Настойчивый гость вошел, улыбаясь, запер дверь и, скинув свой плащ в сенцах, проследовал в горницу, слабо освещенную сальной свечкой, горевшей в жестяном шандале. Барсуков оглянулся — Кати не было.

— Нечего сказать, — промолвил он, — хороша хозяйка: гость пришел, а она спряталась.

— Я для вас не хозяйка, — послышался гневный дрожащий голос девушки, убежавшей в соседнюю горницу, — а вы для меня не гость…

— Кто же я таков?

— Хуже ворога злого.

— Вот как! — воскликнул Барсуков, но это восклицание, которое он хотел произнести обычным насмешливым тоном, вырвалось таким злобным, что он изумился сам и невольно замолчал.

Однако он молчал недолго. Пройдя несколько раз из угла в угол горницы, он вдруг тряхнул головой, точно решившись на что-то, подошел к косяку двери, за которой спряталась девушка, и окликнул ее:

— Катерина Яковлевна!..

— Что вам нужно? Чего вы ко мне пристаете?! — послышалось в ответ, и в голосе, каким были сказаны эти слова, ясно прозвучали подавленные слезы.

— Ответьте мне совершенно откровенно на один вопрос.

— На какой еще?

— Очень вы меня не любите?

— Я вас ненавижу. И как будто вы этого не знаете!

Барсуков подавил тяжелый вздох и печально поник головой. С ним сегодня творилось что-то донельзя странное. Эту жестокую фразу он слышал из уст дочери старого комедианта не в первый раз, и никогда еще до сих пор она не производила на него такого ужасного впечатления. Но сегодня она точно перевернула его сердце, которое вдруг заныло, точно в нем открылась рана, сочившаяся кровью. Как бы он был счастлив, если бы девушка ответила ему теплым, ласковым словом, если б с ее полных, красиво очерченных губ, вместо этой ужасной фразы, сбежало слово любви, если бы эти губы, так и манящие к горячему поцелую, прильнули с этим поцелуем к его губам! Он опять помолчал, опять прислушался к доносившемуся из-за двери дыханию девушки и снова спросил:

— А за что же вы меня так ненавидите?

— А за что же вас можно любить? — вопросом ответила Катя.

— А я вас люблю, Катенька.

— Совершенно напрасно. Я не нуждаюсь в вашей любви…

Барсуков опять печально опустил голову; затем он вдруг точно оторвался от косяка и перешагнул порог комнаты, в которой спряталась от него девушка.

Слабая полоска света, падавшая чрез дверной прорез, позволила ему разглядеть стройную фигурку девушки. Катя сидела на кровати, сжав руки; лицо ее скрадывалось в сумраке, царившем здесь, но ему показалось, что девушка удивительно бледна и что в ее больших, как раскаленные угли, сверкающих теперь глазах стоят слезы. Когда он вошел, девушка вздрогнула, но, когда он подошел совсем близко к ней, — она не пошевельнулась, только еще ниже опустила голову на трепетно вздымавшуюся грудь.

— Катенька, — заговорил он и сам удивился, как странно, как мягко звучит его голос. — Катенька! Неужели для меня все кончено? Неужели вы никогда не изменитесь ко мне?

Он смотрел на нее во все глаза и не видел, чтоб она покачала головой, не слышал ее ответа.

— Катенька, — снова повторил он, — неужели я вам так противен, что вы никогда не полюбите меня?

Он с жадностью, с замиранием сердца ждал ответа. Он чувствовал, что этот ответ снова заставит заныть от боли его сердце, но молчание девушки было для него еще тяжелее, еще мучительнее. И вдруг он вздрогнул.

— Зачем вам нужна моя любовь? — тихим стоном вырвалось у Кати. — К чему она вам?!

— Но я вас люблю… люблю больше жизни… Ведь вы поработили меня… Ведь за счастье назвать вас женой — я не знаю, чем бы я пожертвовал.

Если бы он мог теперь видеть полные слез глаза молодой девушки, если бы он мог разглядеть ее лицо, искаженное мукой, — он понял бы, что в ее сердце совсем нет к нему ненависти. Но он не смотрел на нее; он стоял как преступник, склонив голову в ожидании смертельного удара.

— Это — правда, что вы говорите? — тихо, едва шевеля пересохшими от волнения губами, спросила девушка.

— Что правда? — не сразу понял он.

