Потемкин высунулся из окна и оглянулся.
— Прости, царица, — сказал он, — но ты ошибаешься! Не к нашей карете относятся все эти восторженные клики, а к каретам, следующим за нами. Без сомнения, народ заметил во второй карете образ Богоматери, и к Ней-то и относятся все эти восторги. Говорил я, что нам нужно пустить карету с иконой впереди!
Императрица высунулась из окна, оглянулась, присмотрелась. Вдруг она резко отдернула голову, и ее лицо отразило гнев и раздражение.
— Ты ошибаешься, Григорий, — холодно бросила она ему сквозь зубы. — Разве ты не видишь, как народ протискивается к карете великого князя? Народ зол, подл и неблагодарен. Хорошо же!
— Вы правы, ваше величество, — сказал Потемкин, снова прислушиваясь. — Народ провозглашает здравицу великому князю и «матушке Наталье Алексеевне». Гм… Это многозначительно! Я достаточно долго прожил в Москве и немножко знаю местных горожан. Все это — предатели и мятежники; московское дворянство мутит их против трона.
— Вот именно поэтому-то я и приехала в Москву, — промолвила императрица, справившись с вспышкой гнева и вновь отдаваясь холодному самообладанию. — Мы задумали для блага страны великие реформы, но недаром меня уверяли, что петербургское население еще не Россия, что истинное отражение русского духа и настроения можно встретить только в Москве. Поэтому на свое пребывание в Москве мы смотрим как на средство проверить, созрела ли страна и заслуживает ли народ тех реформ, которые задуманы нами для его блага. Мы возлагаем в этом отношении большую надежду на вас, Григорий Александрович. Смотрите, наблюдайте, исследуйте почву, и потом мы с вами посоветуемся относительно дальнейшей внутренней политики. Равно желаем мы, чтобы вы по зрелом размышлении доложили нам, как, по вашему мнению, надлежит нам относиться в будущем к их высочествам и какие меры надлежит нам принять для ограждения спокойствия государства.
В великокняжеской карете въезд в Москву тоже вызвал немалое волнение. Вместе с их высочествами ехал также Андрей Разумовский, сидевший на скамеечке против них.
Это место Разумовский занял по ходатайству и просьбе великого князя. Со времени, когда Павел подслушал разговор Разумовского с великой княгиней, он, казалось, вернул Андрею Кирилловичу все прежние дружбу и доверие. Правда, не совсем: все-таки на дне души великого князя оставалось какое-то невольное сомнение, таились непреоборимые подозрения. Но он старался заглушить их, старался показать Разумовскому, что любит и ценит его по-прежнему. Однако время от времени у него прорывались кое-какие нотки, в которых сквозил ревнивый гнев, и это действовало удручающе на настроение всех троих.
Благодаря этому их путешествие было не из веселых. Редко-редко обменивались они отдельными словами, а по большей части дорога проходила в угрюмом, неприятном раздумье.
Только въезд в Москву рассеял это тяжелое настроение. Восторженные приветствия народа встряхнули Павла. Его лицо просветлело, судорожно задергалось, глаза загорелись гордостью. Взгляд великой княгини загорелся радостью и торжеством.
— Ваше высочество! — Воскликнул Разумовский, не будучи в силах долее сдерживать овладевшие им мысли. — О, ваше высочество! Если бы вы захотели… вы могли бы хоть сейчас… Народ за вас! Ваше высочество, о, если бы вы захотели!..
Он остановился, встретившись с мрачным взором внезапно побледневшего великого князя.
Помолчав, Павел глухо сказал:
— Кто хочет законности, не должен идти ради этого на беззаконие. Кто хочет править, должен уметь повиноваться. Я — не трус, и на поле битвы мой меч сумел бы доказать, что носитель его не отступит и перед храбрейшим. Но в данный момент я считаю самым важным быть тем, чем я должен быть: первым и вернейшим подданным моей матери и государыни. Надо уметь ждать; все придет в свое время!
