— У нее правда кончился альбом. Она нарисовала Тивудский лес с пяти точек, — подтвердила Роз Стэнли.

— В кабинете рисования? А где они стояли? — спросила Сэнди.

— В другом конце, — сказала Моника. — Я догадалась, что он ее обнимал и целовал. Когда я открыла дверь, они отскочили друг от друга.

— Какой рукой он ее обнимал? — схитрила Сэнди.

— Правой, конечно. У него нет левой.

— Ты зашла прямо в комнату или из дверей увидела?

— Я вошла и вышла. Я правда видела, говорю тебе!

— А они что сказали? — поинтересовалась Дженни.

— Они меня не видели, — ответила Моника. — Я сразу повернулась и убежала.

— Это был долгий-предолгий поцелуй? — требовательно спросила Сэнди, а Дженни подошла ближе, чтобы услышать, что ответит Моника.

Моника подняла глаза к потолку, как будто подсчитывая в уме. Закончив вычисления, она сказала:

— Да, долгий.

— Откуда ты знаешь? Ты ведь даже не осталась посмотреть.

— Знаю, и все, — ответила Моника, постепенно накаляясь. — Я все успела заметить. Это был маленький кусочек настоящего долгого поцелуя, потому что я видела, как он ее обнимал, и…

— А я не верю, — пискнула Сэнди, так как была взволнована и отчаянно старалась доказать правдивость донесения Моники, отсеивая сомнительные детали. — Наверное, тебе это приснилось.

Моника вцепилась пальцами в руку Сэнди и ущипнула ее, подло, с вывертом. Сэнди завизжала от боли. Моника с пылающим ярко-красным лицом рванула свой портфель вверх, задев девочек рядом, и те попятились.

— Она начинает злиться, — сказала, прыгая на одной ножке, Юнис Гардинер.

— Я не верю ей, — повторила Сэнди, тщетно стараясь представить себе сцену в кабинете рисования и спровоцировать располагавшую фактами Монику описать ее с должным чувством.

— А я верю, — сказала Роз. — Мистер Ллойд — художник, и мисс Броди — тоже артистическая натура.

Дженни спросила:

— А разве они не видели, как открылась дверь?

— Видели, — ответила Моника. — Когда я открыла дверь, они отскочили друг от друга.

— Откуда ты знаешь, что они тебя не разглядели? — спросила Сэнди.

— Я уже убежала, когда они обернулись. Они стояли в другом конце кабинета, рядом со шторой для натюрмортов.

Она подошла к двери класса и продемонстрировала свое стремительное исчезновение. Эта инсценировка не удовлетворила Сэнди, и она сама вышла из класса, потом открыла дверь, заглянула в комнату, изумленно раскрыла глаза, ахнула и молниеносно ретировалась. Эксперимент с перевоплощением как будто убедил Сэнди и так понравился ее подругам, что пришлось повторить его. Когда Сэнди исполняла этот этюд в четвертый раз и он был уже вовсю расцвечен разнообразными деталями, за ее спиной появилась мисс Броди.

— Что ты делаешь, Сэнди? — спросила она.

— Просто играю, — ответила Сэнди, фотографируя своими маленькими глазками новую ипостась мисс Броди.

Вопрос о том, могла ли на самом деле мисс Броди позволить поцеловать себя и ответить на поцелуй, занимал клан до самого рождества. Дело в том, что история любви мисс Броди в годы войны не позволяла им представить свою учительницу во плоти, поскольку та, более молодая Джин Броди, принадлежала к доисторическим временам — до их появления на свет. Прошлой осенью, слушая под вязом рассказы мисс Броди из цикла «Когда я была молодой», они воспринимали их как нечто весьма далекое от реальности, но поверить в них было легче, чем в донесение Моники Дуглас. Клан Броди решил не разглашать это сообщение, потому что, если бы оно разнеслось по классу, оно пошло бы и дальше, и в конце концов у Моники могли возникнуть неприятности.

А мисс Броди и в самом деле изменилась. И дело было не только в том, что Сэнди и Дженни, мысленно воссоздавая ее новый образ, пытались представить ее себе как женщину, которую можно называть просто Джин. Перемена была в ней самой. Она стала носить платья поновее и светящееся янтарное ожерелье; оно было из такого настоящего янтаря, что, если его потереть, а потом поднести к кусочку бумаги, у него проявлялись магнетические свойства, как мисс Броди однажды продемонстрировала девочкам.