— Что вам дорога моя любовь, что вам хотелось бы назвать меня своей женой?

Что-то новое послышалось в тоне Кати, и это заставило радостно встрепенуться сердце Барсукова.

— Господи! — воскликнул он вполне искренне. — Да ведь я об этом только и думаю… Да для меня не нужно большего счастья.

— Хорошо, — прозвучал вдруг сразу окрепший голос девушки. — Я вам верю и постараюсь вас полюбить; я соглашусь быть вашей женой, но только тогда, когда вы дадите мне клятву стать другим человеком…

— Как это другим человеком?

— Бросить свою службу в тайной канцелярии… — нервным голосом пояснила Катя. — Пока вы будете шпионом, пока вы будете приносить с собою всюду кровь и проклятие — я никогда не полюблю вас. Но я скажу вам правду: я ненавижу не вас, а вашу службу.

Сердце Барсукова захолонуло от счастья; значит, надежда не совсем еще потеряна. Теперь, конечно, он не может дать клятвы, какую требует от него Катя, но со временем… кто знает. Он может и не служить в тайной канцелярии; теперь дорога для него открыта. Важно то, что любимая им девушка не ненавидит его, что она может полюбить его. И, не помня себя от радости, он хотел упасть на колени к ее ногам… Но в это самое время резкий стук в оконное стекло нарушил тишину. Любовь, полымем охватившая сердце Барсукова, сразу отошла на второй план; он вспомнил, что еще должен отомстить.

— Это — батюшка! — воскликнула Катя, спрыгивая с постели на пол.

— Нет, это пришли за мной, — остановил он ее. — Прощайте, Катя. Спасибо вам, что вы дали мне надежду… Я вас так люблю, что перестану быть шпионом, стану другим человеком… — и, торопливо поцеловав холодную, как лед, ручку девушки, он бросился в сенцы и, стрелой пробежав двор, выскочил на улицу.

Там его дожидался Баскаков.

— Як вашим услугам, господин Баскаков, — сказал сыщик, оглянувшись кругом и убедившись, что Василий Григорьевич пришел один. — Пойдемте.

Они молча зашагали вперед, мимо забора, загораживавшего какой-то пустырь. Но не успели они сделать двухсот шагов, как вдруг на белой пелене снега, лежавшего кругом, выросли какие-то две фигуры, спешно направлявшиеся в их сторону.

Барсуков вздрогнул, предчувствуя что-то недоброе. Он вдруг понял, что его перехитрили. Он остановился и спросил:

— Это что же значит?

— А это — мои секунданты, — спокойно ответил Баскаков. — Они могут быть и вашими…

В эту минуту Левашев и Лихарев подошли так близко, что в сероватом сумраке ночи сыщик сразу узнал их.

— А! Так вы мне устроили ловушку! — воскликнул Барсуков, скрежеща зубами от бессильной злобы.

— Ничего подобного, — холодно отозвался Левашев. — Дуэль с секундантами — дуэль по правилам. И вы можете не обижаться на господина Баскакова… Он, правда, хотел идти один, но случайно проговорился, и мы сочли себя обязанными сопровождать его — во-первых, потому что один он снова рисковал очутиться в каземате тайной канцелярии, а во-вторых, потому что у нас с вами, сударь, есть счеты, и мне очень приятно с вами увидеться.

Барсуков, побелев, как полотно, оглянулся кругом, как затравленный волк, и понял, что ему нет спасения.

— Но это — убийство! — воскликнул он. — У меня даже нет шпаги…

Левашев рассмеялся.

— Если вы шли без оружия на дуэль — значит, вы готовили Баскакову ловушку… Но не беспокойтесь — я вам дам собственную шпагу, чтобы вы умерли честной смертью, хотя вы этого и не заслужили… — и он вытащил из ножен шпагу. Трусливый по природе Барсуков при виде шпаги испуганно вздрогнул.

— Я не буду драться! — закричал он. — Я не умею держать шпагу в руках.

— Это вас не спасет, — тем же ледяным тоном ответил Левашев. — Если вы не хотите умереть от руки господина Баскакова, который шел с вами дуэлировать, так отправитесь на тот свет от моей руки. Но я вас прямо убью… и не сочту это за грех.

— Спасите! — отчаянно закричал Барсуков. — Помогите! Убивают!.. — и, продолжая неистово кричать, бросился бежать.