Телефон звонит, я хватаю трубку, кричу в нее:
— Алло!
— Это я, — испуганный голос не моего мужа, — Лева…
— Чего тебе?
Лев молчит, и я, опомнившись, извиняюсь:
— Прости. Я думала, муж звонит.
— А что у вас…
— Это не важно. Ты что-то хотел сказать?
— Да, — Лев сбился и, пожалуй, уже забыл, зачем позвонил. — Ах, да. Вот… — он бормотал очень смущенно и очень похоже на то, как пять минут назад бормотал мой муж. Бывший. — Квитанции из химчистки приемщицы обычно кладут в карман вещи. Проверь, пожалуйста, дубленку. Думаю, квитанция в кармане…
— Как ты узнал мой номер телефона? — не знаю почему, спросила я.
— Гале Зайцевой позвонил. Она дала мне свою визитку на похоронах.
— Хорошо, — говорю я. — Сейчас проверю дубленку. Жди. — И кладу трубку на рычаг.
Встать и доползти до гардероба нет сил. Меня предали. Растоптали и уничтожили в том месте, где жила любовь.
Если бы их связь не тянулась так долго! Я бы смогла простить. Но это…
Я понимаю, что не спросила у Миши самого главного, и опять повторяю набор норвежского номера.
— Да.
Это он.
— Скажи мне… какая она?
— Ну… она умная, — начинает он перечисление, но я швыряю трубку и начинаю хохотать.
Если бы он сказал «красивая», «молодая», «добрая», «понимающая», а он первым назвал — «умная».
А я дура! Я сижу с его мамой в Москве, выгуливаю его собаку, мою сто окон по первому ее требованию, а она… умная…
Стены пляшут перед глазами в голубом тумане. Неверной походкой я бреду назад в спальню свекрови и смотрю на разобранную, незаправленную кровать. В ней Муза прятала это сокровище — полароидный снимок, скомканный в моих руках.
Отложив его в сторону, я навожу порядок. Надеваю на подушки нарядные наволочки, запихиваю одеяло в шелковый плен… Постель сияет розовым светом. Я разглаживаю фотографию, кладу ее на центр подушки в атласных оборочках и любуюсь…
В том, как выглядит кровать, есть что-то от мести. Унизительное. На контрасте…
По дороге к входной двери вспоминаю, что хотела сделать что-то важное… Ах, да, квитанция.
Иду к гардеробу, роюсь в кармане дубленки и… нахожу бумажку.
Лев открыл дверь, едва я вышла из своей. Он сделал то, что сейчас было для меня самым важным. Стоял у двери, смотрел в глазок, прислушивался и ждал.
В его квартиру я не вошла, а ввалилась. Больно стукнувшись о косяк, я отвела его руки — сосед испугался, что я падаю, и хотел подхватить у пола — и протянула квитанцию:
— Вот. Была в дубленке.
— Я так и думал, — кивнул Лев и повел меня на кухню.
— Налей мне чего-нибудь…
Такими темпами я ударно сопьюсь, пожалуй, уже к ноябрьским праздникам.
Интересно, где-нибудь ведется статистика женского алкоголизма? Если да, то кто спивается чаще — одинокие, замужние или подло брошенные? В этом же плане меня также интересует информация по суицидам и прочим психическим недугам.
Лев принес две бутылки с коньяком. Из одной, в ней осталось на донышке, мы пили давно… миллион лет назад, в это воскресенье. Вторая бутылка была полной, нераспечатанной. Третья, насколько я помню, должна лежать в «бардачке» машины. У Левы странная соседка — дама с неприятностями, пьющая по вечерам, и он готов ко всему. Запасец коньячку на взвод сестер из медсанбата…
«Лева умный, добрый, чуткий, нежный…»
И главное — он рядом. Протяни руку и дотронешься.
— У тебя что-то случилось? — спросил Лев, наполняя два фужера. В один накапал для приличия, в другой плеснул щедро, на треть.
— Меня, Лева, муж бросил.
— Тебя? — Сосед произнес это с таким искренним недоумением, словно Сима Мухина была заговоренной от неудач в любви.
— А что? — усмешка у меня вышла вялой. — Я не похожа на тех, кого бросают?
— Нет… ну, в смысле… да. Не похожа.
И долил свой фужер вровень с моим. Я поддержку оценила.
— Мне не повезло, — я чокнулась с ним и сделала глоток, — нашлась умная девушка Яна…
— Где нашлась?
— В Норвегии.
