— Она заболела?

— Я бы не сказала, что она хорошо себя чувствует. Это деликатный вопрос. Не могли бы вы приехать немедленно? Сэр Квентин, разумеется, оплатит такси.

— Соедините меня с леди Эдвиной, — сказала я.

— Никак не могу.

— Почему?

— Она не в состоянии говорить.

Тогда я попросила позвать к телефону мисс Фишер.

— Сиделка Фишер поехала к сестре.

— Врача вызывали?

— Понимаете, — начала Берил Тимc, — мы как раз обсуждали…

— Не нужно ничего обсуждать. Пошлите за врачом, — сказала я.

— Но ей нужны вы, Флёр.

— Дайте трубку сэру Квентину.

— Сомневаюсь, чтобы он захотел говорить с вами, Флёр. Сэр Квентин очень обижен.

— Ему предстоит еще заплатить мне жалованье и многое объяснить, — сказала я.

Наступила пауза — Английская Роза, очевидно, накрыла трубку ладонью, чтобы посоветоваться с сэром Квентином, потому что в конце концов он сам подошел к телефону.

— Я был бы вам премного обязан, — сказал он, — если б вы приехали повидать матушку. Это крайне необходимо. Какие бы неприятности ни произошли между нами, уверяю вас, мисс Тэлбот, я не хочу вмешиваться в ваши с матушкой отношения.

— Я хочу с нею поговорить.

— Увы, это невозможно.

Кончилось тем, что я поехала, но сперва запихнула автобиографии обратно в платяной шкаф, а шкаф заперла на ключ. Читавшие «Уоррендера Ловита» знают, что постигло эти автобиографии в мое отсутствие. Где-то в глубине сознания у меня и вправду промелькнуло, а не попадусь ли я на ту самую удочку, что и Марджери из романа, которую сманили от бумаг Уоррендера под тем предлогом, что она понадобилась старухе Пруденс. Но самый факт, что промелькнуло это где-то в глубине, почти полностью исключал возможность ясно понять всю обоснованность моих догадок. Мне казалось совершенно неправдоподобным, чтобы мой же роман мог до такой степени вклиниться в мою жизнь. Я часто ошибаюсь, отвергая возникающие у меня подозрения как неразумные.

Через полчаса я была на Халлам-стрит.

— Мисс Тэлбот, — произнес сэр Квентин, — не зайдете ли на минутку ко мне в кабинет? К счастью, к нашему огромному счастью, матушка погрузилась в сон. Было бы чрезвычайно обидно беспокоить ее после всего, что случилось, всего, что случилось…

— Ну значит, все в порядке, и в моем присутствии нет необходимости, — сказала я.

Но сэр Квентин крепко держал меня за руку и теснил к кабинету.

— Снимите пальто, прошу вас, мисс Тэлбот, — говорил он. — Нам нужно обсудить с вами несколько мелочей.

— Если вы имеете в виду досье вашего «Общества», — сказала я, — то я сначала познакомлюсь с ними получше, а потом буду обсуждать. Насколько я успела понять, вы осуществили плагиат моего романа «Уоррендер Ловит». Можете не сомневаться, что я подам на вас в суд.

— Ваш роман, ваш роман, ничего я о вашем романе не знаю. Понятно, почему вы не смогли уделять все внимание своим обязанностям, работая у нас, — вы же все это время пописывали романы. Бред величия.

Из другой половины дома донеслись грохот и пронзительный крик:

— Флёр! Флёр, это вы? Отстаньте от меня, Тимc, сука паршивая! Я хочу видеть Флёр. Я знаю, она здесь. Я знаю, что Флёр в доме.

Сэр Квентин продолжал:

— Это я подам на вас в суд.

Я оставалась на месте, словно согласившись не обращать внимания на поднятый Эдвиной тарарам.

— Возникает вопрос, — сказала я, — почему Бернис Гилберт лишила себя жизни.

— Это я…

Но я вскочила и выбежала в коридор, где Эдвина пыталась высвободиться из хватки Берил Тимс.

— Флёр, как я рада вас видеть, вот уж приятная неожиданность, — прокаркала Эдвина. — Пойдемте ко мне.

Я отпихнула Берил Тимс и прошла за Эдвиной. С другого конца коридора донесся слабый крик сэра Квентина:

— Матушка!

