— Это прекрасно, и я сам держусь такого же взгляда, — ответил Пален, пряча бумагу. — Так с Богом, ваше высочество! Ступайте к себе — я вижу, что сюда идут Зубовы и граф Беннигсен. Будьте, пожалуйста, в своей комнате, чтобы я мог в нужный момент известить вас…

— Хорошо, так и будет! До свидания, милый Пален, и помните мое условие!

С этими словами великий князь поспешно скрылся во дворце.

Пален пошел навстречу Зубову и Беннигсену. Вскоре к ним присоединился еще и адъютант императора Аргамаков, который был очень важным членом заговора: имея свободный пропуск во дворец, он мог беспрепятственно ввести туда и заговорщиков. Вслед за Аргамаковым пришло много офицеров, бывших на обеде у генерала Талицына. Пален заметил, что большинство их было сильно разгорячено вином, и шепотом сказал Аргамакову, не лучше ли оставить их во дворе на страже, не впуская в апартаменты, но адъютант только пожал плечами, ничего не ответив на опасения графа.

Когда все заговорщики собрались, Пален принялся распределять их роли. Зубов, Беннигсен и Аргамаков должны были пройти в спальню императора, чтобы заставить его подписать акт отречения. Пален не хотел входить в спальню, а предполагал стоять возле двери, чтобы иметь возможность пустить в ход тот или иной отряд охраны заговорщиков, так как могло случайно произойти столкновение с дворцовой стражей.

Когда все было выяснено и решено, заговорщики с соблюдением всех предосторожностей направились во дворец. У входа они разделились, и каждый отряд стал подниматься по особой лестнице.

Аргамаков повел Зубова и Беннигсена той лестницей, которая вела прямо в апартаменты государя. Когда они проходили дверь, им пришлось неожиданно столкнуться с часовым, который окрикнул их:

— Кто идет?

— Тише! — крикнул Аргамаков. — Разве ты не видишь, куда мы идем?

Солдат вытянулся в струнку. Аргамаков и его спутники быстро скользнули мимо часового и дошли до дверей комнаты камердинера императора, и тот сейчас же открыл дверь при легком условном стуке адъютанта.

В комнате камердинера оказалось несколько гусаров.

Один из них, догадавшись, зачем пожаловали сюда все эти господа, кинулся на них с обнаженной шашкой.

Но Беннигсен был наготове; он одним взмахом сабли раскроил гусару голову, и тот без стона и шума сполз на пол.

Затем, не раздумывая и не колеблясь, все они быстро вбежали в спальню императора.

Зубов был впереди всех и прямо подбежал к кровати государя.

— Что за черт! — вдруг воскликнул он. — Да ведь кровать пуста!

Не отвечая ничего, Беннигсен принялся тщательно осматривать комнату и наконец нашел Павла Петровича скорчившимся за каминным экраном. Беннигсен подошел к нему и твердо сказал:

— Вы арестованы по приказанию его величества императора Александра. Ваша жизнь будет пощажена, если вы не окажете нам ни малейшего сопротивления!

Государь совершенно механически поднялся со скамеечки, на которой он примостился, но не был в состоянии сказать ни слова.

На его посеревшем лице явно отразилась высшая степень испуга и замешательства.

В каком жалком виде был теперь грозный Павел Петрович! Он стоял босиком, в ночном колпаке и фланелевой фуфайке, а перед ним с покрытыми головами, обнаженными саблями и грозными взглядами стояли его подданные, еще несколько часов тому назад трепетавшие перед одним его взором!

Наступила томительная, неловкая пауза. Никто не знал, что же теперь надо делать!

Первым, как и всегда, оправился от смущения хладнокровный Беннигсен. С методическим спокойствием и тщательностью он принялся осматривать комнату. Тут было двое дверей, кроме той, в которую они прошли; одна из дверей вела в помещение императрицы, другая — в кладовую, где хранились знамена и оружие. Беннигсен сейчас же распорядился запереть двери в апартаменты Марии Федоровны и вынести знамена и оружие.

Это как бы пробудило императора из его остолбенения. Он схватил саблю, лежавшую на стуле возле кровати, замахнулся ею и крикнул:

— Что вам здесь нужно?

