В двух шагах от них выросла фигура, тень от которой ложилась далеко на пробивавшемся горизонте.

– Клара… Это – ты? – дрожащим от страха голосом спросила принцесса.

– Да, я! – ответил тоже дрожащий женский голос. – Уйдемте скорее отсюда, принцесса! Здесь, в саду, кто-то есть!..

– Где? – встрепенулись и произнесли Анна и граф Линар.

– Здесь… там, за деревом!.. Я сама видела…

– Тебя напугала твоя собственная тень! – стараясь успокоить Клару, произнесла Анна.

– Нет, принцесса, нет!.. Да вот прислушайтесь, там… в стороне большой ивы…

Неподалеку действительно послышался шорох осторожных шагов.

Все трое затихли в предсмертном страхе.

– Прощай! – раздался в той же стороне осторожный, легкий шепот.

Линар первый оправился от испуга.

– Это такая же влюбленная парочка, как и мы! – рассмеялся он. – Однако все-таки надо уходить.

Принцесса бросилась к нему на шею.

– Но где же и когда я опять увижу тебя? – заволновалась она.

– Я дам тебе знать! – рассеянно ответил граф, наскоро обнимая ее и неохотно отвечая на ее нежные ласки.

Он опять уловил неподалеку осторожные шаги и, почти вырвавшись из объятий принцессы, стал быстро удаляться…

Анна Леопольдовна на минуту осталась на месте вместе со своей спутницей. На этот раз и она явственно расслышала шорох.

– Пойдемте! – шепнула ей Клара, и они почти бегом пустились по направлению к дворцу.

Издали до них долетели громкие голоса и как будто звук оружия.

Клара, обезумевшая от страха, схватила принцессу за руку.

– На графа напали! – прошептала она. – Пойдемте!.. Скорее пойдемте!..

Анна Леопольдовна не ответила ни слова; она была вся охвачена тревогой.

Поднимаясь по ступеням дежурной лестницы, она заметила огонь в комнате Адеркас.

Швейцарка еще не спала и, нагнувшись над столом, писала что-то. Ее сердце было тоже неспокойно. Она боялась за свою воспитанницу, и ее личная судьба тоже не в особо блестящих красках представлялась ее воображению.

Все в эту эпоху дрожало и трепетало на святой Руси. Грозный образ временщика Бирона властвовал над всеми и все давил своей грозной тяжестью.

– Я пришла! – тихонько прошептала Анна Леопольдовна, приотворяя дверь в комнату своей воспитательницы.

Та облегченно вздохнула. Никогда она так сильно не боялась за принцессу Анну, как в этот раз.

День, следовавший за придворным балом, хотя и начался ярким солнечным светом, но затем стал пасмурным и дождливым.

Императрица, утомленная и не особенно довольная балом, проснулась позднее обыкновенного и встала не в духе. Это отразилось на всех, кому пришлось являться к ней в то утро с докладами, а тайная беседа с Бироном еще усилила ее дурное расположение.

– В таком случае поторопись! – сказала она герцогу на пороге кабинета, до дверей которого она сама проводила его. – А об остальном уж я сама позабочусь! Все хорошо в пору и в меру, и я над собой шутить никому не позволю.

– Прикажете в ту минуту доложить вам, ваше величество? – спросил герцог тоном, в котором слышалось полное удовольствие от данного ему приказа.

– Нет, это ни на что не нужно. Я даю тебе полную свободу действий! Анну я сама приведу к порядку.

– За объяснения с принцессой я и не берусь! – пожимая плечами, произнес Бирон. – Эту обузу я, при всей своей преданности к вам, не соглашусь принять на себя. Не советую и вам терять напрасно дорогое время. Есть масса более полезного и плодотворного дела, нежели беседа с вашей упрямой племянницей.

Последние слова фаворит проговорил, уже переступив порог двери.

Императрица вернулась к себе и, задумчивая и недовольная, обернулась к кривлявшемуся шуту Голицыну.

– Ступай прочь! – сказала она, – мне досадно и порою обидно видеть, как ты из-за куска хлеба позоришь и свой сан, и свой дворянский герб.

– Голод – не тетка, матушка Анна Ивановна! – смело глядя государыне прямо в глаза, ответил титулованный шут. – Кабы ты мне Лифляндию или Эстляндию подарила да жалованье хорошее мне положила бы, так и я настоящим князем был бы… А то на голодное брюхо-то и герцогская корона с головы свалится!

