— Он коснулся моего лица, я помню, — сказал он наконец. — А потом вдруг помчался мимо, едва задев меня. Видимо, тебя почуял. Но вот почему он меня не разорвал… не знаю… Не знаю… Будь я таким, как мои родители, как Сильвия, еще можно было бы объяснить, почему… хотя и с трудом.

— Твой отец говорил о каком-то пути, который ты выбрал, — решился спросить Кангасск. — Что ты знал, на что идешь, и пошел, а я выбрал тот же путь, только не знаю, что потерял. Я пытался спросить, но он не захотел объяснять…

— Ты?! — Флавус аж подскочил на кровати и с ужасом и изумлением взглянул на Кангасска. — Ты тоже встал донором?!

— Да, — твердо ответил Кангасск. — Чтобы поддержать тебя.

Взгляды встретились. Некоторое время оба мага молчали.

— Жаль… — опустил глаза Флавус. — Мама так восхищалась тобой… Мне правда жаль тебя, даже насчет себя я так не сожалел…

— Кто-нибудь объяснит мне, в чем дело?! — Кангасск начал злиться. И тут же укорил себя: последнее это дело — злиться на больных и раненых… — Прости, я…

— Я объясню, — мягко прервал его Флавус. — Я все объясню… — он сел на кровати, накрыл плечи одеялом и приготовился к долгому рассказу… — У каждого человека есть магический потенциал. Это как чаша, большая или маленькая, в которую всю жизнь капает магия. Если природа задумала так, чтобы твоя чаша вмещала море, ты станешь или великим магом, или… амбасиатом — «человеком с миссией»… Да, я знаю, ты о них вряд ли слышал. Таких, как мои родители и сестра, очень мало на свете, тогда как магов — много. Это две разные веры: магия и амбасиатство. Моя семья хранила свою веру на протяжении сотен поколений, и каждый ребенок рождался с гигантским потенциалом. Так же как в некоторых династиях магов. Разница только в том, что, если ты амбасиат, ты не тратишь свою магию. Или тратишь очень мало — все равно что черпаешь ведром воду из моря. Ты сам был таким: Лихт и болеутоляющее заклинание — это ерунда, вреда тебе нанести они бы не смогли… Так вот… Когда магия накапливается и создается высокая ее концентрация в одном человеке, тогда количество переходит в качество — это перерожденная магия — амбасса. Человек меняется под действием этой силы и приобретает способности, о которых и не мечтал. Амбасса влияет и на судьбу, ты начинаешь идти по жизни интуитивно, видеть хитросплетения судьбы, читать чужие судьбы. С морем амбассы внутри тебя ты уже не совсем человек. Скажи, ты ведь заметил что-то странное в моем отце, в моей матери? в Сильвии? Заметил, как мою сестру слушаются дикие звери? Хотя бы и этот пухляк… мне он изгрыз всю руку и изгрызет еще раз — только дай, а у нее — тишайший зверь. Потому что она понимает его мысли. Слышит их!.. Я тоже был таким. Говорят, даже еще талантливее… Я на спор прыгал со стометрового обрыва и не разбивался, даже синяков не получал. Я пытался даже летать… Лет в пятнадцать я только задумался, почему же маги так любимы и уважаемы, а амбасиатов никто не знает. Да потому что амбасиаты — эгоисты, хранят свою магию для себя, питают ею свои собственные чудеса. А маги… они ведут магию в мир. Они вершат ею добро… или зло… Они меняют мир, тогда как амбасиаты только живут в нем. Я потому и пошел в Охотники, Кангасск. С таким потенциалом меня взяли в Университет даже без экзаменов… — тут Флавус грустно вздохнул. — А вот для моей семьи это была трагедия. Я и сам много раз жалел и сомневался, правильно ли поступил. Но, думаю, все же правильно. Когда в мире столько горя, грех это — держать целое море амбассы только для себя одного…

Так вот, Кангасск… я-то уже не способен оценивать магические потенциалы. С потерей своей амбассы я стал слеп к таким тонким ощущениям… Но мои родители и Сильвия, как ты заметил, восхищались тобой… Ночью ты встал донором, причем без всякой подготовки, и теперь, похоже, стоишь над пустой чашей — покрытым солью, высохшим, потрескавшимся дном когда-то безбрежного моря. Причем от неумелого использования большая часть твоей магии даже не пошла в дело, а рассеялась в эфире.

