— Он не имеет права приказывать нам, будь он хоть трижды Ученик миродержцев! — ударила кулаком о ладонь вспыльчивая Солеф, командующая сегментом вторым.

— А теперь помолчите и представьте, — мрачно сказал последний — Вестрен-Охотник, подняв сухую старческую руку. — Представьте: что, если он прав… — более молодые Охотники притихли, словно дети, слушая его неторопливые слова. — Судя по всему, я последний, кто говорил с этим юношей. Он воззвал ко мне как к последней надежде, сказал, что вы все не захотели слушать его. И, знаете, по-моему, не время сейчас взывать к нашей гордости… так, Солеф?.. — бросил он взгляд на Охотницу. — И не время выжидать, когда миродержцы обратят на нас внимание… так, Рагвард?.. — встретился он глазами и с ним. — И не время пытаться призвать к ответу несчастного мальчика… верно, Харальд?..

Старик встал и выпрямился во весь рост.

— Никогда я еще не пользовался Правом Старшего, — сказал он. — Но сейчас, по этому Праву, я беру на себя чрезвычайные полномочия и отстраняю тебя, Рагвард-Охотник, от командования периметром. Если малыш Кангасск не прав, теперь я и только я отвечаю за все перед Серегом Серым Инквизитором. И я приказываю вам: поднять всех своих Охотников на защиту периметра и передать такие же приказы по кристаллам в Дэнку, Коссель, Деваллу. И пусть патрули вернут каждого жителя в его дом. Выполняйте. Но: не посылайте патрулей к безымянной речушке. Это приказ…

Все разошлись — поднимать усталых Охотников, измученных магов и доноров, выставлять патрули, загонять жителей обратно в дома… Вестрен был готов ко всему. Даже к гневу Серега и позору. Он остался в шатре один и некоторое время стоял, опустив голову.

В шатер заглянула Рамуне.

— Мастер Вестрен, я с тобой, — сказала она шепотом, взяв руки старика в свои и заглянув ему в глаза.

— Как всегда, девочка моя, — улыбнулся старик. — Да только знаешь ли ты, что он задумал?

— Нет, он не сказал мне… — удивленно произнесла Рамуне.

— Он задумал изгнать витряника. Да так, чтобы сохранить жизнь человеку. Он рискует собой, чтобы просто попробовать… Он рассказал мне все, в отчаянье доверился мне. И как я после этого мог обмануть его? Его план безумен, но я не решился его остановить.

— Значит, я не ошиблась, мастер Вестрен, — просияла Рамуне, став в этот миг похожей на ту девочку, которую старый Охотник учил когда-то, — он, этот мальчик, стоит песни! Только бы у него все получилось…

— Песню о нем сложить следует в любом случае, гибель его ждет или слава… — Вестрен ласково погладил ученицу по седой голове. — Наше дело не допустить беды. Так что идем. Не знаю, сколько времени у нас есть…

Сильвия сидела на руках у брата, он обнял ее, чтобы согреть. Они устроились под зеленым холмом, чтобы их не так трепал влажный утренний ветер, и ждали Кангасска. Вот наконец он появился, выскочил, красный и запыхавшийся, из-за груды валунов.

— Ну как? — выпалил Флавус.

— Кажется, получилось, — ответил ему Кангасск. — Периметр пришел в движение в любом случае. Надеюсь, меня поняли правильно и не бросятся сейчас нас искать…

— Ты что, рассказал им?!.

— Только одному. Я пытался наврать предыдущим четверым, но ничего не подействовало. Тогда я решился сказать правду. И, похоже, старый Охотник проникся и поверил, — Кангасск выглянул из-за верхнего на груде камня… — Да! Они гонят людей с полей обратно в Ивен.

Флавус отпустил Сильвию и присоединился к Кангасску за камнем. Они долго смотрели на суматоху вдали.

— Получилось, Кан! — с восторгом констатировал он. — Но ты прошел по лезвию бритвы… — Флавус пристально посмотрел на друга. — Хотя… доверие… ты ведь и мое сердце этим завоевал… и Сильвии…

Кангасск обернулся и посмотрел на девочку: та дрожала, но улыбалась ему. Кан расстегнул плащ и отдал его ей, чтобы не мерзла: ждать-то еще нужно было долго…

Время шло неспешно. Сквозь хмурое небо болезненной светлой кляксой проглядывало солнце. Ивен готовился к обороне: старый Охотник сдержал слово — и вывесил огромный Лихт над командирским шатром в знак того, что все теперь под контролем.

— Ну, теперь наш ход, — сказал Кангасск. — Флавус, Сильвия… вы мои лучшие друзья на этом свете. Я просто хочу сказать, что очень люблю вас обоих…

— Не прощайся, Кан, — прервал его Флавус. — Мы переживем этот день. И умрем все только в древней-древней старости.

— Да, так и будет, — кивнул Кангасск. — Я начинаю…

Кангасск… Он уже умел творить Дрэйн без слов… Сильвия не поняла, что с ней произошло, как не понял когда-то сам Кангасск… Он видел, как девочка схватилась за сердце, как боль и страдание исказили ее лицо… и подивился тому, что ему ее совсем не жаль. Как в бою: ты так собран, что никаких эмоций нет, только потом у тебя будут трястись руки, потекут слезы, и ты будешь рыдать над мертвыми лицами соплеменников… Кулдаган… разбойники… да, там все так и было.

Флавус… Когда Кан передал ему магию сестры, душа его содрогнулась до самых глубин. Амбасса, чистейшая амбасса текла в пустую чашу. То, чего он добровольно лишил себя, возвращалось, стремительно, лавинообразно. Он уже забыл, каково это, быть амбасиатом, — и мир стал наполняться для него тончайшими звуками и ощущениями, с которыми он распрощался чуть более года назад. На какой-то миг Флавуса охватил такой восторг, что он забыл, зачем он здесь. К счастью, опомнился он вовремя, — и над крохотной боевой единицей раскрыл объятья невиданной силы щит. Флавусу нечего было жалеть, потому на этом щите красовались все протекторные грани, которые он только знал, и амбасса рвалась наружу, рассеиваясь в эфире.

Ни один витряник, особенно ослабленный днем, не проник бы сквозь такой щит. Ветра поднялись снаружи и ринулись во все стороны, ища хоть кого-нибудь, кого можно было бы разорвать, чтобы восполнить катастрофическую потерю амбассы, в которой демон жил и дышал. Но везде, куда он мог дотянуться, его встречали защищенным периметром. И тогда… он свернул ветра. И обернулся к человеку, пробившему дно у его моря. Изнутри, там мог он достать его. И это был его последний шанс… Перед лицом смерти страшна даже загнанная в угол крыса… а уж демон…

…У Кангасска потемнело в глазах… Казалось, сейчас зажгутся вокруг далекие миры, как при трансволо. Но его окружала лишь кромешная тьма.

Воображение человека не терпит тьмы и воплощает все в картинки, обращает эфир в привычное, и чудные миры в такие моменты видит перед собой человек.

Кангасск увидел пустыню. Там в дюны ложилась белая морская соль, и, как скалы, вздымались вверх берега мертвого моря. Он понял, что стоит на дне своей пустой чаши.

Ветер клубил соль перед ним, но, что странно, она не ела глаз, а сложилась в серую тень, а та, пройдя через призму воображения, обернулась драконом. Немудрено: других чудовищ Кангасск в своей жизни и не видел. Потому витряник смотрел на него теперь глазами кулдаганского дракона. Та же невероятно наглая, глядящая развязным любопытством морда, когтистые лапы, беспокойный сплющенный с боков хвост. Мощные крылья за спиной…

…Кангасск отчаянно пожелал меч… и меч появился в его руке…

«…В том бою не было чести, — сказал он себе и сощурил глаза. Он вспомнил, как ходил добивать поверженных на песок драконов с переломанными лапами и крыльями. — Но теперь…»

В голове расползался какой-то мрак — непереводимые, полные ненависти мысли погибающего витряника. Но Кан вспомнил то, о чем — какая жалость — так редко вспоминал раньше: «Опустоши свой ум, ученик мой…» Он поднялся над всеми мыслями, мрачными и не очень, и над этим видением, продиктованным собственной фантазией… теперь он точно знал и понимал: в реальном мире он, Кангасск Дэлэмэр, все так же стоит и держит связь между Флавусом и Сильвией, и амбасса малышки все так же стремительно утекает в эфир, рассеиваясь над щитом; что витряник дает последний бой и что с каждой секундой он слабеет. Теперь ничто не зависит от самого демона, если только Кангасск сумеет защитить себя…