Перемена, происшедшая с мисс Броди, была особенно ощутима в сравнении с другими учительницами начальной школы. Стоило взглянуть на них, а потом на мисс Броди, и было уже легче представить себе, как она поддается поцелуям.

Дженни и Сэнди гадали, не позволили ли себе мистер Ллойд и мисс Броди большего, чем поцелуй в кабинете рисования, и не захлестнула ли их страсть. Они бдительно следили за животом мисс Броди, стараясь определить, не начал ли он расти. Порой, когда им бывало скучно, они решали, что он уже растет. Но в те дни, когда на уроках мисс Броди было весело, они видели, что живот у нее такой же плоский, как раньше, и тогда даже приходили к единому мнению, что Моника Дуглас наврала.

Учительницы начальной школы, здороваясь по утрам с мисс Броди, делали это более чем по-эдинбургски, иначе говоря, весьма любезно, и каждая считала свои долгом непременно сказать: «Доброе утро, дорогая», но Сэнди, которой к тому времени исполнилось одиннадцать лет, чувствовала, что тон, каким они произносят слово «дорогая», казалось, намеренно заставляет это слово рифмоваться со словом «презираю», так что эти дамы могли с тем же успехом вместо «Доброе утро, дорогая» говорить «Доброе утро. Презираю!». Мисс Броди отвечала им с еще более выраженным гордым английским акцентом, чем обычно. «Доброе у-у-тро», — отвечала она, проходя по коридору и поворачивая голову не более чем на оскорбительные полдюйма, и их презрение, попав под колеса кареты, везущей превосходство мисс Броди, превращалось в лепешку. Мисс Броди шагала по коридору с высоко-высоко поднятой головой и часто, войдя наконец в свой класс, позволяла себе на минуту с облегчением привалиться к двери. Она редко заходила в учительскую в свободные часы, когда у ее учениц был урок пения или рукоделия, предпочитая оставаться со своим классом.

Что касается учительниц рукоделия, то эти две женщины стояли несколько особняком от остальных, и их не воспринимали всерьез. Они были младшими сестрами третьей, ныне покойной сестры, после смерти которой никто так и не сумел взять на себя руководство их жизнью. Звали их мисс Эллен и мисс Алисон Керр. Научить чему-либо они не могли — слишком уж были суетливы. Вечно растрепанные, с голубовато-серыми лицами и птичьими глазками, они вместо того, чтобы учить, как надо шить, брали у девочек по очереди их шитье и делали за них большую часть работы. Когда у кого-нибудь дело совсем не клеилось, они распарывали уже сшитый кусок и перешивали заново, приговаривая: «Так не пойдет» или «Какой же это запошивочный шов!» Сестры-рукодельницы пока еще не поддались общей тенденции и не осуждали мисс Броди, так как в душе твердо верили, что их ученые коллеги выше любой критики. Поэтому уроки рукоделия были для всех прекрасным развлечением, и мисс Броди до самого рождества каждую неделю на этих уроках читала девочкам вслух «Джен Эйр», а они, слушая ее, кололи иголками пальцы, насколько хватало терпения, чтобы на шитье оставались интригующие пятнышки крови — из таких пятнышек можно было составлять целые узоры.

Уроки пения были совсем другое дело. Через несколько недель после сообщения о поцелуе в кабинете рисования постепенно стало ясно, что мисс Броди необычно ведет себя до, во время и после уроков пения. В те дни, когда у девочек было пение, она надевала самые новые платья.

Сэнди спросила Монику Дуглас:

— А ты твердо знаешь, что ее поцеловал именно мистер Ллойд? Ты уверена, что это был не мистер Лоутер?

— Это был мистер Ллойд, — ответила Моника. — И потом, это было в кабинете рисования, а не в музыкальной комнате. Чего ради мистер Лоутер пойдет в кабинет рисования?

— Мистер Ллойд и мистер Лоутер похожи, — сказала Сэнди.

— Это был мистер Ллойд, — повторила Моника, постепенно вскипая. — Он обнимал ее одной рукой. Я их видела. Лучше бы я вообще тебе не рассказывала. Мне только Роз верит.