Вот этот именно Песчанский Образ Богоматери, являвшийся по свидетельству Самой Царицы Небесной источником благодати для всей России, и пришел на помощь нашей Родине в один из самых тяжких моментов ее жизни, в самый разгар войны 1914 года и был... отвергнут. Горделивый человек отвергнул небесную помощь, не поверил Гласу Свыше и отсюда все те бедствия, какие не замедлили обрушиться на Россию и доныне тяготеют над ней. Случилось это таким образом.

4 сентября 1915 года, в годовщину прославления св. Иоасафа, чудотворца Белгородского, в Вознесенском храме Петрограда состоялось обычное архиерейское богослужение, а вечером того же дня – общее собрание членов братства Святителя Иоасафа. Председателем братства после генерал-адъютанта адмирала Д.С. Арсеньева был избран генерал от инфантерии Л.К. Артамонов, а товарищами председателя были протоиерей Маляревский и я. Не помню, что помешало мне быть на общем собрании, которому суждено было не только оставить глубочайший след в моей жизни, но и сделаться поворотным пунктом одного из этапов этой жизни. Вечером 5 сентября явился ко мне протоиерей А.И. Маляревский и, выражая сожаление о моем отсутствии на вчерашнем торжестве, рассказал подробно обо всем, что случилось.

"Кончилась обедня, – начал о. Александр, – отслужили мы молебен с акафистом угоднику Божию и разошлись по домам, с тем чтобы собраться вечером в церковном доме на общее собрание. Генерала не было, Вас тоже; открывать собрание пришлось мне. Прочитал я отчет за истекший год, а далее должны были следовать выборы новых членов, речи и доклады, и все, что обычно полагается в этих случаях. Вышло же нечто совсем необычное... Не успел я сойти с кафедры, как заметил, что ко мне пробирается через толпу какой-то военный, бесцеремонно расталкивающий публику и держа в высоко поднятой руке какую-то бумагу... Он очень нервничал и, вплотную подойдя ко мне, спросил меня:

– Вы председатель братства Святителя Иоасафа?

– Нет, – ответил я, – я товарищ председателя!

– Кто же председатель, кто сегодня председательствует? – нетерпеливо и крайне взволнованно спрашивал меня военный.

– Председательствую я, – ответил я.

– В таком случае разрешите мне сделать доклад братству, – сказал военный. Я пробовал отклонить это намерение, ибо имя этого военного не значилось в числе докладчиков, я видел его в первый раз, доклада его не читал, а его внешность, возбужденное состояние духа не располагали меня к доверию, и я опасался каких-либо неожиданностей...

Однако военный, видя мое замешательство, мягко успокоил меня, заявив:

– Доклад мой важности чрезвычайной, и малейшее промедление будет грозить небывалыми потрясениями для всей России...

Он выговорил эти слова так уверенно, с таким убеждением и настойчивостью, что, застигнутый врасплох, я только и мог сказать в ответ:

– Читайте!

– Я до сих пор не могу очнуться от впечатления, рожденного его докладом, – говорил протоиерей А. Маляревский.

– Кто же этот военный, о чем он говорил? – спросил я.

Это полковник О., отставной военный доктор на фронте. Я отметил наиболее существенные места доклада и могу воспроизвести их почти стенографически. Вот что сказал полковник.

"Милостивые государи, я не буду заранее радоваться, ибо не знаю, кого вижу в вашем лице... Но то что вы составляете братство имени величайшего угодника Божия Иоасафа, дает мне надежду возбудить в вас веру в мои слова. До сих пор меня только гнали и преследовали столько же злые, сколько и темные люди; уволили со службы, заперли в доме умалишенных, откуда я только недавно выпущен, и все только потому, что я имел дерзновение исповедывать свою веру в Бога и Его святителя Иоасафа... Верить же – значит делать и других звать на дело. Я и зову, и умоляю... Не удивляйтесь тому, что услышите, не обвините заранее в гордости или "прелести". Дух Божий дышит, идеже хощет, и не нужно быть праведником, чтобы снискать милость Божию. Там, где скрывают эту милость, там больше гордости, чем там, где громко славословят Бога. В положении военного, и притом доктора, принято ни во что не верить. Я это знаю и мне трудно вызвать доверие к себе, и если бы вопрос касался только меня одного, то я бы и не делал этих попыток, ибо не все ли равно мне, за кого меня считают другие люди... Но вопрос идет о всей России и, может быть, даже о судьбе всего мира, и я не могу молчать как по этой причине, так и потому, что получил от угодника Иоасафа прямое повеление объявить людям волю Бога. Разве я могу поэтому останавливаться перед препятствиями, разве меня может запугать перспектива быть снова схваченным и посаженным в сумасшедший дом, разве есть что-либо, что удержало бы самого великого грешника от выполнения воли Божией, если он знает, что действительно Бог открыл ему Свою волю?

