Анна, однако, отказалась от трапезы.

– Повремени, князь-батюшка, еще день-другой. Ноне все так неожиданно, и я потерялась.

– Будь по-твоему. Не на пожар же собираемся, – согласился князь.

Всеволод не тревожил Анну еще три дня, но наступило воскресенье, и он пришел за нею, дабы увести. А едва увидел, у него пропало всякое желание показывать ее кому-либо. Только он один хотел владеть этой до неузнаваемости преобразившейся молодой боярышней. Анна была смущена своим преображением. Зато Аглая сияла, как утреннее солнце, омытое росой. Она, многие годы простоявшая близ греческой царевны, знала покоряющую силу византийского одеяния. На Анне все было из того, что принадлежало княгине Елене.

– Ты доволен, родимый князь? – спросила Аглая.

Он же только погладил ее по спине. А сам попытался заглянуть в лицо Анны.

– Посмотри на меня, боярышня, – попросил Всеволод.

И Анна подняла на князя большие серые глаза. В них светилась благодарность, а на белом чистом лице появилась улыбка. Русая коса с золотой лентой лежала на высокой груди, оттеняя лебединую шею. Тонкий стан, препоясанный шелковым поясом, подсказал князю, что Анна только что вышла из отрочества.

– Господи, да как же тебя, лебедушку, не показать всему миру! – воскликнул князь. И Всеволод счел нужным отвести Анну в трапезную. Но перед тем как выйти из покоя, он спросил Анну: – Если я позову тебя в семеюшку, будет ли на то твоя воля?

– Я невинна. Но достойна ли твоей милости? – спросила Анна.

Ответ полонянки на сомнения князя по поводу ее девственности, выраженный в двух словах, поразил его своей простотой и ясностью, и он вновь воскликнул:

– Лучшей доли у меня не будет!

– Я буду верной тебе рабой, – тихо произнесла Анна и опустилась на колени, поцеловала руку князя.

Всеволод поднял Анну и повел ее в трапезную. Там за столом сидело двадцать пять княжьих мужей, бояр, воевод. Все они, увидев рядом с Всеволодом незнакомку, разом встали и с удивлением осмотрев ее, склонили голову. Князь объявил им:

– Мужи мои славные, перед вами боярышня Анна, дочь рыльского боярина Петрила, коего вы должны помнить. Любите ее и жалуйте, мою будущую еемеюшку.

– Слава Всеволоду, слава Анне! – единым духом отозвались боевые соратники удельного князя.

И прошел год мирной супружеской жизни Всеволода и Анны. Они были счастливы, потому как полюбили друг друга. Во всем они сошлись нравами, оба покладистые, мягкосердечные, уступчивые и согласные, чего никогда раньше не было у Всеволода с Еленой. Анна уже готовилась стать матерью, была на сносях. И рожать бы ей в княжеских палатах Переяславля, да все обернулось не так, как хотели. На Пасху их позвали в Киев. Так уж было принято, когда на великий весенний праздник многие удельные князья собирались в стольный град на торжественную литургию в честь Воскресения Господня. В Киеве княгиня чуть приболела и на день задержала отъезд. И теперь Всеволод спешил к родам добраться до Переяславля.

Путь им перекрыла половецкая орда. Всеволод не отважился вступить с половцами в сечу. Знал он, что его пять тысяч воинов будут сметены и уничтожены в открытой степи. И повелел дружине повернуть вспять. А теперь судьба русичей зависела от выносливости и резвости коней. Всеволод, однако, верил, что его дружине посильно уйти от половцев. Кони ратников в зимнюю пору не голодали и к весне были в теле. И час и другой уходила дружина Всеволода от поганых, не сбавляя хода и без помех. Половцы еще не сели на хвост ратникам. И в Киев Всеволод отправил двух гонцов уведомить великого князя Изяслава. Ан беда пришла оттуда, откуда князь и не ждал ее.

В хвост дружины прискакал гридень из охраны княгини Анны. Осадив коня, молодой воин крикнул:

– Князь-батюшка, княгиня Анна дитем мается, тебя зовет.

В пот ударило Всеволода, оторопь пришла. «Эко не ко времени! – мелькнуло у него. – Да час пришел, и не остановить». Рядом с князем рысил тысяцкий Ивор.