Я хотела поговорить о любви, но у Левы мозги набекрень съехали, и он тут же занес девушку Яну в список подозреваемых — главных врагов. И задал вопрос, думать над которым мне не хотелось вовсе:
— Она может желать твоей смерти?
— Вряд ли, — я слегка пожала плечами. — Мое существование девушку устраивает. Пока она снова не вышла замуж, будет получать содержание от первого мужа. Он у нее колоссально богатый американец.
— М-да, — пробормотал Лева, — действительно умная девушка…
— И что интересно — беременная…
— Давно? — оживился Лев.
— Третий месяц.
— Так-так-так… — совсем оживился Лева. — Извини, отец ребенка — твой муж?
— Надеюсь. Мухину рога не идут…
— Так-так-так… — заладил Лева. — А жить они где собираются?
— Лев, а не отстал бы ты от меня на фиг? Сил моих нет об этих поганцах думать. Давай о чем-нибудь другом поговорим. Пожалуйста.
— Хорошо. Последний вопрос. Твоя свекровь в курсе?
— Да.
— И как она…
Я перебила:
— Ты обещал. Вопрос был последним. — И бодро выпила весь фужер. — Повтори.
Кошмар! Рассказать маме — не поверит. Вместо того чтобы ехать к Зайцевой и рыдать на ее груди, я сижу на кухне малознакомого мужика и пытаюсь лечить разбитое сердце его коньяком.
Лев посмотрел, как лихо я разделалась со вторым фужером, вздохнул, открыл дверцу холодильника и начал доставать продукты.
— Закусывай! — приказал он и нацепил на вилку толстенный кусок буженины. Музу от нарезки такой толщины хватил бы удар. У нас дома все ломтики просвечивают. — Сейчас же ешь!
Я послушно пожевала мясо и запила его коньяком. Я хотела забыть себя. Хотела напиться до бесчувствия, до отупения, до потери памяти и сознания.
Лев это понял. Он сел напротив, дотянулся рукой до моего плеча и положил ее тяжело, словно придавил. Он привлекал к себе внимание.
Я подняла на Леву глаза. Уже слегка пьяные и подернутые слезами.
— Сима, когда я проиграл самый важный для себя бой, тоже решил напиться. Напился. И утром принял неправильное решение. Поверь, коньяк тебе не поможет.
— Поможет, — упрямо проворчала я и вредно потянулась к фужеру.
Лев не стал меня удерживать. Убрал руку и откинулся на стуле. Пить под его пристальным взглядом было тяжело, но я это делала.
Эх, надо было к Зайцевой ехать! У нее отпуск, добрая душа и мягкая грудь. Отрыдалась бы ей в жилетку… до фиолетовых глаз!
А этот… сидит, смотрит… Приятней с Людвигом пить. Пес чавкает «рокфором» и с осуждением не таращится.
Ну и фиг с ним! Видали мы «умных, добрых, нежных…».
Не буду приглашать Леву в Колотушино!
Вслух я сказала нечто совершенно нейтральное:
— У меня начальник на пенсию уходит. Скоро буду шефом кредитного отдела.
— Я тебя уважаю, — усмехнулся Лева, и я поняла, что начинается стадия «друг, ты меня уважаешь?». И заткнулась. И съела буженины. Но уже понесло.
— Закончу диссертацию… ага, стану кандидатом. Буду… докторскую писать.
— Будешь, будешь, — кивнул Лев, — если жива останешься.
— Что ты имеешь в виду? — Меня уже слегка штормило.
— Все. Пьянство тоже смерть.
— И фиг с ним. Мужики меня не любят… — я пьяно хихикнула, — тока Людвиг. А ведь знаешь… я его раньше терпеть не могла. Ик… А он тако-о-ой парень! Умней меня в сто раз. А Яну — в пятьдесят…
— Может, я чего не понял? — остановил меня Лев. — Это ты о собаке? Или с мужем перепутала?
— Муж — дурак! — произнесла я строго и треснула кулаком о стол. — Променял меня на крашеную блондинку с рыбьими глазами. А я-то, Лева, натуральная. Ей-богу, не вру. Хочешь, докажу?
— Не надо, — перепугался Лева.
Не знаю, о каких доказательствах подумал он, я-то хотела сбегать домой и притащить альбом с детскими фотографиями. На снимках школьных лет — это была докосметическая эпоха, глаза и брови мама разрешила мне подводить только в шестнадцать лет — я белая лабораторная мышь. Вся в покойную бабушку, импорт дружественной Финляндии.
