Лица всех радостно вспыхнули, точно их озарил неведомо откуда упавший солнечный луч.

— Вы не шутите, сударь? — воскликнул Левашев. — Не обнадеживаете нас понапрасну?

— Смею ли я шутить таким важным делом? Я готов передать вам подлинные слова ее высочества. Несколько дней тому назад цесаревна изволила призвать меня к себе и заявила: «Я обдумала и пришла к решению спасти Россию. Не для своего величия и счастья решаюсь я на это, а ради счастья всего русского народа. На этот раз я не отступлю от своего слова, и, если мои друзья не отказались от меня, — соберите их и скажите им, что я рассчитываю на них, жду от них помощи…» Вот ее собственные слова… Что же мне передать ей от вас?..

Глухой ропот прошел среди этой толпы, послышались отдельные восклицания, но все их покрыл молодой, звонкий голос сержанта Грюндштейна:

— Скажите ей, матушке, что мы отдадим за нее каждую каплю своей крови с безмерной радостью!..

— Верно! Правильно! — подхватили остальные. — Лишь бы она не отказалась от нас, а мы от нее вовеки не откажемся…

— Слышите, сударь, — шепнул Лесток Вальденкуру, опять очутившись рядом с ним. — Эта игра, надеюсь, стоит свеч…

—. Энтузиасты! — усмехнулся Вальденкур.

— Не энтузиасты, а сила…

Вальденкур хотел что-то заметить, но Лестока уже около него не было.

— А позвольте, сударь, — спрашивал его в эту минуту измайловский майор Грибков, — позвольте узнать, не ведомо ли вам, долго нам еще эту иноземщину терпеть? Может, вы осведомлены, когда ее высочеству угодно вас будет призвать и совершить сие действие?

Лесток развел руками, не зная, что ответить на этот вопрос, но его выручил Воронцов.

— Кажется, — заговорил он своим мелодичным, звучным голосом, — об этом еще у Германа Генриховича не было случая поговорить с цесаревной, но я о сем с нею говорил, и говорил не далее как сегодня. Ее высочество сие действо в долгий ящик откладывать не намерена… Точно ли так она думает поступить или еще перерешить — утвердительно не скажу, но выразила она такое свое мнение, чтобы быть сему на Крещенье. Когда войска на крещенский парад соберутся — она выйдет к ним и попросит их заступы…

Лесток поглядел на Воронцова и даже плечами повел. «Ишь, врет, шельмец, бровью даже не моргнет!» — подумалось ему.

Но он ошибался. Воронцов не врал. Как раз именно сегодняшним утром Елизавета разговорилась с ним по этому поводу и высказала намерение произвести переворот во время крещенского парада.

— Так и запишем, — заметил Лихарев. — Хоть и долгонько еще до Крещенья, ибо ноне только десятое ноября, — ну, да все ж лучше поздно, чем никогда…

— Так, значит, — снова спросил Лесток, — ее высочество может на вас, государи мои, надеяться?

— Может, может! Как на каменную гору! — гулким хором грянули все.

Важный вопрос был порешен, и снова в бильярдной зазвучали смех, шутки, начался шумный говор. Лесток высунулся в дверь и зычно крикнул:

— Вина! Да больше!

Вино тотчас же появилось, захлопали пробки, стаканы зазвенели, сталкиваясь один с другим, голоса сделались оживленнее, и скоро началась настоящая попойка.

— Так и ты наш? — спрашивал своего двоюродного брата Николай Львович Баскаков, снова только что появившийся на горизонте петербургской жизни.

— Наш, наш! — С веселым хохотом ответил за Василия Григорьевича Лихарев. — Если бы ты не пропадал столько времени, так давно бы знал об этом.

Полное лицо Николая Баскакова залило густым румянцем.

— Я не пропадал, — отозвался он, — а был занят делами.

— Амурными, конечно, — поддержал его Левашев, скрадывая под усами насмешливую улыбку.

— Почему же непременно амурными? — вызывающе спросил Николай Львович.

— Потому что ты по преимуществу состоишь на действительной службе в департаменте богини Киприды. Вот я тебя знаю, — продолжал тем же ироническим тоном Левашев, — скоро шесть лет… и за эти шесть лет слышал, по меньшей мере, о сотне твоих романов. Готов вот и сейчас спорить на что угодно, что ты нам расскажешь сейчас о новом романе…

— А вот и не расскажу! — хитро возразил Николай Баскаков, залпом выпивая свой стакан.

