В большой зале с колоннами, полутемной от решеток в окнах, кишит полтораста детей обоего пола от 5 до 17 лет. Старший возраст преобладает. Необутые, в ужасающих лохмотьях, усыпанных паразитами, с обритыми головами; лица испитые, изможденные, явно порочные. Язвы и нарывы на голове, на ногах, у многих на лице. Два реквизированных рояля по углам. На одном – "беспризорный ребенок лет 16" разыгрывал в момент моего посещения какой-то ноктюрн ногами; на другом младший подбирал мотивы "интернационала" в десять рук. Кого-то душили, и он визжал, как поросенок под ножом. Часть бегала, кувыркалась, давала "подножку", образовывая малую кучу, и все вместе кричали так дружно и неистово, точно зарабатывали этим хорошие деньги. Три замученных девушки из народных учительниц – оплата здесь жалкая, а потому служат только "наши" – тщетно пытались водворить порядок, но вслед им неслась особая, многоэтажная, кощунственная брань – одно из завоеваний октября. Обедают в три очереди традиционным крупником с простым маслом. Порции маленькие; голодные дети языками вылизывают миски и в нее тут же наливается следующему. Спят вповалку на полу, кроватей немного, на грязных соломенных тюфяках под ужасающими одеялами. Изнасилование девятилетних девочек, беременность пятнадцатилетних –рядовое явление. Было несколько случаев избиения друг друга до смерти. Мелкие кражи получили право гражданственности, за них и не наказывают. Налеты на соседние чердаки, дома и огороды, от которых стонут обыватели, никого не озабочивают. Занятие не производится и производиться не может: на 150 человек три воспитательницы, но это и неважно. Важно, чтобы будилось революционное сознание и велось политическое воспитание. И оно ведется. Два раза в неделю в этот бедлам являются "прикрепленные" к нему три комсомольца и, собирая каждый свою группу, знакомят с биографией вождей, с ужасами режима "кровавого Николая", выясняют прелести и свободы настоящего. Главное внимание направляется на разжигание классовой вражды. Мне пришлось слышать слова комсомольца, обращенные к детям: "Красть стыдно у своего брата, у пролетария; красть у буржуя совсем не стыдно, потому что все что у него есть, он награбил у народа, и, беря у буржуя силой, – ты берешь свое и можешь ему сказать: взял у народа и отдай народу, не отдаешь добровольно – я беру сам".

А на стене висит огромный, многоцветный лозунг с аршинными буквами: "Только рабоче-крестьянское правительство несет свет и счастье детям пролетариата".

Во главе комиссариата народного просвещения стоит, как известно, Луначарский (Мандельштам), который говорил (цитируем по "Речи Обера", стр. 70-72), что "учебные заведения у нас для совместного обучения, с новым порядком школьной дисциплины. Мы хотим, чтобы дети воспитывались в атмосфере любви". Это тот самый Луначарский, который в другом месте и другим людям говорил: "Мы ненавидим христиан. Даже лучшие из них должны быть признаны нашими врагами. Они проповедуют любовь к ближнему и сострадание, то, что противоречит нашим принципам. Христианская любовь преграждает развитие революции. Долой любовь к ближнему! То, что нам нужно – это ненависть. Мы должны уметь ненавидеть; только тогда мы можем победить вселенную". (Там же, стр. 89.)

