Придя к этому решению, Василий Григорьевич вдруг круто повернулся и зашагал в сторону Сергиевской.

Вот и Сергиевская. Вот и дом Трубецкой. Не доходя нескольких сажен, Баскаков остановился и задумался на секунду. Но почти тотчас же он двинулся вперед, даже ускорив свой и без того крупный шаг.

В доме Анны Николаевны он был уже давно своим человеком, поэтому швейцар, увидев его фигуру чрез стекло подъезда, распахнул дверь и проговорил:

— Пожалуйте, сударь Василий Григорьевич!..

— Дома княгиня? — отрывисто спросил Баскаков.

— Только что изволили выехать.

— Куда?! — вырвалось у гостя.

— Наверняка куда — неведомо… а болтала тут камеристка, что к матушке цесаревне собрались…

«Не судьба», — подумал Баскаков и, круто повернувшись, направился назад к двери.

— А вы, сударь, разве не изволите обождать их сиятельство? — удивленно протянул старый слуга. — Княгиня и обратно, почитай, скоро будут.

— Нет, нет! — быстро ответил Василий Григорьевич. — Мне некогда… я потом зайду… — и он торопливо зашагал по мосткам.

Как ни твердо он решился высказать горькую истину прямо в лицо княгине, но теперь он даже был рад, что не застал ее дома. Его вдруг охватило какое-то странное малодушие. Он как-то инстинктивно понял, что будет не в силах сказать Анне Николаевне то, что молотками стучало в его воспаленном мозгу, что огненными буквами сверкало перед его глазами.

«Нет, так лучше, — думал он, шагая вперед все быстрее и быстрее. — Не нужно этой последней встречи… Я напишу ей… прощусь с ней письменно…»

Вдруг, повинуясь какому-то невольному предчувствию, он поднял голову и встретился с холодным, злым взглядом графа Головкина, шедшего прямо на него. Остановившись перед Баскаковым и загородив ему дорогу, граф воскликнул:

— Так меня обманули! Вы еще живы!

Одно мгновение Василию Григорьевичу захотелось отнестись к этой злобе юмористически, ответить графу, что он готов доставить удовольствие ему и покончить с собою на его глазах, — и вдруг, как это бывает зачастую с нервными людьми, его охватила неудержимая злость, и сорвать эту злость ему захотелось именно на Головкине. Он, смотря на графа в упор, проговорил:

— Да, вас обманули… Помощью Божией я избавился от подлой ловушки, в которую меня поймали по вашему приказанию.

— Очень жаль!

— Но я не жалею об этом. Если бы я умер в каземате тайной канцелярии, я бы не имел возможности сказать вам следующее: «Граф Головкин, вы совершили подлый, бесчестный поступок, недостойный русского дворянина, и я требую у вас удовлетворения».

Бледное лицо Головкина покрылось багровыми пятнами; он скрипнул зубами и хрипло воскликнул:

— Сударь! Вы забыли, с кем вы говорите!..

Баскаков презрительно рассмеялся.

— Какое мне до того дело! — возразил он. — Будь вы не племянник господина вице-канцлера, а хоть сам вице-канцлер — я и тогда сказал бы то же самое…

— Берегитесь: У меня есть средство заставить вас замолчать!

Василий Григорьевич махнул рукой.

— Таким же подлым путем, как и раньше; очень может быть. Но я думаю, что для графа Головкина не пристало якшаться со шпионами тайной канцелярии. Впрочем, может, я ошибся, может, граф Головкин имеет и сам честь принадлежать к числу послухов?..

Головкин еще больше побагровел. Как он ни был труслив, но не мог же он позволить этому человеку так издеваться над собой.

— Так вам очень хочется познакомиться с острием моей шпаги?! — выкрикнул он.

— Если вы осмелитесь ее обнажить, — сопровождая свои слова презрительным смехом, отозвался Баскаков. — Но я на это мало рассчитываю… Граф Головкин, кажется, принадлежит к той породе людей, которые боятся встречаться с врагом лицом к лицу, а предпочитают нападать на него из-за угла… Но я предупреждаю вас, ваше сиятельство, на всякий случай, что я ныне научен опытом и стал очень осторожен… А, кстати, осмелюсь заявить вам, что если вы не дадите мне законной и честной сатисфакции, то в следующую свою встречу с вами я не только назову вас негодяем, но и поступлю с вами так, как дворянину поступать с негодными людьми полагается! — и он сделал рукой такой выразительный жест, что Головкин побелел как полотно.

