По лицу цесаревны прошла недовольная гримаса.
— Оставь, Маврушка, эти глупости! — резко проговорила она.
— Какие это глупости?!
— А вот мечтания-то эти несбыточные… Не буду я государыней, да и не хочу ею быть.
Шепелева даже глаза вытаращила от охватившего ее изумления; все ее круглое калмыцкое лицо покрылось багровым румянцем, и она, забыв, что весь ее костюм состоит из одной рубашки, подскочила к цесаревне.
— Как не будешь?! Как не хочешь?! — крикнула она, чувствуя, что от волнения у нее перехватило горло.
Ее полная фигура в одной рубашке, спустившейся с плеча, была теперь так комична, что Елизавета не выдержала и расхохоталась.
— Так и не хочу! — сказала она, перестав смеяться.
— Матушка! Золотая ты моя! — взмолилась Мавра. Ивановна. — Не шути ты так… Не доведешь ты меня этими шутками до добра. Опять будет мне Герман-то наш кровь отводить.
— Да не шучу я, Мавра Ивановна, — на этот раз с непритворной досадой отозвалась цесаревна. — Совершенно всерьез я говорю — не буду я корону носить, не надобна мне она.
— Как не надобна! Да что ты, золотая моя, несуразицу такую несешь. Да как же наша Расея без царицы будет?!
— У России есть царь, и другой царицы ей покамест не нужно.
— Ну, какой же это царь, ежели он еще в люльке лежит!
— Это все равно, — твердо проговорила Елизавета Петровна. — Есть царь, хоть и в люльке, и слава Богу… А мне соваться не к чему.
Мавра Ивановна помолчала с секунду, затем вдруг взвизгнула и хлопнула себя руками по бедрам.
— Так не бывать этому!.. — воскликнула она таким звонким голосом, что даже цесаревна испуганно вздрогнула.
— Как не бывать? Чему не бывать?
— А вот отказу-то твоему. Так и не бывать! Ишь что удумала… Нет, ваше высочество, нельзя, нельзя этого! Ведь коли предрешено тебе царствовать — так ты и царствуй! — Мавра Ивановна вдруг залилась слезами и выбежала из спальни цесаревны.
Цесаревна усмехнулась, когда Шепелева выбежала за дверь, но усмешка вышла какой-то гримасой. Горячая любовь, так и сквозившая в каждом слове этой непочтительной речи, тронула цесаревну, и она все утро думала об этих словах ее простой, бесхитростной камер-юнгферы.
Обыкновенно, когда происходила размолвка по какому-либо поводу между Елизаветой и Маврой Ивановной, Шепелева или исчезала на целый день из дому, или запрятывалась так, что цесаревна не могла ее разыскать. Так, по обычаю, полагалось и сегодня, но каково же было удивление цесаревны, когда в одиннадцать часов утра дверь ее будуара, где она сидела, держа в руках какую-то книгу, но витая мыслями в прошлом, отворилась и показалась голова Мавры Ивановны. Это так обрадовало Елизавету, не умевшую долго сердиться и страшно скучавшую о своем друге, что она бросилась к дверям, боясь, что Шепелева опять исчезнет.
— Маврушка! — воскликнула она. — Бросила дуться!
Мавра Ивановна переступила порог, с таинственным видом притворила дверь и промолвила:
— Матушка, гостья дорогая к тебе пожаловала…
— Какая гостья?
— Какая еще у вашего высочества самая дорогая да любезная есть?.. Вестимо, ее императорское высочество великая княгиня всероссийская, родительница императора августейшая.
— Правительница! — воскликнула Елизавета.
— Она самая. К крыльцу уж подъехала… Петр Иванович встречать побег…
«Зачем она приехала?» — как молния мелькнуло в мозгу цесаревны.
Но она не стала задумываться над разрешением этого вопроса и, наскоро оправив перед зеркалом волосы, быстрыми шагами направилась в приемную залу, в которой уже находилась Анна Леопольдовна.
Отвешивая, согласно этикету, глубокий поклон, цесаревна постаралась уловить выражение лица своей гостьи, чтобы заранее знать, чего ей ожидать от этого визита, чтобы заранее приготовиться к отпору, если это необходимо. И выражение лица Анны Леопольдовны ей не понравилось. Было заметно, что правительница не в духе.