И в руках этого негодяя судьба миллионов русских детей, погубленных им не только физически, но и морально. Вот данные, приведенные г. Обером в его речи: "В течение первого семестра (1923 г.) было зарегистрировано 29 317 преступлений, совершенных малолетними сиротами менее 17 лет". А разврат? Один из свидетелей г. Карню заявил здесь на суде, что он знает от одной, заслуживающей полного доверия дамы, что курсанты были впущены в спальные комнаты молодых девушек. В Петрограде комиссия установила, что 90% девочек моложе 16 лет были лишены невинности. Другой рапорт комиссии по венерическим болезням сообщает, что из 5300 молоденьких девочек, осмотренных комиссией, 4100, т.е. 88%, были проститутками. В докладе, составленном педагогами, можно видеть такой возглас отчаяния: "Мы бессильны бороться с явлением небывалым в России, с громадным ростом преступности и проституции среди детей". Большевики заявили, что берут на свое попечение всех русских детей. И нигде нет столько заброшенных детей, как в России. В Волжских областях, согласно "Известиям" от 5 декабря 1922 года, – 2 миллиона. На Украине, по рапорту большевических комиссаров, – 1 656 000. В Петрограде – тысячи бродячих детей. "Эти дети, – говорит "Таймс" от 23-28 августа 1923 г., – напоминают уличных собак в Константинополе. Они мрут от голода и болезней, но число их не уменьшается, в силу все новых и новых пополнений..."

"Перейдем теперь к большевическим приютам, – продолжает Обер. – Мне достаточно будет прочесть вам один доклад, представленный в комиссариат народного просвещения. Женщина, написавшая этот доклад, была посажена в тюрьму. Луначарский, филантроп новой формации, признал ее контрреволюционеркой. Вот этот доклад: "Число сирот и бесприютных детей растет с страшной быстротой. Дети нищенствуют, толкаемые голодом и холодом занимаются воровством, их часто можно видеть пьяными. Целыми толпами беспризорные дети направляются на юг. Вдоль железных дорог можно видеть толпы детей, прячущихся в помещениях, которые они сами себе устроили. Ребенок сделался дик и всеми средствами ищет, куда бы ему скрыться. В убежищах для бесприютных детей на одной постели помещается от 6-8, остальные спят на полу, они едят из старых консервных банок, у многих отморожены руки и ноги, их тело покрыто лишаями и ранами, их съедают вши, дети издают какие-то крики от страдания и страха." В Саратовской губернии власти открыто заявили, что лучше перестрелять всех тех, которые находятся в приютах, чем оставить их жить при таких условиях." (стр. 70-72).

В газете "Новое Время" от 10 июля 1927 г., № 1854 приведено замечательное письмо русских писателей из России, полученное "Союзом Русских писателей и журналистов" в Белграде. Этот документ должен быть увековечен, как подлинный голос русских великомучеников, томящихся в жидовской кабале. Я воспроизвожу письмо дословно, хотя выпады авторов против "политики дореволюционной власти" и некоторые другие места, отмеченные мной курсивом, и свидетельствуют о том, что даже там, в России, после 10-летних кровавых экспериментов жидовластия, далеко еще не все прозрели по-настоящему, если допускают даже отдаленную связь между "политикой дореволюционной власти" и революцией, или думают, что "писатели", особенно те, кто откликался на дореволюционные события в России, клеймил царскую власть и "заступался" за "народ" – являлись действительно "ухом, глазом и совестью мира". Большинство их помогало революции и потому и откликалось, разжигая страсти и вводя в заблуждение доверчивых и легкомысленных людей, ставших жертвой своей доверчивости.

Чем объяснить, что вы, прозорливцы, проникающие в глубины души человеческой, в душу эпох и народов, проходите мимо нас, русских, обреченных грызть цепи страшной тюрьмы, воздвигнутой слову? Почему вы, воспитанные на творениях также и наших гениев слова, молчите, когда в великой стране идет удушение великой литературы в ее зрелых плодах и ее зародышах?

Или вы не знаете о нашей тюрьме для слова – о коммунистической цензуре во вторую четверть XX века, о цензуре "социалистического" государства? Боимся, что это так. Но почему же писатели, посетившие Россию, – господа Дюгамель, Дюртен и другие – почему они, вернувшись домой, ничего не сообщили о ней? Или их не интересовало положение печати в России. Или они смотрели и не видели, видели и не поняли? Нам больно от мысли, что звон казенных бокалов с казенным шампанским, которым угощали в России иностранных писателей, заглушил лязг цепей, надетых на нашу литературу и весь русский народ.