Саблей он чуть не задел князя Зубова. Это привело Зубова в ярость, и он крикнул:

— Что нам нужно? Вы арестованы!

— Разве я могу быть арестован? — изумился Павел.

В это время в коридоре послышался дикий вой и грохот, и на пороге показался генерал Татшвили с заговорщиками.

Увидев их, Павел вновь взмахнул саблей. Задетая резким движение лампа упала и потухла. Наступил мрак.

Луна слабо светила, и это был единственный свет в комнате. Было едва видно, как Татшвили кинулся на государя.

Беннигсен закричал:

— Ваше величество, не пытайтесь защищаться, иначе мы не отвечаем за вашу жизнь!

Но император сумел вырваться и вскочить. Тогда Татшвили, Аргамаков и Зубов кинулись на него, свалили на пол, и Павел, падая, изо всей силы ударился головой об угол мраморного стола.

Беннигсен выбежал в соседнюю комнату, чтобы достать свечу.

Когда он вернулся, государь был мертв.

— Боже мой, что вы наделали! — раздался испуганный голос Палена, внезапно вошедшего в спальню.

Не дожидаясь ответа, он выбежал из комнаты и направился к великому князю Александру Павловичу.

При известии о смерти отца великий князь побледнел и затрясся.

— Ведь вы же обещали сохранить ему жизнь!

— Ваше величество! — торжественно ответил Пален. — Сейчас не время предаваться скорби. Надо поспешить с присягой. Я уже распорядился…

— Но что же будет с бедной матушкой…

— Я сейчас отправляюсь к ее величеству.

На пороге Пален столкнулся с Беннигсеном.

— Его величеству уже все известно. Благоволите последовать за мной к ее величеству императрице Марии Федоровне.

В эту ночь императрица спала особенно крепко.

Но при входе Ливен — любимой статс-дамы — она сразу проснулась.

— Что случилось? — встревоженно спросила Мария Федоровна.

— Его величество только что почил в Бозе от поразившего его удара.

— Нет! — вскрикнула государыня, вскакивая с постели. — Его убили! Убийцы! Где он? Ведите меня к нему!

Кое-как одевшись, государыня бросилась к спальне покойного государя, но ее не пропустили. В этот момент она встретилась с Паленом и Беннигсеном, и они обратились к ней с просьбой соблаговолить проследовать в комнату его величества императора Александра, который сейчас отправится в Зимний дворец для принятия присяги от высших государственных чинов и хотел бы выслушать сначала присягу из уст возлюбленной матери.

Императрица безмолвно последовала за Паленом и Беннигсеном в комнату сына. Кое-как выговорив слова присяги, она истерически заплакала.

Император Александр подбежал к ней, обнял, усадил в кресло и со слезами в голосе сказал:

— Не плачь, мама, ты разрываешь мне сердце! Что же делать, случившегося не исправить… Но право же, так для отца лучше. Править он не мог, а жизнь царя, лишенного трона, была бы ему не под силу. Мама, мама, да разве ты сама не видела, что покойный государь был не под силу России?

— Я оплакиваю не государя, Александр, — сквозь слезы ответила Мария Федоровна, — я плачу о Павле Петровиче, о человеке редкой души, редкой сердечной доброты… Он заблудился на государственных путях, это — правда… Но как же ему было не заблудиться, когда он был один, когда его никто не хотел понять? Быть монархом очень трудно, Александр, ты сам это теперь узнаешь, а быть неразгаданным монархом… Ах, Александр, Александр, да избавит тебя Господь от такого ужаса!.. И после мучительной жизни такая смерть!.. Бедный, бедный Павел, бедный неразгаданный монарх!

На днях мне пришлось перечитывать «Историю России» Левека, в которой говорится о разногласии в мнениях, существующих до настоящего времени относительно Лжедмитрия, причем меня особенно поразила скудость сведений об этой замечательной эпохе в смысле показаний современников и очевидцев. А между тем сам Левек утверждает, что такие показания имеют чрезвычайную важность для истории, так как одни только очевидцы могут засвидетельствовать правдивость тех или других исторических фактов.