Вот и я прошу вас, обсудите мой доклад, рассмотрите его со всех сторон, а потом и решайте, точно ли мне было откровение Свыше или только померещилось мне; в здравом ли уме я излагаю свой доклад или точно я душевно больной человек и делюсь с вами своими галлюцинациями?

Года за два до войны, следовательно в 1912 году, явился мне в сновидении святитель Иоасаф и, взяв меня за руку, вывел на высокую гору, откуда нашему взору открывалась вся Россия, залитая кровью.

Я содрогнулся от ужаса... Не было ни одного города, ни одного села, ни одного клочка земли, не покрытого кровью... Я слышал отдаленные вопли и стоны людей, зловещий гул орудий и свист летающих пуль, зигзагами пересекавших воздух; я видел, как переполненные кровью реки выходили из берегов и грозными потоками заливали землю...

Картина была так ужасна, что я бросился к ногам святителя, чтобы молить Его о пощаде. Но от трепетания сердечного я только судорожно хватался за одежды святителя и, смотря на угодника глазами полными ужаса, не мог выговорить ни одного слова.

Между тем святитель стоял неподвижно и точно всматривался в кровавые дали, а затем изрек мне:

– Покайтесь... Этого еще нет, но скоро будет.

После этого дивный облик святителя, лучезарный и светлый, стал медленно удаляться от меня и растворился в синеватой дымке горизонта.

Я проснулся. Сон был до того грознен, а голос святителя так явственно звучал, точно наяву, что я везде, где только мог, кричал о грядущей беде, но меня никто не слушал. Наоборот, чем громче я кричал о моем сне, тем громче надо мной смеялись, тем откровеннее называли меня сумасшедшим. Но вот подошел июль 1914 года...

Война была объявлена... Такого ожесточения, какое наблюдалось с обеих сторон, еще не видела история. Кровь лилась потоками, заливая все большие пространства... И в этот грозный час, может быть, только я один понимал весь ужас происходящего и то, почему все это происходит и должно было произойти. Грозные слова святителя скоро будет исполнились буквально и обличали неверовавших. И, однако, все по-прежнему были слепы и глухи. В штабе разговаривали о политике, обсуждали военные планы, размеряли, вычисляли, соображали, точно и в самом деле война и способы ее ликвидации зависели от людей, а не от Бога. Слепые люди, темные люди! Знали ли они, что эти десятки тысяч загубленных молодых жизней, это море пролитой крови и слез, приносились в жертву их гордости и неверию, что никогда не поздно раскаяться, что чудо Божие никогда не опаздывает, что спасение возможно в самый момент гибели, что разбойник на кресте был взят в рай за минуту до своей смерти, что нужно только покаяться, как сказал св. Иоасаф?! А ожесточение с обеих сторон становилось все больше: сметались с нашего кровавого пути села и деревни, цветущие нивы, горели леса, разрушались города, не щадились святыни... Я содрогался от ужаса при встрече с таким невозмутимым равнодушием; я видел, как притуплялось чувство страха перед смертью, но и одновременно с этим чувство жалости к жертве; как люди превращались в диких зверей, жаждущих только крови... Я трепетал при встрече с таким дерзновенным неверием и попранием заповедей Божиих, и мне хотелось крикнуть обеим враждующим сторонам: "Довольно, очнитесь, вы христиане, не истребляйте друг друга в угоду ненавистникам и врагам христианства; опомнитесь, творите волю Божию, начните жить по правде, возложите на Бога упование ваше: Господь силен и без вашей помощи, без войны помирить вас".