывают, ходил он с Ростиславом в степи на отгонные пастбища за диковинными животными, – добавил гонец.

У Евпраксии в душе вспыхнула радость. Ей были любезны оба брата. Но князя Владимира она любила сильнее с детских лет.

А в княжеских покоях началась суета, потому что княгиня Анна считала важным долгом встретить желанных близких достойно.

К возвращению Анны и Евпраксии в Киев все переговоры со сватами были закончены. И посланцы уже с нетерпением ждали день и час отъезда на родную землю. Им оставалось ждать недолго. И на другой день после первого июньского праздника дня Святой Троицы под торжественные перезвоны всех киевских храмов княжна Евпраксия, ее жених и их свита в сопровождении полусотни воинов покинули Киев. Прощание Евпраксии с матушкой и батюшкой было трудным. Она много плакала и просила:

– Родимые, не отдавайте меня в чужую землю. – На сердце у нее было тяжело, томило предчувствие. – Я там сгину, как в неволе, – причитала она.

– Не можем мы того исполнить, не можем. Нет возвратного пути, – уговаривал дочь князь Всеволод. – Да и ты сама выбрала свою судьбинушку. Что же теперь роптать?!

Княжна вспомнила сватовство и сказанное ею «Да, батюшка, согласна» и перестала плакать.

– Простите, родимые, страх одолел меня.

…И вот уже по лесным дорогам Западной Руси, по пути великого князя Владимира Красное Солнышко, который ровно сто лет назад шел здесь дружиной вразумлять непокорных белых хорватов, двигался невиданный в западных землях караван. За полусотней всадников, за дорожными крытыми колесницами мерной поступью шли пятнадцать двугорбых верблюдов. Свои гордые головы они держали высоко и не замечали окружающих их лесов, словно они для них не существовали. Всего полмесяца назад они паслись в степях Левобережья Днепра, а еще осенью прошлого года были достоянием половцев. Алчные степняки отправились на Русь с разбоем и гнали с собою стадо верблюдов, дабы увезти на них добычу – корзины с малыми детьми. Но половцам давно уже не удавались разбойные набеги на Русь. Каждый раз по воле Божьей вставала на пути врага дружина храброго Владимира Мономаха. После великого князя Святослава Игоревича не было на Руси другого такого отважного и умелого воеводы. Князь Владимир нападал на степняков всегда неожиданно: то ли в ночь, то ли с тылу, а случалось, и на становища в глубине половецких степей, где его не ожидали. Так было и прошлой осенью, когда половцы отважились погулять по Черниговщине, где Мономах стоял на уделе.

Князь Владимир перехватил половцев на реке Сейм. Одолев его выше половецкого становища, он зашел степнякам за спину, ночью выслал вперед пластунов, они сняли дозорных. В тот же час воины Мономаха напали на орду и, не дав врагу опомниться, погнали его в Сейм. Сеча была жестокой, у Владимира было на то право, потому как половцы в третий раз нарушили мирный договор. К утру пятнадцать тысяч русичей расправились с двадцатитысячной ордой половцев, одних посекли мечами, другие утонули в бурных водах Сейма. Лишь немногим удалось спастись бегством. В этой сече русичи добыли больше десяти тысяч коней, сотни половецких кибиток и двести двадцать верблюдов.

И теперь пятнадцать из них степенно шагали по лесным дорогам Руси в не ведомую ни им, ни большинству путников Германию. Была середина лета, светило жаркое солнце. Но лес скрадывал зной и даже веял прохладой. На спинах у верблюдов покачивались тюки с поклажей. В них княжна Евпраксия увозила свое приданое. Ей могли бы позавидовать все европейские королевы. Ни одна из них, кроме княжны Анны Ярославны, не приносила в королевский дом такого богатства, с каким ехала в дом маркграфа Штаденского княжна Евпраксия. Немецкие хронисты той поры писали, что «дочь русского царя пришла в эту страну с большой помпой, с верблюдами, нагруженными роскошными одеждами, драгоценными камнями и вообще несметным богатством». Не так уж много, но весомо сказано было в немецких хрониках. Удивлению же очевидцев не было предела, когда маркграф Генрих и его невеста появились на германской земле. Поначалу многие говорили, что это прибыл из восточных стран караван торговцев. И в каждом городе жители ждали, что «купцы» вот-вот снимут с верблюдов тюки и начнут торговать диковинными товарами. Но нет, «купцы» так и не распаковали тюки, чем разочаровывали горожан.