С этими словами он хмуро откинулся в угол кареты и принялся смотреть в окно, не обращая больше внимания на происходившее, ничего не замечая, погруженный в далекие мечты. Казалось, что он спит с открытыми глазами. И действительно, в тот момент, когда карета вдруг остановилась, он имел вид проснувшегося — так, казалось, его поразила эта остановка!
Он испуганно выглянул в окошко и убедился, что они уже прибыли к цели путешествия: перед ними был московский дворец, где для императрицы, членов ее семьи и ближайших лиц свиты были отведены апартаменты.
Когда великий князь и его супруга вышли из кареты, им пришлось тут же встретиться с императрицей в большом приемном зале, где Екатерина опустилась в первое попавшееся кресло. Дорога очень скверно повлияла на императрицу, она страшно устала, а неожиданная встреча у триумфальных ворот докончила остальное.
Когда Павел Петрович и Наталья Алексеевна вошли в зал, чтобы согласно этикету осведомиться о здоровье ее величества, они увидали, что около императрицы хлопочет придворный врач, а Потемкин, который хватался за разные снадобья, тут же кидал их обратно в дорожную аптечку, разражается проклятьями и оживленно жестикулирует. Императрица была очень бледна, но, когда она увидела великого князя с женой, ее лицо густо покраснело и глаза злобно сверкнули. До этого момента она была близка к обмороку, но теперь силы вновь вернулись к ней. Она встала и строго поглядела на подходившую чету.
Павел чувствовал себя глубоко смущенным. Он сознавал, что государыня мать имеет все основания гневаться, но сознавал также, что сам он здесь ни при чем. Подойдя ближе к ней, он смиренно потянулся к ее руке, чтобы молчаливым поцелуем испросить прощение своей безвинной вине. Но императрица только отмахнулась от него, словно от надоедливого насекомого, отдернула руку и впилась гневным взором в великую княгиню.
Наталья Алексеевна вспыхнула в свою очередь, и в ней проснулся вновь девичий задор.
Повинуясь вспыхнувшему желанию дать отпор императрице, Наталья Алексеевна гордо подняла голову и ответила Екатерине таким же, как и ее, твердым взором. Но в ее взгляде ясно читалось торжество, ирония над поражением императрицы.
Было более чем небезопасно стоять так и смотреть на государыню, но Наталья Алексеевна не чувствовала страха, и это настолько понравилось императрице, что она ощутила в своем сердце нечто вроде уважения к молодой женщине.
Но это длилось только мгновение; сейчас же это бесстрашие подняло целую бурю опасений в душе императрицы, и она с новым приливом ненависти и злобы окинула великую княгиню с ног до головы презрительным взглядом.
На пополневшей талии Натальи Алексеевны взгляд императрицы остановился немного долее. Затем она презрительно покачала головой и надменно улыбнулась.
Наконец Екатерина отвела от нее взгляд и обратилась к Потемкину тоном, которому она тщетно старалась придать спокойствие и равнодушие:
— Нам придется всем расстаться теперь, потому что дорога утомительна и надо хорошенько отдохнуть. Пожалуйста, Григорий Александрович, справьтесь там, почему Барятинский не идет? Где он застрял? Ведь он должен был проводить меня в опочивальню, а его все нет! Поторопите его!
Сказав это, она, не оборачиваясь к Павлу и к великой княгине, надменно махнула в их сторону рукой, не удостаивая их высочества даже разговором. Им не осталось ничего иного, как с молчаливым поклоном выйти из зала.
Потемкин сейчас же вернулся. Он застал императрицу сидящей на диване с закрытыми рукой глазами.
— Барятинский нашел, что в этих старых, уже давно нежилых покоях плохой воздух, — доложил Потемкин, — а он знает, что ваше величество не может терпеть плохой воздух. Он распорядился открыть форточки и вновь затопить печи. Через несколько минут все будет готово, и тогда он придет сюда, чтобы отвести ваше величество.
Сказав это, Потемкин так резко опустился на диван рядом с государыней, что Екатерина под действием диванных пружин высоко подскочила. Не обращая на это внимания, Потемкин лениво потянулся и разразился протяжным, громким, вкусным зевком, как если бы рядом с ним сидела не государыня, а самая обыкновенная дама, с которой не стоит стесняться.
