А они, эти обстоятельства, когда скупая информация о них все же просачивалась к людям, не могли не вызвать чувства недоумения.

Странным было то, что, когда Людмила потеряла сознание — а это случилось в ванной, — никого, буквально никого не оказалось в огромном загородном доме. Примерно в течение двух часов она была предоставлена сама себе. Странным было то, что когда дозвонились до «Скорой помощи», то она явилась с большим опозданием.

И, наконец, странным было то, что машина «Скорой помощи» оказалась неисправной. По дороге отлетело колесо и целый час ушел на ремонт машины.

Разумеется, все это можно было объяснить случайным стечением обстоятельств, но разумеется также и то, что кое-кому — особенно при отсутствии точной и полной информации — само стечение обстоятельств могло показаться подозрительным.

Существуют разные версии загадочной смерти Людмилы Живковой (в том числе и детективные). Но одну из них — а именно версию самоубийства, если не ошибаюсь, ее выдвигает один из помощников Тодора Живкова — должно отвергнуть сразу и безоговорочно. Для Людмилы Живковой с ее духовным мировоззрением такой вариант был абсолютно исключен. Кстати, как раз в последний месяц ее жизни я поддерживал постоянную связь с Людмилой (это диктовалось перипетиями намечавшейся моей поездки в Болгарию) и был в курсе многих ее дел. Знал, что она готовит для меня какие-то новые предложения и проекты. Знал, что огорчена моей задержкой. Секретарь Людмилы Живковой Кирилл Аврамов мне рассказывал, что в пятницу вечером — накануне неожиданной трагедии — она позвонила ему из своей загородной резиденции. Спросила: «Точно ли приедет Сидоров и если да, то когда, наконец, приедет?» Тот заверил ее, что вопрос с моим отъездом уже решен и что на днях я прилечу в Софию. По его словам, это был последний ее контакт с внешним миром.

На похоронах Людмилы Живковой, поскольку я не занимал официального положения, я, конечно, не был. А они, по свидетельству очевидцев, превратились в грандиозную манифестацию, потому что сотни тысяч людей высыпали на улицы Софии. Увы, как мы знаем, подчас только смерть человека и позволяет по достоинству оценить истинное значение его жизни для нас.

Официальные соболезнования пришли из разных стран. Естественно, из нашей страны — тоже. Но больше всего траурных телеграмм пришло из Индии. Там Людмила бывала нередко, там общалась с кругом близких ей по духу людей. По предложению Индиры Ганди факультету славянских языков и литературы Делийского университета было присвоено имя Людмилы Живковой. Это имя он носит и сейчас, когда на родине Людмилы переименовано все, буквально все, что хоть в какой-то мере напоминает о Тодоре Живкове.

И, разумеется, чуть ли не на другой день после похорон был прерван поступательный ход духовно-культурных преобразований. Комплексная программа Людмилы Живковой осталась нереализованной. Вслед за годом Рериха и годом Ленина должны были идти года, посвященные Рабиндранату Тагору, Кириллу Философу, Ломоносову, Гете, патриарху Ефтимию, Яну Коменскому. Об этом тут же предпочли забыть. Были похоронены проекты создания Международного рериховского центра в Софии и восстановления рериховского института в Гималаях (сразу вспомнили, что на это нет соответствующих средств). Прекратились Детские ассамблеи. Одним словом, как после непродолжительной грозы с ее очищающим ветром, все постепенно стало на свои места. Жизнь вошла в свое обычное рутинное русло.

…А перстень Сай Бабы, который мне когда-то показывала Людмила Живкова, незадолго до ее смерти куда-то пропал. О его таинственном исчезновении я узнал от самой Людмилы, когда пролетом она была в Москве и мне удалось на короткое время увидеться с нею. То ли это было своего рода знамение, то ли простое совпадение, но так или иначе это натолкнуло меня на мысль, что предметы, получаемые из астрального мира, живут по своим, лишь им присущим законам. С ними, как я понял, обязательно что-то случается. Или они растворяются в воздухе, или, как золотые монеты Босаврюка — помните гоголевскую «Ночь накунуне Ивана Купалы», — превращаются в битые черепки.

«А как же баба Ванга? — спросите вы. — Неужели не видела близкую смерть Людмилы? Неужели не предчувствовала? Неужели не была предупреждена?»

Те же самые вопросы задавал и я. Мало того. Тщательным образом изучил записи моих бесед с бабой Вангой, стараясь найти хоть какой-то намек на будущую трагедию, но ничего не обнаружил.

Тут — думается — возможны два варианта. Или Ванга знала о том, что случится, но скрывала это от нас и Людмилы, ибо не имела права обо всем говорить. Однако это сомнительно. Зачем же тогда ей было так детально входить в планы нашей совместной работы, давать рекомендации не только на ближайшее, но и далекое будущее.

Или Ванга не знала о том, что случится, по каким-то причинам это было от нее закрыто. Говорят, когда ей сообщили о смерти Людмилы, она в испуге и недоумении воскликнула: «Как же так? Я не вижу ее умершей. Я вижу ее живой».

Конечно, лучше всего об этом спросить у самой Ванги. Но получилось так, что больше я не имел возможности встретиться с нею. Но вот отзвук случившегося — а для бабы Ванги, как и для меня, потеря Людмилы была личным горем — я почувствовал в словах, даже тональности слов, сказанных ею в сочельник в конце уходящего рокового года.

Эти слова приводятся в книге «Болгарская пророчица Ванга», написанной ее племянницей (дочерью Любки). Там же приводится и оптимистическое предсказание:

Однако на предстоящий период времени, тот самый, в который мы с вами сейчас живем, прогноз бабы Ванги весьма неутешителен. По ее утверждению, «города и села будут рушиться от землетрясений и наводнений, природные катаклизмы будут сотрясать землю, плохие люди будут одерживать верх, а воров, доносчиков и блудниц будет не счесть.

Между людьми будут создаваться непрочные сомнительные связи, которые обречены на распад уже в самом начале. Чувства сильно обесценятся, и лишь ложная страсть, а точнее, амбиция и эгоизм станут стимулами в человеческих отношениях».

Блок относил Куликовскую битву к разряду символических событий русской истории. «Таким событиям суждено возвращение, — говорил он. — Разгадка их впереди».

Как известно, сражению — по неписаным правилам того времени — предшествовало единоборство. На поле предстоящей битвы выехали двое. С татарской стороны — в тяжелых доспехах, ширококостный и грузный, устрашающего вида батыр Челубей. С русской — по-юношески хрупкий, в одежде схимника, монах-воин — Пересвет. Столкнувшись, они поразили друг друга насмерть. Но Челубей сразу рухнул вниз, и его тело, запутавшееся в поводьях, испуганная лошадь поволокла по земле. А вот Пересвет — и мертвый — удержался в седле и прямой, как свеча, скакал перед рядами наших войск, как бы знаменуя и предвещая победу.

Очевидно, в моем подсознании эта картина сомкнулась с видением бабы Ванги, которое некогда она так красочно живописала: воинство святого Сергия, похожее на пламя; Людмила среди этого воинства («У тебя русская душа… Русская душа идет вперед и ничего не боится»).

И неожиданно, как это всегда бывает во время медитации, зазвучал внутренний ответ на мой безмолвный вопрос. Он обрел форму коротких стихотворных строчек.