Едва ответив ледяными губами на поцелуй цесаревны, Анна Леопольдовна кинула быстрый взгляд на Шувалова и Шепелеву, стоявших на почтительном расстоянии поодаль, и проговорила, подчеркивая фразу:
— Я приехала поговорить с вами, сестрица…
Елизавета взглянула в свою очередь на своих любимцев, те поняли ее безмолвное приказание и вышли из залы.
— Вы, конечно, не ждали меня увидеть у себя, сестрица? — спросила Анна, когда они остались одни.
— Откровенно признаться, не ждала, — ответила Елизавета. — Но я от души рада, что вы мне оказали эту высокую честь.
Ядовитая улыбка тронула губы правительницы.
— Вряд ли вы скажете то же самое, когда узнаете, какие причины заставили меня переступить порог вашего дома.
Цесаревна почуяла что-то враждебное в этой фразе; тон, каким она была сказана, ее обидел. Она вспыхнула, но сдержалась и мягко заметила:
— Каковы бы ни были причины, приведшие вас ко мне, — я рада видеть ваше императорское высочество.
Анна устремила на цесаревну испытующий взор и медленно произнесла:
— Даже если бы я явилась затем, чтобы арестовать вас?
Елизавета вздрогнула, отступила назад; но ее замешательство продолжалось не больше секунды.
— Арестовать?! — холодным тоном, гордо закидывая голову, спросила она. — За что же?!
Правительница ожидала иного. Она все утро продумала над этой фразой, мысленно представляла себе, какой эффект произведет она, сказав эти роковые слова, как побледнеет Елизавета и, если она действительно виновна, как упадет к ее ногам, как будет молить о пощаде. И вместо всего этого — гордый вид, ледяной тон. Одно из двух: или цесаревна действительно не помышляет ни о каких происках, либо она — притворщица и интриганка. Вчера Анна Леопольдовна пришла бы, несомненно, к первому заключению, но разговор с Линаром, манифест, поднесенный мужем, — все это расстроило молодую женщину, расшатало ей нервы.
— Так вы думаете, — заговорила она дрожащим от гнева голосом, — что я ничего не знаю, ничего не вижу! Вы под мою корону подкапываетесь, по вашему наущению шведы на Русь идут, идут, чтоб добыть вам корону, и прямо об этом заявляют! Нет, теперь уж вы меня не обманете… Теперь я вижу, что вы — враг мой и моего сына…
Елизавета, порой удивительно робкая и бесхарактерная, иногда удивительно была находчива. Так и в это мгновение она поняла как-то сразу, что эту раздраженную женщину нельзя сломить ни убеждениями, ни слезами обиды, которые уже готовы были брызнуть из глаз цесаревны; что с нею нужна совершенно иная тактика. И, вздрагивая от внутреннего холодка, пробегавшего по телу, дочь великого императора еще выше подняла свою голову и еще более гордым тоном сказала:
— Так чего же вы ждете, ваше высочество… Если, по-вашему, все это — так, если я действительно такой ярый враг вам и вашему семейству — то арестуйте меня.
Пришла очередь смутиться Анне Леопольдовне. Она посмотрела на свою соперницу широко раскрытыми от изумления глазами и прошептала:
— И вы не хотите даже оправдываться?!
— В чем? — так же гордо спросила цесаревна. — В тех винах, которые вы на меня возвели?.. Так я их не знаю и мне оправдываться в них смешно. А если я, по-вашему, повинна — поступайте со мной по законам, если они еще существуют на Руси, или без законов, если снова наступило бироновское время.
Анна Леопольдовна положительно растерялась; эта выходка Елизаветы совсем ошеломила ее. Ей показалось, что она так смертельно обидела цесаревну, что та никогда не простит ей этой обиды. Она бессильно опустилась на ближайший стул и, чувствуя, что у нее набегают слезы на глаза, прошептала:
— Ах, сестрица, как злы люди!..
Елизавета Петровна облегченно вздохнула. Она поняла, что на этот раз она победила, и на ее губах даже проскользнула улыбка.
— Не люди злы, ваше высочество, — тоном нравоучения проговорила она, — а мы сами чересчур слабы. Неужели вы до сих пор не убедились, что у меня нет желания отнимать корону у вашего сына?
Анна Леопольдовна подняла на нее заплаканное лицо.
— Вы правду говорите, сестрица?