Прежде чем уйти в тот вечер с Халлам-стрит, я получила расчет и трудовые документы. Еще я получила конверт от Эдвины — она украдкой извлекла его из наволочки и впихнула в карман моего пальто, сопровождая все это пронзительными взвизгами, так что Берил Тимс, которая пошла в ванную за водой для снотворного, не заподозрила об этой передаче.

Я пообещала Эдвине зайти проведать ее в ближайшем будущем. Вечно подворачивалась очередная причина, по какой я не могла разделаться с Халлам-стрит раз и навсегда. Это напоминало мне эпизоды в «Уоррендере Ловите», когда выдуманный мною филолог Прауди все время натыкается на письма от Марджери к Уоррендеру с объяснениями, почему она не может приехать к нему за город, тогда как вполне очевидно, что она не переставала ездить вплоть до гибели Уоррендера в автокатастрофе. На вопрос Прауди, зачем она снова и снова возвращалась в этот дом, Марджери отвечает: «Я хотела положить этому конец. Но кто бы тогда помог гречанке? И Пруденс, мне нужно было видеться с Пруденс».

Обо всем этом я подумала, усаживаясь в такси, чтобы ехать домой. Я вспомнила завязку романа — люди собрались, ждут Уоррендера — он должен к ним присоединиться. Уоррендер опаздывает. Вообще не приезжает. Он погиб в автомобильной катастрофе.

Вот какой был ход моих мыслей: Уоррендер Ловит погиб в автокатастрофе, когда все в сборе и ждут только его. Судьба Квентина Оливера, если он захочет сыграть Уоррендера Ловита, будет такой же. Эта мысль напугала меня, но в то же время прошла стороной, словно я смотрела чужую пьесу и не в моих силах было остановить спектакль. И тут мне, прямо в такси, снова подумалось, до чего чудесно быть женщиной и писательницей в двадцатом веке. Как будто сэра Квентина, можно сказать, и не было на самом деле и я его просто выдумала, а Уоррендер Ловит — живой человек, по-настоящему живой, и с него-то я отчасти и списала сэра Квентина. Нервы у меня, правда, были напряжены до предела, но свои тогдашние ощущения я помню очень отчетливо.

В том, что сэр Квентин существует на самом деле, я убедилась, вернувшись к себе. Правда, я не заметила ничего подозрительного, вытащила из сумочки ключ от шкафа и открыла его. Соллина дорожная сумка стояла на своем месте. Я раскрыла ее и уставилась в пустоту, завороженная исполнением моих предчувствий и размерами собственной глупости, не давшей мне внять голосу интуиции. Сумка издевательски ощерилась на меня зияющей пастью. Здесь поработал профессионал. Ни малейших следов, что кто-то приложил руку к дверному замку, никаких царапин на дверце шкафа, изобличающих неумелую руку дилетанта. Утром привратник подтвердил, что, насколько ему известно, меня никто не спрашивал. А что, в доме вообще не было никого постороннего? От возмущения он начал метать громы и молнии, и в их свете передо мною предстал неоспоримый факт, о котором я уже и сама догадалась: чтобы проникнуть в дом и безошибочно добраться туда, где я держала биографии, был нанят профессиональный взломщик. Дотти знала расположение комнат и обстановку и, конечно, сама, возможно, о том не подозревая, выболтала все, что нужно. Я немедленно полезла за «Уоррендером Ловитом» под кровать, где теперь хранила рукопись в чемодане. От волнения я забыла, что перед уходом из дому извлекла ее и сунула к себе под подушку. Таким образом, в чемодане я обнаружила только один свежий машинописный экземпляр книги — два других забрал Солли. Но где же, где моя рукопись форматом 13x16 дюймов? Я битый час искала по всей комнате и, только ложась спать, почувствовала ее под подушкой.

Это напомнило мне о конверте, который Эдвина сунула в карман моего пальто. Я взвилась из-под одеяла — настолько это волнующее воспоминание взбодрило и придало мне сил. Я из той породы людей, кто быстро оправляется от физического изнеможения при малейшем умственном возбуждении. В скомканном, ненадписанном конверте я нашла несколько страничек, написанных от руки и, судя по всему, вырванных из чьего-то дневника. Вырвали их грубо — у многих слов, с которых начинались строки, не хватало первых букв, у слов же на обороте страничек — соответственно последних. Мне показалось, что почерк — сэра Квентина, а прочитав первую страницу, я поняла, что выдирки — из его дневника.