– Смотри тут! – крикнул князь Ивору и ударил плетью коня, наметом помчался вдоль конного строя, в котором где-то в середине, в половецкой кибитке, запряженной парой коней, ехали княгиня Анна с Аглаей и сенной девицей. Пока Всеволод догонял кибитку, мысли черные, словно воронье, кружились. Знал он, что такое роды. Когда Елена рожала первенца Владимира, исстрадался, изошелся душою и телом. А ведь Елена разрешилась в тереме и повитухи близ нее были искусные. И все под руками, дабы помочь роженице и облегчить страдания. Правда, тогда Елена, царство ей небесное, рожала богатыря. Таким и был сын Всеволода Владимир Мономах. Тут пока было неведомо, кого принесет Анна. «Да и справится ли с родами при дикой скачке? Сумеют ли Аглая и Фрося помочь роженице? А вдруг нужно будет остановиться? Что же тогда? Дружину на врага повернуть, дабы уберечь Анну от половцев? Да убережешь ли? Так и так погибель!» – суматошливо мелькало в возбужденной голове князя.

Вот и кибитка. Возница исправен, и пара коней идет резво, не нарушая строй воинов. Всеволод поравнялся с кибиткой, спросил возницу:

– Ну как там, Ждан?

– Матушка держится. Еще крепится, – торопливо ответил Ждан. – Но схватки начались и воды уже отошли, как повернули вспять.

– Воды, схватки! Господи, какие муки! – посетовал Всеволод. Он было вознамерился перебраться на скаку к вознице, а от него – в кибитку. Но князя упредила Аглая. Она видела из кибитки смятенного Всеволода. Откинув войлочную кошму, крикнула:

– Родимый батюшка, ты уж нам не докучай! Да ворогов не допусти к нам. Смертный страх обуял нас! – призналась Аглая.

Княгиня Анна и впрямь почувствовала в душе ужас, как только услышала, что навстречу им идут половцы. На миг представив себе, что с нею будет, ежели она попадет в руки жестокого князя Акала, старшего сына князя Секала, у нее, казалось, оборвалось сердце. А как только кони повернули в обратный путь и тряска в кибитке от быстрой езды стала нестерпимой, у Анны начались родовые схватки. Не в состоянии сдержать боли, она зашлась криком. Аглая и Фрося перепугались, не зная, что делать. А придя в себя, напоили Анну целебным настоем, а Аглая принялась растирать роженице живот.

Анна немного успокоилась, но страх не покинул ее. И лик злобного Акала, словно живой, метался перед ее взором. Еще в те годы, когда Анна была тринадцатилетней отроковицей, юный князь добивался у деда Болуша, чтобы тот отдал Анну ему в наложницы. Однако старый князь дорожил ею. Она для него была больше чем полонянка. Еще в молодые годы князь Болуш добыл в южном походе иранскую женщину. Она была искусница в лечении всех болей. Но то было не главное. Молодой Болуш не знал хворей и был очень охоч до женщин. Плоть бушевала в нем. Пять жен едва ублажали его. Но с годами силы иссякли, а жажда осталась. Тут-то иранка Осана и спасала его от бесовских мук. Она знала, как заставить мужчину быть сильным в детородной справе. Но с годами и Осана постарела, ее руки ослабли и перестали творить чудеса. В это же время в шатрах Болуша появилась россиянка Анна. И прозорливый Болуш отдал в учение Осане девятилетнюю полонянку. Анна оказалась прилежной ученицей и за три года познала многие тайны древней иранской магии. Но больше всего она преуспела в том, чего ожидал от нее Болуш. Руки Анны оказались более искусными, чем у Осаны. И стоило только Болушу занемочь жаждой плоти, как он звал к себе Анну и отдавался во власть искусницы. Она поила его снадобьями, приготовленными по рецептам Осаны, а ее умелые руки завершали чудо. Старый князь Болуш забывал о своем возрасте и ублажал себя с самой молодой и горячей из жен.

Анна была благодарна половецкому князю за то, что над нею он не насильничал. Может быть, ему сие и не удалось бы, потому как Осана наделила Анну не только искусством возбуждать мужей, но передала ей и тайну гашения мужской похоти. Позже тем она и спасалась от домоганий молодого князя Акала, когда его дед князь Болуш погиб в сече с черниговцами. Дорогой ценой платила Анна за каждую победу над Акалом. Он становился зверем, избивал ее, грозился убить или отдать на потеху воинам. Что сдерживало Акала от крайностей, Анна не знала. Но теперь княгиня была уверена, что, ежели попадет в руки Акала, ей пощады не будет. И это мешало роженице справиться с тем, что в сей день и час было главным в ее жизни. Она никак не помогала младенцу покинуть лоно. Анна кричала от боли, страдала от немощи, потому как страх лишил ее силы, так нужной в сей час каждой роженице.