— Хорошо, сударь! — крикнул он. — Вы получите удовлетворение! Я буду ждать ваших секундантов… — и он торопливо удалился от Баскакова, словно боялся погони.

А Василий Григорьевич, поглядев ему вслед, промолвил:

— Ну, надеюсь, на этот раз он возьмется за шпагу… И я этому от души рад. Для меня это будет удобный случай покончить расчеты с жизнью… Неосторожное движение — и я сумею наткнуться на его шпагу. Это гораздо лучше, чем самому обагрить руки собственной кровью…

Баскаков теперь как-то совершенно успокоился. Отчаяние, конечно, его не оставило, ноющая боль в сердце была по-прежнему мучительна, но он точно примирился с гнетущим состоянием духа. Какой-то прохожий толкнул его.

Василий Григорьевич очнулся от своих дум и медленно зашагал вперед. Но едва он прошел сотню шагов, как его кто-то тронул за рукав.

Баскаков поднял голову и увидел перед собою Милошева. Как всегда веселый, как всегда жизнерадостный, преображенец сиял такой светлой улыбкой, что даже Баскаков улыбнулся.

— Куда это вы, голубчик, путь держите? — осведомился Милошев.

— Голова что-то разболелась; прогуляться вышел…

— Вот и ладно… И я от нечего делать побродить отправился; пойдем вместе! — и он взял Баскакова под руку.

Несколько времени они шли молча. Вдруг Баскаков бросил быстрый взгляд на своего спутника и подумал:

«А ведь это — судьба. Вот мне и секундант для Головкина… Обращаться к Антону — это лишние разговоры будут, а теперь мне эти разговоры не по сердцу».

— Послушайте, Милуша, — вдруг обратился он к преображенцу, — у меня есть к вам просьба…

— А что такое? — оживился тот, удивительно любивший всем угождать и услуживать.

— У меня сегодня был один неприятный разговор, и я хотел бы закончить его хорошим ударом шпаги.

Преображенец еще более оживился. Он уже давно мечтал принять участие в каком-нибудь поединке, и как назло, это ему ни разу не удалось. Поэтому теперь он страшно обрадовался словам Баскакова.

— Вы хотите дуэлировать?! — воскликнул он.

— Да.

— А с кем?

— С графом Головкиным… Александром Ивановичем! Я хочу проучить его.

— Так, пожалуйста, я очень рад… Но когда прикажете назначить дуэль? — уже входя в роль секунданта, официальным тоном спросил Милошев.

— Когда хотите… Хоть послезавтра…

— Послезавтра, — раздумчиво повторил Милошев. — А на другой день нельзя?

Василий Григорьевич пожал плечами.

— Говорю вам — мне все равно. Только не тяните слишком долго. Но почему вам не хочется послезавтра? Дурной день, что ли… Так я не суеверен и на эти приметы мало внимания обращаю…

— Нет, совсем не то, — густо краснея, отозвался молодой офицер. — Напослезавтра маскарад у французского посла… и я обещал одной особе быть всенепременно.

Воспоминание о том, что «пиковая дама» назначила свидание его кузену на маскараде у маркиза де ла Шетарди, молнией прорезало мозг Баскакова.

«А что, — подумалось ему, — если мне окончательно растравить свою рану? Проследить Анну и там же, на маскараде, уличить ее?»

— Хорошо, — быстро сказал он, — пусть дуэль будет после маскарада. А скажите, мой друг, трудно попасть в дом французского посланника?

— А вам бы хотелось быть на этом маскараде?

— Признаюсь, хотелось бы.

— Так это очень легко устроить, — весело отозвался Милошев. — У меня как раз есть два билета. Я вам с превеликим удовольствием уступлю один… Да и костюм у меня лишний есть: капуцинского монаха… Приезжайте ко мне, мы вместе и отправимся.

Баскаков крепко пожал руку молодого офицера.

— Спасибо вам, Милуша. Вы для меня большое одолжение делаете…

Вдруг он вздрогнул, торопливо выдернул свою руку из руки Милошева и испуганным взором уставился на какого-то мужчину, проехавшего мимо в извозчичьей тележке. Ему показалось, что в промелькнувшей мимо него фигуре он узнал Барсукова, своего двойника, которого несколько месяцев тому назад так безжалостно убил Левашев. И эта встреча с выходцем с того света показалась ему предвестником чего-то ужасного…