Не мешкая, через малое время, отряд, растянувшись по льду бухты цепочкой, под лай собак и гортанные крики погонщиков тронулся в путь.

Над окоемом багровым кругом вставало солнце. Отряд уходил в это пугающее, ало-красное сияние. Только по льду пролива, отделявшего остров от побережья Америки, ему предстояло пройти трудных шестьдесят верст.

Фонарь, висевший под потолком землянки, освещал стол и расстеленную на нем старую карту. В очаге пылало жаркое пламя. Над землянкой выл, ревел штормовой ветер, говоря все о своем, все об одном и том же. Но в землянке было тепло, и три человека, склонившиеся над старым пергаментом, не слышали безумного завывания ветра. Потап Зайков вел пальцем по четким линиям обследованных островов и проливов, неуверенным очертаниям неизученных земель. Баранов внимательно следил за движением пальца. В глазах был живой интерес.

Зайков рассказывал, то и дело обращаясь к капитану Бочарову, которому была известна эта старая карта, вычерченная годы назад охотским мореходом Степаном Глотовым.

— Не знаю, с каких времен,— говорил Потап,— но жила молва, что на дальних островах, а может и на самой земле Америке, есть давние русские поселения. А, Дмитрий?

— Точно,— кивнул головой Бочаров,— я немало о том слышал.

— Говорили по-разному,— рассказывал Зайков жадно слушавшему Баранову,— баяли, что-де бороды у них большие в отличие от американских жителей, молятся они иконам и почитают священные книги.

— Староверы? — вскинулся Баранов.

Зайков сморщил дубленую щеку:

— Хм... Кто знает? То времена давние.

Он опустил пониже фонарь, и неверные штрихи на карте выступили явственнее.

— Вот сюда,— Потап показал очертания Чукотки,— русские в далекие годы приходили многажды. Выменивали соболя у оленных чукчей, но мех его был хуже, чем мех нашего сибирского. Ость не та, и подпушь слабее. Сибирскому соболю износа нет, а этот легок. Вовсе не то. Отличие большое. И это смущение вызвало. Чукчи на вопрос — откуда такая рухлядь?— отвечали: это-де мех иных людей, что приходят из-за моря. Там-де, мол, за морем, земля есть большая и зверя в лесах не счесть.

Потап сел к столу. Кашлянул в кулак.

— Ну-ну,— поторопил Баранов.

Зайков рассмеялся:

— Это песня длинная, Александр Андреевич.— Ткнул корявым пальцем в потолок.— Слышь, как гудит. Сей миг там и на ногах не устоишь... У нас время хватит на рассказы мореходские. Еще постой, надоест. За зиму все обговорим.— Посмотрел на потолок.

Шторм крепчал, и ветер уже даже не выл, но наваливался на землянку медведем, давил грузной тяжестью, глухо из бездны ворча с угрозой.

Фонарь раскачивало.

Баранов настаивал:

— Давай рассказывай.

— А в тебе жилка, видать, мореходская есть,— глянул на него с одобрением Зайков,— есть.

Баранов нравился ему больше и больше. Всякие люди встречались на долгом потаповском ватажном пути. Были и такие, что придут, но, глядишь, через год, два его нет. «А этот приживется,— подумал,— наверное, приживется».

— Ну так слушай,— сказал,— коли у тебя интерес есть,— И опять очертил на карте Чукотский нос.— Могил здесь русских много,— сказал,— и имена людей, захороненных в мерзлой этой землице, неизвестны. Первым сюда пришел и увидел пролив, отделяющий нашу землю от матерой Америки, Семен Дежнев, а позже неистовый и свирепый, не жалеющий ни себя, ни людей царев капитан Витус Беринг на боте «Святой Гавриил».

— Однако,— перебил Потапа капитан Бочаров,— сказать надо о Дмитрии Гвоздеве и Иване Федорове.

— Это так, так,— оборачиваясь к нему, подтвердил Зайков,— оба берега пролива на карту положили Гвоздев и Федоров, и, наверное, они-то первыми и увидели американскую землю.

Потом Зайков вновь пополз корявым пальцем по карте:

— Вот они, эти берега. Царев капитан Беринг пошел ниже и открыл Командоры и остров Святого Лаврентия.

— О Гвоздеве след сказать,— вступил в разговор Бочаров,— что по злому навету он в застенок попал, пытки великие претерпел и мучения.