Императрица пристально взглянула на него и вместо ответа проговорила:

– Пошли сюда ко мне Юшкову!

Через минуту камер-юнгфера осторожным, вкрадчивым шагом вошла в комнату государыни. Она остановилась у притолоки и подобострастно подалась вперед, ожидая приказаний.

– Ну, что? Выследили? – не глядя на нее, спросила императрица.

– Так точно, ваше величество! Верный человек по пятам шел.

– А не врет твой этот «верный человек»?

– Помилуйте! Смеем ли мы!.. Да мы пред вами, ваше величество, как свечи горим!

– Знаю я свет от этих свечей!.. За грош медный продать готовы!

Юшкова хотела что-то возразить.

Однако императрица знаком руки остановила ее.

– Не таранти! – резко произнесла она. – Так это точно, датчанка всем делом орудует?

– Она, ваше величество! Она всякий раз и провожает принцессу.

– Ладно, дай срок! – про себя проговорила Анна Иоанновна, – все довольны останутся! Где теперь принцесса Анна?

– У себя в покоях… отдыхать изволит… тоже притомилась небось после бессонной-то ночи!

Императрица строго взглянула на Юшкову и коротко заметила:

– Говори, да не заговаривайся! Мне твоих рассуждений не нужно.

– Я насчет того, что, на балу танцевавши, устала принцесса, – трусливо попробовала оправдаться камер-юнгфера.

– Ладно! Знаю я, насчет чего ты говоришь! Научилась я хорошо понимать всех вас! Ступай, и чтобы теперь мне ни о ком не докладывали… я отдохнуть хочу.

– Ножки погладить не прикажете ли, ваше величество? Или сказочку рассказать? – спросила Юшкова.

В числе ее прочих талантов имелся талант замечательной рассказчицы. Сказок у нее всегда был в репертуаре целый запас, и императрица в свободную минуту не прочь была их послушать.

Это пристрастие к сказкам было предметом частых споров между нею и фаворитом, всячески старавшимся вывести из придворного обихода все эти преданья старины. «Петр Алексеевич прорубил окно в Европу, – говорил Бирон, – да до конца прорубить не успел. После него опять доски на прежнее место сдвигаться стали, и прежней тьмою стало заволакивать!»

Теперь, услышав предложение Юшковой, императрица сделала нетерпеливое движение.

– Не до сказок мне! – ответила она. – И так уж я наяву словно сны вижу… кругом меня сказки растут. Ты вот гляди да запоминай; как схороните меня, так своим детям сказки эти и перескажи, чтобы они их в потомство передали!

– Ах, матушка наша родная, о чем вы говорить изволите! – всплеснула руками Юшкова. – Возможно ли о таких бедах поминать? Да разве ж кто-нибудь из нас, верных рабов ваших, сможет пережить вас?

Императрица махнула рукой.

– Небось все разом со мной в могилу не ляжете! – почти презрительно произнесла она. – Ну, ладно, ступай к себе да гляди в оба!.. И чтобы ничто не было скрыто от меня! Ты знаешь меня! Я и наградить умею, и за провинность не помилую. Ступай!

Юшкова, согнувшись в три погибели, молча вышла из комнаты.

Через минуту она снова приотворила дверь. Императрица встретила ее гневным взглядом.

– Простите, ваше величество! – вкрадчиво и трусливо произнесла камер-юнгфера. – Я насчет допущения к вам не все приказания выслушала.

– Что еще? – сдвинула императрица свои густые, значительно подкрашенные брови.

– Ежели их светлость господин герцог пожалует, их прикажете к вам допустить или нет?

Анна Иоанновна пристально, почти подозрительно взглянула на нее и вместо ответа произнесла:

– Глупеть ты стала, Аграфена! Я дураков около себя держать не люблю… Ступай!

Юшкова, недовольная финалом своего разговора с императрицей, дала себе слово выместить свою неудачу на первой из попавшихся ей жертв, и судьба поблагоприятствовала ей.

Пройдя на свою служилую половину, она прямо наткнулась на молоденькую камер-юнгферу принцессы Анны, миловидную Клару, робкую и безгранично преданную своей госпоже датчанку, вместе с принцессой Анной прибывшую в Россию. Семья Клары уже долгие годы проживала при мекленбургском дворе, и Клара была почти подругой детства маленькой принцессы Анны, которая росла среди совершенно простой обстановки и вовсе не готовилась к внезапно выпавшей на ее долю высокой судьбе.