Обычная магия наберется быстро, ты сможешь творить заклинания какие хочешь, и еще станешь сильным магом, было бы желание. Но то, что тебе было дано от рождения, уже никогда не восполнить. Жизни не хватит, Кангасск… Будь ты миродержцем, хватило бы: два-три столетия затишья — и море наполнилось бы амбассой вновь. Но ты всего лишь человек… Так что путь амбасиата теперь закрыт для тебя. Иди путем мага, и будь на нем счастлив, если сможешь.

— Твой отец сказал то же самое… — устало улыбнулся Кангасск, видя безжизненный соляной провал в земле, на краю которого робко трепетал ручеек, размывая соль и утопая в ней.

— Наверное, лучше бы не рассказывать это тебе, — развел руками Флавус. — Жаль, я не так мудр, как мой отец. Знай он, что я тебе рассказал, разочаровался бы во мне еще раз…

— Твой отец любит тебя, — странно, дрогнувшим голосом произнес Кан. — И уважает твой выбор, хоть для него и тяжело видеть, чем ты пожертвовал… Хотел бы я знать, где мой отец сейчас. Хотя бы кто он, какой он…

— Несомненно, он был великий человек, — уверил его Флавус. — Человек магической или амбасиатской династии. Если, конечно, ты не унаследовал потенциал от матери…

— Нет… — покачал головой Кангасск. — Потомки Дэл и Эмэра слабы в магии. А про отца мне говорили только, что он был чудаком.

— Амбасиат… — утвердил Флавус. — Их сразу видно, где бы они ни прошли… Быть может, ты еще найдешь его.

— Быть может… — согласился Кангасск. Устав от тяжелой и печальной беседы, он поднял «Судьбы Их Учеников» и весело хмыкнул: — Это ты меня там нарисовал?

— Нет, — ответил Флавус серьезно. — Это Сильвия.

Кангасск подивился, как маленькая девочка могла так точно и уверенно нарисовать портрет, и вспомнил, что сам в таком возрасте рисовал какие-то каракули. Амбасса, — вспомнилось ему, — особые свойства…

— Оставайся сегодня, Кангасск, — попросил Флавус. — В доме спокойнее, чем в палатке рядом с периметром. А донором тебе все равно становиться первую неделю нельзя.

— Да, пожалуй, — согласился Кан-Гасси. — Эх, а я-то думал, стать донором магии — все равно, что поделиться кровью с больным или раненым!.. Помню, день потом плохо, а на следующий все уже восстанавливается, словно ничего не было…

— Кстати, что у тебя с рукой? — Флавус пригляделся очень внимательно и в раздумье поднял черную, как смоль, бровь.

— Отморозил. Лихт сжал… — сказал Кан, встретил непонимающий взгляд исподлобья и почувствовал себя маленьким, натворившим глупостей Гасси…

На этот раз Кангасск принял предложение на время поселиться в доме Брианов. Он передал госпоже Рейне грустного, но вполне здорового Флавуса и чуть ли не сбежал от ее исполненного жалости взгляда. Она была так расстроена, что не могла этого скрыть, и, хотя она ни слова не сказала ему, но у Кангасска ком подступил к горлу.

Через минуту он уже выскользнул из дома и направился к своей палатке, за вещами. Шагая по дороге, Кан немного успокоился, но мысли его все равно посещали тяжелые. Особенно одна: о том, какую тень на его судьбу отбросит поступок Серега… Бесспорно, Кангасск нарвался сам, но Серег был тем, кто решил. И что-то подсказывало, что Владислава Воительница не одобрила бы этого. И вновь стихотворный напев, услышанный в полудреме, зазвучал в душе…

А ведь он был очень прав, Кангасск. У миродержцев состоялся неприятный разговор, еще до того, как он проснулся…

— …Зачем ты толкнул его на это? — холодно спросила Влада и осудила: — Не имел ты права выбирать за него.

— У меня были причины, — мрачно отозвался Серег. Он отвернулся от ее черных в гневе глаз и смотрел теперь на северо-запад, и не поросшие колючим кустарником руины Города Еретиков вставали перед его мысленным взором, а живой, шумный, величественный Эрхабен. Ветер трепал его длинный серый плащ и заставлял щурить глаза. — Второго Малконемершгхана я не допущу! — сказал он, будто поклялся.