— Точно,— поддержал Зайков,— а человек был гораздо честен. Не в пример иным многим. Ну да с мореходами по-всякому бывало. И по головке их власть предержащие гладили, и били по этим же головам. В застенке Гвоздев при правителе Бироне сидел. Едва- едва вконец морехода не уходили.

Фонарь стал гаснуть. Пламя забилось, зачадило. Резко ударила в нос горелая, чадная вонь.

Зайков поднялся, из плошки долил в фонарь китового жира, вытопленного с добавлением перетертой золы талины, чтобы, скапливаясь у фитиля, удерживала пламя ровным и светлым. То хитрости были ватажные, приобретенные годами.

— А что,— сказал, усаживаясь вновь за стол и оглядывая Бочарова и Баранова веселыми глазами По- тап,— повезло нам с китами. Истинно повезло. Так бы голодные, да и впотьмах, сидели.

Засмеялся. И луженное северными ветрами лицо его стало вдруг таким домашним, такие добрые морщинки лучиками разбежались от глаз к вискам, что трудно было поверить: сидит человек не в иркутском крепком доме, красно изукрашенном богатой деревянной резьбой, натопленном, обихоженном, но в заметенном снегом зимовье, на тысячи и тысячи верст от которого нет ни единого человеческого жилья.

Баранов, отрывая взор от приковывавшей его внимание карты, возразил:

— Когда кит твою байдару шибанул, я, грешный, решил — все, конец тебе, Потап.

— Пустое,— сказал Зайков и махнул рукой.

И так он сказал это «пустое», что Александр Андреевич и вправду понял: Зайкову случай тот был малостью, так как видеть ему пришлось много страшнее. Но в ту минуту, когда кит врезался в байдару и в фонтане брызг, подброшенная в воздух, она перевернулась, как щепка, испугался бы и крепкий духом.

Все же заметить надо, что случай этот для Потапа Зайкова прошел небесследно. Он крепился, виду не подавал, однако ноги у него стали ходить трудно после охоты, выручившей ватажников. И по утрам Зайков поднимался тяжело, как ежели бы что надломилось у него в пояснице. Кит его зашиб крепко. Но, надеясь на могучее здоровье, Зайков полагал: немощь пройдет. Однако время шло, а боли усиливались. Потап о том никому и словом не обмолвился.

Трое в землянке опять склонились над картой.

— Беринг в другой раз пошел к берегам Америки на корабле «Святой Петр»,— продолжил рассказ Потап Зайков,— с ним на «Святом Павле» шел Алексей Чириков. В виду американской земли корабли разошлись. «Святой Павел» с Чириковым во главе подошел к гористому острову и стал на якорь. Надо было запастись водой. С борта спустили шлюпку с десятью матросами, и она ушла к острову.

Потап сильной рукой потер затылок. Лицо омрачилось.

— Шлюпку долго ждали,— наконец сказал он,— но она не вернулась. Спустили вторую шлюпку, но не пришла и та. Два дня искал Алексей Чириков своих людей, но они исчезли бесследно. Как в воду канули. Ни следов, ни шлюпок.

Зайков пожал плечами, как ежели бы сам был на «Святом Павле» и после поиска неведомо куда исчезнувших людей сильно изумился.

— Много позже стало известно,— вступил в разговор Бочаров,— что их убили индейцы. На острове обитало воинственное племя, и их вождь, надев медвежью шкуру, вышел к морякам. Потоптавшись у них на виду, медведь пошел к лесу. Моряки, надеясь пополнить провиантский запас свежей медвежатиной, поспешили за ним. Но медведь уходил все дальше и дальше, пока не завел моряков в дебри, где их всех убили. Тела убитых индейцы спрятали. Следы скрыли.

— Да,— сказал Потап Зайков,— узнали о том от других племен. Так погибли первые русские на американской земле. А Витус Беринг дошел до Кадьяка, открыл купу Шумагинских островов. Прошел вдоль гряды Алеутских островов между Новым Светом и Камчаткой. Но из плаванья не вернулся. Погиб.

— Ну, коли такой разговор у нас,— сказал Бочаров,— пришло время вспомнить иркутского купца Биче- вина. Он послал к Новому Свету промысловый корабль, и его ватажники первыми после капитана Чирикова ступили на матерую землю Америки, охотились там на бобров и котиков. Бичевинский же бот «Гавриил» был на Алеутских островах, а позже мореходы его были на Шумагинских островах. Пришли они с богатой пушниной, и Бичевин Тихвинскую церковь в Иркутске поставил, но по навету, как и Гвоздев, в застенок попал, да там и жизнь окончил.