— Однако ты не споришь, что у тебя есть новый роман! — воскликнул Дмитрий Петрович.

Василий Григорьевич изумленно поднял глаза на своего двоюродного брата.

— Как новый роман?! — проговорил он. — А история со вдовушкой, спасенной от злодея-брата? Ведь ты же хотел на ней жениться?

Николай Львович покраснел до ушей, а Левашев и Лихарев звонко рассмеялись.

— Эх, Васенька! — укоризненно заметил Лихарев. — Не смущай ты своего братца воспоминаниями о прошлом. Охота тебе помнить какую-то вдовушку, о которой Николай и думать забыл! Наш Николенька — Дон-Жуан петербургский… У него что ни день, то новый роман, что ни час — то новая вдовушка!

Николай Баскаков стукнул кулаком по столу.

— Ан и врешь! — воскликнул он. — На этот раз у меня совсем серьезная авантюра…

— А давно ли началась?

— С месяц…

— Ну, так через неделю будет другая, и еще серьезнее! — и Лихарев, сказав это, расхохотался; рассмеялся и Левашев; даже на губах Василия Григорьевича скользнула усмешка.

— Смейтесь… смейтесь! — хмуро пробурчал Николай Баскаков, доливая рейнским наполовину опорожненный стакан. — Вам хорошо смеяться, а у меня на сердце, может, кошки скребут.

— Это все из-за авантюры этой?

— Понятно, из-за нее.

— Да кто же твой предмет?

Николай Львович задумался на мгновение и потом, оглянувшись по сторонам и видя, что кругом никто не обращает на них внимания, ответил:

— Я и сам того не знаю.

На лицах его собеседников отразилось неподдельное изумление.

— Как не знаешь?! — первый опомнился Левашев. — Да ведь ты же влюблен?

— Влюблен.

— И не знаешь в кого?!

— Представления не имею…

— Да что она — блондинка… брюнетка… шатенка?

— И этого не знаю.

Молодые люди изумились еще больше. Василий Григорьевич не знал слишком хорошо внутренней жизни своего двоюродного брата, но Лихарев и Левашев привыкли выслушивать иногда из его уст самые невероятные истории, в которых фантазия первенствовала над действительностью. Однако ничего подобного они еще от него не слыхали. И им обоим невольно пришло на ум, что Николай Баскаков просто-напросто смеется над ними, просто-напросто их мистифицирует.

— Ну, это, братец, ты дурака валяешь! — махнув рукой, досадливо отозвался Антон Петрович. — Рассказывает нам шехеразадину сказку, да и хочет, чтоб мы ему поверили.

— Не хотите верить — не верьте, — промолвил Николай Львович, — а сказываю вам достоверно, что хоть говорил я с сей дамой, хоть два раза я ее за этот месяц видел — а не ведаю, какова она.

— Да где же ты с нею видался?.. не в потемках же, не в какой-то таинственной пещере?

— Совершенная истина… Не в потемках я ее видел, а при полном свете… И не в пещере, а в Зимнем дворце… Именно во дворце, на маскараде.

— Вот оно что! Стало, твоя богиня была в костюме?

— Совершенно правильно.

— А в каком костюме? — поинтересовался Левашев.

— В костюме «пиковой дамы»…

Эта простая фраза не произвела ни на Левашева, ни на Лихарева никакого впечатления, но Василий Григорьевич, услышав ее, вдруг вздрогнул и почти испуганным взглядом уставился на своего двоюродного брата…

Василий Григорьевич провел очень тревожную ночь. Он долго не мог уснуть, вернувшись домой из берлиновского герберга, а когда наконец забылся сном, его преследовал тяжелый кошмар, ему виделась та самая таинственная дама в костюме «пиковой дамы», о которой говорил Николай. Но в то самое время, когда его двоюродный брат и не подозревал, кто скрывается под маскарадным нарядом «пиковой дамы», Василий Григорьевич с ужасом узнавал слишком знакомые черты княгини Трубецкой. Он проснулся, обливаясь холодным потом, и первою его мыслью было то же странное предположение, которое мелькнуло у него, когда Николай сообщил о «пиковой даме», которое преследовало его почти всю ночь.