Тело начало знобить; проклятый сырой озноб не прошел даже когда Кангасск оделся. Некоторое время он сидел, завернувшись в одеяло и поглаживал большим пальцем зажатый в кулаке харуспекс. Внезапно почувствовал: снаружи его ждут…

…У палатки он встретил Владу. Не верилось, что Воительница прошла под дождем — на ее плаще только сейчас появились первые капли, — скорее, примчалась на трансволо.

— Здравствуй, Кангасск, — сказала она приветливо. — Я очень горжусь тобой. Правда горжусь, Ученик!..

— Здравствуй, Влада, — отчего-то посветлел душой Кангасск. — Я… знаешь, я хотел бы звать тебя Учителем, как Осаро, но… ты понимаешь… Могу я…

— Ученик мой, — Владислава Воительница укоризненно склонила голову набок, — жила на свете такая талантливая женщина, которая писала стихи. Так вот, она страшно обижалась, когда ее называли поэтессой. Она говорила: «Не поэтесса! Только поэт»… Это я говорю каждому своему Ученику… Их было много за всю историю Омниса, и никто не стыдился звать меня Учителем.

— Хорошо, так и буду звать тебя: Учитель…

Кангасск положил руку на сердце и склонил голову. Не тогда он принимал ученичество, когда согласился на него на площади Хандела — он принимал его сейчас, под серым небом и моросящим дождем, и — как хотите — но для него, Кангасска Дэлэмэра, это был торжественный момент.

— А ты очень изменился, Кангасск, — сказала Влада, внимательно вглядываясь в его зеленые глаза. — Ты выглядишь… старше, спокойнее… в мире с собой. Похоже, многое случилось за один день и одну ночь, и не только в витрянике дело?..

— Да… Учитель… — вздохнул Кан. — Я много чего понял.

— Расскажешь мне, по пути, — покачала головой Влада. — Нам с тобой пора в Серую Башню. Серег на рассвете напутствовал своих Охотников, а теперь ждет нас там. Трансволо быстро нас домчит…

Кангасск растерялся: вот так исчезнуть, не прощаясь?..

— Но сначала, — Влада словно угадала его мысли, — пойдем к реке. Тебя очень ждут. Не буду же я лишать своего Ученика часа славы…

…Его действительно ждали… А Кан еще поражался, как пуст этим утром Ивен: он был здесь, в полном составе. И поодаль, видимо, подошедшие позже — Дэнка, Коссель, Девалла. Храня порядок, серые Охотники окружили граждан, словно еще держали над ними периметры… В жизни Кангасск не видел столько народу сразу.

Владислава Воительница накинула капюшон и смешалась с толпой, а Кангасска Рамуне, Вестрен и еще несколько Охотников зазвали подняться на холм. Тот самый, под которым Сильвия и Флавус ждали его вчера. Они и теперь стояли на том самом месте и смотрели на него снизу вверх… Стало неловко, захотелось спуститься… Но Вестрен взял его за плечо и произнес речь, где говорилось о добром и могучем маге, который сумел сразить витряника и сохранить жизнь человеку, носившему демона в своей душе; который рискнул жизнью ради этого. И такой великий, добрый и боевой был этот маг, что Кангасск как-то не сразу понял, что это он сам. А когда понял, вся толпа, собравшаяся под холмом, уже в восторге кричала: «Кангасск Дэлэмэр! Кангасск Дэлэмэр!»…

…Охотники умеют хвалить… И чем младше герой, тем громче хвалят его. Пусть кому-то покажутся напыщенными речи и преувеличенными деяния — все равно: молодого Охотника окрыляет такая похвала, и он уже никогда не свернет с верного пути… Впрочем, за то, что сделал Кангасск Дэлэмэр, на руках носили бы любого мага…

Подняв вверх правую руку, Рамуне восстановила тишину. А потом провозгласила: «Песня в честь героя!» и вместе с Охотниками, стоявшими на холме, принялась петь. Они пели дружно, слаженно — видимо, в долгих осадах и походах было время притереться характерам и спеться голосам…

«Так вот он, твой дар, Рамуне: ты сложила обо мне песню»…

Кангасск не знал судьбы этой песни. Не знал, что Флавус упросит старших коллег, а жители четырех спасенных поселений — поддержат — и Охотники еще раз все вместе споют о Кангасске Дэлэмэре, Ученике миродержцев, уже в присутствии сотни музыкальных кристаллов. Эти кристаллы растут в пещерах, разбросанных по всему Омнису, и магия в них слабенькая: она поет в блестящих гранях, составляющих простой природный стабилизатор, вроде того, что несут в себе животные: ведь, увези дракона-зажигалку на Север или на Юг, а он и не заметит разницы, и огонь его будет гореть, как прежде. И если у драконов — магия Огня, то у музыкальных кристаллов — магия Памяти. А их простое природное свойство — не замечать ни Лунную Хору, ни Солнечную — открывает им дороги всего мира.

Кому дано видеть судьбы музыкальных камней?.. Придет время — и один из них попадет в Таммар, к маленькой Занне…

Не говорите, что дети не умеют любить: умеют, и сильнее всех на свете. Но это чувство пугает их, и порой они стыдятся его…

Снова и снова будет Занна слушать эту песню и смутно, во сне и грезах, видеть сквозь новенький, не прирученный еще харуспекс, зеленый холм, хмурое небо и Кангасска, хвалу которому поет северное воинство. А нет да и всплакнет на плече своей мудрой бабушки, которая и нагадала ей необычную судьбу…

— Слава — это прекрасно. Если человек сделал что-то хорошее, его воистину стоит наградить торжественно и при всех, — сказала Влада, бросив последний взгляд в сторону безымянного притока. — Но пир и танцы мы им оставим, Кангасск. Пусть радуются. А нам пора…

Они вернулись к палатке, за вещами. Пока Кангасск складывал рюкзак, в руки ему попалась толстенная «Теория Ничейной Земли». И она не лезла ни в какие ворота, словно желала остаться здесь.

— Я ее Флавусу отнесу! — догадался Кан. — Я быстро… — и выбежал под дождь.

Флавус и Сильвия чуть не столкнулись с ним…

Девочка теперь хоть и грустно, но улыбалась. Верный пухляк прятался от сырости в капюшоне ее плаща. Кангасск порадовался, что зверек не бросил маленькую хозяйку, вдруг ослепшую к тонкому миру; не укусил, не скрылся в лесу — остался с ней. Хоть в этом судьба справедлива к Сильвии.

Книгу Кан отдал Флавусу, сказав: «Мне жаль ее: ведь полмира со мной прошла. Но, смешно сказать, в рюкзак не помещается, как будто не хочет. Да я хоть и читал ее, а почти ничего не понял… Пусть будет у тебя — ты поймешь. Она хорошая, книга…» Он обнял друзей на прощание и, уже уходя, оглянулся на безымянный приток. И попросил: