— Думаешь, несколько мазков краски на двери вернут тебе мамину благосклонность? Где ты вообще взял эту краску?

 — В сарае твоей мамы. И я не имею ни малейшего понятия о ее благосклонности, милости или чем-то еще. Я просто подумал, что могу помочь, пока жду, когда ты проснешься.

 — Зачем?

Он посмотрел на нее.

 — Затем, что я твой отец, Бекка.

Она уставилась на него.

 — Надо же, и ты говоришь это с таким невозмутимым видом.

Он снова посмотрел на дверь и наложил еще один слой краски.

 — Можешь вести себя отталкивающе, если хочешь. Но я знаю, что ты любопытна.

Ей хотелось ударить его. Или пнуть; с угла было бы лучше.

 — И что?

 — Я тоже. У меня кое-какие дела в городе, поэтому я останусь здесь на некоторое время. — Он замолчал. — Я подумал, может, мы могли бы наверстать упущенное.

 — Дела. — Она закатила глаза. — Как захватывающе.

 — Вовсе нет. Я расследую нарушения в области крабового промысла в Аннаполисе. Что может быть скучнее.

Она прислонилась к обшивке рядом с дверью и взглянула на улицу.

 — Ты хочешь просто прийти сюда после стольких лет ничего неделания, за исключением случайных звонков, и вести себя так, будто мы вдруг можем стать...

 — Бекка. — Он посмотрел на нее. — Я не хочу никак себя вести.

А потом у нее в голове пронеслось воспоминание. Ей, должно быть, было года четыре. Отец держал у себя какое-то животное, может, хорька или морскую свинку — в деталях воспоминание было смутным. Показать и рассказать? Она даже не могла вспомнить. Но помнила ощущение его рук поверх своих, помогающих удерживать животное, позволяя показывать его другим детям.

Господи, у нее сжалось горло.

Он по-прежнему смотрел на нее.

 — Бекка?

 — Сегодня я занята, — сказала она.

 — Чем?

 — Мне нужно сходить в торговый центр. У меня сломался сотовый, поэтому нужен новый.

Он уже снова смотрел на дверь, медленно крася ее. Дверь была зеленой, но ему, должно быть, не хватило краски. Теперь она будет бежевой, как и задняя дверь. Она смотрелась неестественно ярко на фоне коричневой обшивки.

 — Ну, так почему бы тебе не пойти одеться? — Он взглянул на нее. — Может, я мог бы пойти с тобой. Мы могли бы пообедать вместе.

Она фыркнула.

 — Ага. Ладно, пап. Будто мама отпустит меня с тобой.

 — Я уже поговорил с ней. — Когда Бекка не нашлась, что ответить на это, он взглянул на нее. — Я здесь уже около двух часов. Мы выпили кофе.

Бекка теребила края пижамы. И мама это одобрила?

 — Я пошутила насчет телефона. У меня нет денег на новый. Еще.

 — Я позабочусь об этом, — сказал он.

 — О, так ты собираешься подкупить меня?

 — А это возможно?

Она вздохнула и снова переступила с ноги на ногу. У него определенно имелся целый запас ответных реплик.

 — Мне бы этого не хотелось, — мгновение спустя сказала она.

 — Порой дело не только в нашем желании, Бекка.

 — Несомненно.

Он обернулся, и она увидела в его глазах первую вспышку раздражения.

 — Отлично, может, мы можем изменить отношение.

 — Порой дело не только в нашем желании, пап.

Он уставился прямо на нее.

 — Несомненно.

От этих слов она вздрогнула.

Взгляд он не удерживал долго, а снова посмотрел на дверь, и его голос стал тише.

 — Я серьезно. Иди, одевайся. Я не на работе до часа.

Прекрасно.

Но теперь он опять смотрел на нее, и она почувствовала его неуверенность. Это означало, что он беспокоился. Она могла бы отказаться прямо сейчас, и он бы ничего не смог изменить. Но у нее возникло четкое ощущение, что ее отказ ранит его.

Ее не должно было это беспокоить. Он этого не заслуживал.

Но она беспокоилась.

 — Хорошо. — Она сделала паузу. — Но сначала мне нужно принять душ.

 — Не торопись. Мне еще нужно докрасить лепнину.

Он отодвинулся, чтобы она могла пройти в дом через дверь.

Но на полпути она остановилась.

 — Кстати, а что там было написано?

Он уже повторно окунал кисть в краску.

 — Где написано?

 — На двери.

 — Ничего не было написано. Просто дурацкое детское подобие рисунка.

Ничего не было написано. Облегчение немного ослабило чувство вины. Независимо от того, как она относилась к отцу, ей не хотелось, чтобы он прочитал, что какой-то «глупый ребенок» считал его маленькую девочку шлюхой.

Он провел кистью по краю банки, снимая излишки краски.

 — Хотя для Хэллоуина немного рановато.

Она не уловила мысль.

— Хэллоуина?

Он взглянул на нее.

 — Разве мама не сказала тебе?

Когда она покачала головой, он потянулся к дверной ручке, очевидно, желая вернуться к покраске до того, как краска потечет с кисти.

 — Ну да, они нарисовали пентаграмму.

Затем он захлопнул дверь, оставив ее стоять в коридоре с открытым ртом и смотреть в никуда.

Бекке хотелось броситься домой к Крису и потребовать у него ответов.

А вместо этого ей приходилось терпеть демонстрацию телефона в «Веризоне» посреди торгового центра, проводимую парнем не на много старше нее самой. Боже, она и так знает, как отправлять сообщения. Разве они не могут просто провести оплату по отцовской карте, чтобы они с Беккой могли уже, наконец, убраться отсюда?

Когда, в конце концов, продавец ушел, чтобы запрограммировать телефон, ее отец облокотился на прилавок и посмотрел на нее.

 — Все нормально?

Она не могла перестать думать о пентаграмме на двери. Это сделал Тайлер? Сет?

У них был пистолет, и при этом они знали, где она живет?

Она пожала плечами и стала ковырять ногти.

 — Тебе нравится телефон? — спросил он.

 — Да, хороший.

Он был отличным. Лучше, чем ее прежний, с доступом в интернет и клавиатурой, вместо лишь десяти цифр спереди.

 — Не хочешь рассказать мне, что тебя беспокоит?

Да. Хотела бы. Ей было все равно, кто будет слушать, но ей нужно было высказаться кому-нибудь и спросить, что делать. Если бы он спросил дважды, вполне возможно, что она так и сделала бы.

Она съежилась и уставилась на стену с защитными чехлами.

 — Нет.

 — Справедливо.

Вот и решили. Она подвинулась, чтобы водить пальцем по оторванному краю договора об обслуживании, прикрепленного к прилавку, пока не вернется продавец.

 — Бекка, все то, что произошло между мной и твоей матерью... думаю, у тебя неправильное...

 — Господи, папа. — Конечно же, он думал, что все дело в нем. Поэтому она обернулась, чтобы посмотреть на него. — Да ладно? Серьезно?

 — Полегче, — мягко сказал он, давая ей понять, что она заговорила слишком громко. — Я просто пытаюсь поговорить с тобой.

Бекка нахмурилась.

 — Я не собираюсь выслушивать твою историю о том, почему ты бросил маму. И вдобавок меня. Посреди торгового центра или еще где.

Он отшатнулся назад, оставляя между ними дистанцию.

 — Четко и ясно, Бекка.

Она зашла слишком далеко. Это было написано на его лице, видимое напряжение, которое делало его взгляд жестким, пока он изучал стену позади касс. Он больше ничего не сказал, и ее комментарий так и повис в воздухе.

Нельзя сказать, что она хотела бы забрать свои слова обратно.

Но теперь она чувствовала себя неловко, пока он стоял как статуя, ожидая, когда продавец вернется к прилавку. Когда отец провел картой по машинке, она сглотнула, заметив сумму с тремя нулями, мелькнувшую на экране.

Она быстро отвела взгляд и взяла у продавца телефон, убрав его в карман толстовки и проведя большим пальцем по новым гладким клавишам.

Они уже вышли из магазина, когда она рискнула посмотреть на отца.

 — Спасибо, — произнесла она, и в обычной какофонии звуков заполоненного прохода торгового центра ее голос прозвучал очень тихо.

 — Пожалуйста. — Он не взглянул на нее, но некоторое напряжение, кажется, рассеялось. — Как насчет ланча в «Роки Ран»?